Андрей Земляной - Войны крови: Восхождение
— Вот, отрок, постой пока! — Монах остановился у обшарпанной двери. — Думаю, не успеешь заскучать — позовут…
С этими словами он исчез в домике, оставив Сашку размышлять обо всем, что случилось с ним за этот длинный, как целая жизнь, день…
…То, что монах умел драться, меня не слишком-то удивило. Да они, не в пример всяким там восточным буддистским монастырям, свое умение не афишируют, но если задуматься, то ведь Пересеет и Ослябя не в Шаолине воспитывались. А драться умели почище любого мастера восточных единоборств. Куда больше удивляло другое — монах на входе был ВООРУЖЕН. И не каким-нибудь там посохом или булавой, даже не мечом! Я четко разглядел, что ряса у него была перехвачена кожаным ремнем, на котором висела кобура. И в ней был не маленький пистолетик, а что-то вполне серьезное, отдаленно напоминающее «узи». И вообще странный это какой-то монастырь… если это вообще — монастырь. Обнесен бетонным забором в добрые пять метров — у нас в психушке такого не было! — поверх забора спираль Бруно и в несколько рядов — проволока колючая на изоляторах. Поди еще и какие-нибудь хитрые штучки типа датчиков движения имеются. И это — монастырь? Скорее уж действительно какая-то воинская часть. Если только не концлагерь. Или не что-нибудь похуже…
Чтобы отогнать от себя странные и дурные мысли о тайных лабораториях по изъятию донорских органов или спецлагерях для особо опасных малолетних преступников, которым православная церковь мозги промывает, я принялся внимательно изучать дверь, перед которой стоял. Дверь как дверь — самая обыкновенная. Обита кровельным железом и покрашена светло-коричневой, местами облупившейся краской. Правда, вот на ней что-то нацарапано. Какие-то геометрические фигуры, отдаленно напоминающие композиции абстрактной живописи. В самом центре двери — квадрат, вписанный в круг, в свою очередь вписанный в квадрат побольше. И буковки по углам каждого квадрата и вдоль окружности. Чего написано — не разберешь, больно уж краской залито, но написано — это точно! И вот голову готов заложить: не обычные это настенно-заборные надписи. Нет тут слов из трех букв, а если есть — так не те, о которых всегда сначала думаешь…
Попытавшись разобрать надпись, я приложил палец к надписи внутри окружности и медленно повел им слева направо в тщетной надежде определить буквы на ощупь. ОЙ!..
Ошарашенный Сашка стоял перед дверью и пялился на светящуюся надпись, проявившуюся под его пальцами. «Обышедше обыдоша мя, и именем Господним противляхся им. Не умру, но жив буду, и повем дела Господня». Он не понимал, что она означает, лишь смутно улавливал общий смысл. Это была какая-то защита против… против… А против кого? Против тех, кто не верит в Бога? А зачем? Здесь-то таким откуда взяться?..
— Отрок Александр. — Голос из-за двери — звучный, глубокий — принадлежал не монаху. — Восшествуй, отрок Александр.
И Сашка «восшествовал». Взявшись за ручку двери и потянув ее на себя, он почувствовал легкий зуд, словно к металлу было подведено небольшое напряжение. Но ощущение тут же прошло, а дверь распахнулась неожиданно легко, словно ее кто-то подтолкнул изнутри.
Он оказался в комнате, которая странным образом одновременно напоминала декорации к какому-то историческому фильму. Вот только к какому? И что это могла быть за история, если на стенах среди густо висевших икон то тут, то там оказывались фотографии, изображавшие отнюдь не только священнослужителей в рясах. Прямо напротив входа висела фотография, на которой несколько человек в военной форме и лихо заломленных беретах стояли на фоне горного пейзажа и белозубо улыбались в объектив. Чуть в стороне, рядом с образом Николая Чудотворца притулилась маленькая пожелтевшая карточка в серебряной рамке, на которой гордо восседал человек в старинном мундире и каске, увенчанной двуглавым орлом. И уж совсем невероятным был огромный топор-бердыш, смирно стоявший в углу рядом с длинноствольным карабином…
В центре удивительной комнаты, за столом, на котором стоял письменный прибор из серого полированного камня и ворохом лежали какие-то бумаги, сидели три человека. Один из них был старый монах, приведший его сюда, чьего имени Сашка так и не удосужился узнать. Вторым был священник средних лет — румяный, широкоплечий, с мощными руками, в которых он рассеянно вертел большой серебряный крест. Третьим был сухощавый монах неопределенного возраста, со странно темной кожей и большими чуть навыкате глазами. Он не мигая смотрел на вошедшего паренька и, казалось, пристально его рассматривал. Затем произнес, обращаясь к монаху:
— Хорош! Ай, хорош, отец Деметрий…
— Лови! — неожиданно выкрикнул широкоплечий здоровяк и сильно, без замаха метнул в опешившего Сашку свой крест.
Посещения Додзё и занятия с Наставником не прошли даром. Одним плавным движением Александр развернулся и не поймал, даже не подхватил, а словно вынул из воздуха летящий крест. И снова почувствовал тот же зуд, как и при входе. Крест точно нагревался, но не обжигал, а наливался мягким, успокаивающим теплом…
— Подойди-ка ко мне, сынок. — Священник неопределенного возраста поманил Сашку к себе.
Александр подошел, и… с большим трудом ему удалось удержаться, чтобы не отшатнуться: священник смотрел сквозь него немигающими остановившимися глазами. Он был слеп!
— К-как же это вы? — только и смог выдавить из себя Сашка. — К-как же т-так?
— Чтобы видеть, сыне, не обязательно иметь глаза, — наставительно произнес монах. — Сердце куда зорче глаз.
— Спасибо, отец Деметрий, — поблагодарил слепой священник и неожиданно погладил Сашку по голове. — Сынок, ты ведь проголодался? Сейчас мы чайку заварим, вот…
Он встал и легко, словно и не был слепым, пошел по комнате. Точным движением воткнул в розетку вилку электрического самовара, достал из шкафчика, висевшего на стене, чашки и тарелки. Сгреб со стола бумаги на один край, расставил посуду. Вынул откуда-то большой каравай ржаного хлеба, глиняную кринку с молоком и деревянную миску, в которой лежали медовые соты. Подвинул к пареньку хлеб, молоко, мед:
— Ешь, сынок, ешь. Это так — перекусить с дорожки. После вечерять со всеми пойдешь.
Священники смотрели, как Сашка ломает хлеб, как прихлебывает из чашки вкусное, свежее, неснятое молоко, как ищет, куда бы деть воск от изжеванных сот. Слепой отец Сергий гладил паренька по голове и приговаривал:
— Насыщайся, сынок, насыщайся. Чистая кровь — она ведь многого не потребует. Простая пища ей слаще яств заморских. Кушай, Олекса, кушай…
Он кончил ворковать за секунду до того, как я понял: еще один кусок — и я просто лопну. Встал, собрал посуду:
— Пойдем, отроче. Простись с духовным своим.
— С кем, извините?
Отец Деметрий поднялся и чуть приобнял меня за плечи:
— Ты, сыне, не бойся. Многое тут сперва тебе непонятным покажется, неясным. А ты — верь. Верь, и все случится по вере твоей и по слову Господню. А я тебя не забуду, сыне. Отец Сергий меня духовником твоим поставил — так тому и быть, коли ты не воспротивишься…
Он смотрит на меня каким-то долгим, пронзительным взглядом, и мне становится ясно: он очень хочет, чтобы я «не воспротивился». Наставник? Он будет моим наставником?
Должно быть, последнее я произнес вслух, потому что отец Деметрий кивнул:
— И наставлять я тебя стану, и укреплять, коли ты вдруг в сомнения ударишься…
— А вы… вы научите меня вот так, посохом?..
— Отчего же? Научу, да ведь здесь и иные, получше меня, учителя сыщутся. А вот чему другому, чему нельзя всех скопом учить, тому уже я тебя один поучать стану. Или не я…
Он положил мне руку на лоб и на мгновение замер. Потом шагнул назад, широко перекрестил и протянул пахнущую травами и ладаном руку, которую я поцеловал без какого-либо внутреннего противоречия. А ведь если бы мне кто-нибудь сказал, хоть три дня назад, что я руку чью-то целовать буду, — уж точно решил бы, что такому предсказателю в психбольнице самое и место!
Деметрий уже ушел, а я все еще стоял, ровно дурачок, и улыбался ему вслед. Отчего-то мне было так хорошо, так спокойно. Словно бы и не было ни месяцев в «санатории», ни гибели родителей. Словно я нашел своего близкого родича. Очень близкого. Как отец или мать…
Отец Сергий уверенно вел Сашку между домами. Он держал свою руку на плече паренька, но не для того, чтобы тот вел слепца, а с тем лишь, чтобы Сашка сам не заблудился между совершенно одинаковыми домами. Он твердо направлял Александра на нужные дорожки, в проходы между зданиями, и они двигались так быстро, что скорее медленно бежали, чем торопливо шли. Наконец возле одного из домов — такого же трехэтажного и серого, как рядом стоящие близнецы-братья, отец Сергий остановился. Чуть постоял и зашагал к дверям.
