Воин-Врач IV (СИ) - Дмитриев Олег
— Ишь как выводят, шельмы, — протянул Буривой. — Ладомир учил: кто поёт ладно — плохим быть не должен. Чаще всего по его и выходило. Глядишь, и на этот раз не подведёт наука.
— Посмотрим. И послушаем. Поют и вправду знатно, — кивнул Всеслав, с улыбкой слушая мощный многоголосый запев, в котором слышались и шум горного потока, и гул огня в очаге, и шелест ветра в орлиных крыльях.
Возле сложенного из плоских кирпичиков плинфы невысокого мангала священнодействовал один из гостей. Подпевая время от времени в каких-то, видимо, важных местах, где требовалось общее участие. У длинного стола, установленного прямо посреди двора, стояли остальные, выводя напевы голосами низкими и высокими, громкими и потише, но всё вместе это чаровало, как Дарёнины или Леськины песни. Но если те либо спать укладывали, либо наоборот делали сон глупой и обидной тратой времени, то песнь мужских голосов наполняла какой-то торжественной уверенностью, а одновременно умиротворением и благостью, будто отец Иван с амвона благословил.
— Гамарждоба, генацвале! — сорвалось у меня с языка, едва закончилось пение. Ну а что ещё было сказать? Салам аллейкум?
— Гаумарджос, батоно Всеслав, русэбис дидо мепео*! — раздалось в ответ теми же музыкальными голосами. На этот раз в их хоре было чуть меньше слаженности, зато отчётливо был слышен солист — самый высокий и самый носатый.
* Гаумарджос, батоно Всеслав, русэбис дидо мепео! (груз.) — Да здравствует Всеслав, великий царь русских!
Они развернулись в нашу сторону одинаковым движением, даже тот, что колдовал над шашлыком. Хотя какой это шашлык? Тут десяток грузин, за такое и обидеться могут, наверное. Это, конечно же, мцвади, бриллиант грузинской кухни, идеальное сочетание мяса, лука, жара и специй, где нет места ни уксусу, ни кефиру, ни, упаси Боги, майонезу.
К этому времени у нас успели увести коней Алесевы ребята, а на крыльцо повалили домашние: Глеб, Дарёнка с Рогволдом и Лесей. Странно, но вышедшие следом Домна и Одарка тоже не воспринимались чужими.
— Тятя! Тятя дома! — закричал звонко сынок с гульбища.
Великий князь приложил ладонь к сердцу, давая понять гостям, пусть незваным и в очень шатком правовом статусе, что семья — святое, и, не дожидаясь их улыбок и понимающих кивков и возгласов, которые, наверное, можно было перевести как «о чём речь, мы всё понимаем!», поднялся по ступеням. Подхватил на руки младшего и, целуя жену, отметил краем глаза в плотных густых сумерках неровные линии коньков крыш наверху и более тёмные пятна теней вдоль стен внизу. Яновы и Гнатовы были привычно на местах.
— Как съездил, любый мой? — прошептала на ухо жена.
— Всё сладил, что хотел, да новостей привёз уйму. Когда рассказывать — ума не приложу. Ты не замёрзнешь, если часок с нами посидишь? Хочу из этих воинственных поваров внизу друзей сделать, с семьёй, думаю, быстрее получится, — кольнув ей щёку бородой, так же на ухо ответил Всеслав.
— Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель! — чуть громче необходимого отозвалась Дарёна, склонившись перед мужем. Сказки тысяча и одной ночи они, что ли, нашли в Леськиных сундуках, от бабки доставшихся? Та, пожалуй, и не такую литературку могла хранить.
— Умница ты моя, — почти беззвучно и улыбнувшись проговорил Чародей. Перебросился парой слов с сыном, у которого за плечом стояла, прижав к груди блокнот с записями, Одарка, и развернулся к гостям. Шагнул так, чтоб стоять на верхней ступени, и обратился к ним, глядя сверху вниз:
— Я приветствую в моём доме гостей из далёких краёв! Ваш путь был долог и полон опасностей. Вы прибыли из земель, где горы белыми шапками держат небо, где текут Кура, Чарах и Риони, а на солнечных склонах зреет самый лучший виноград. Знаю, теснят вас иноверцы, сельджуки и персы. Как вышло так, что храбрые воины не смогли найти общий язык с одним из моих верных ратников и друзей?
Речь, начинавшаяся по-восточному и по-кавказски цветисто и образно, закончилась неожиданным вопросом. Вернее, он был вполне ожидаемым, но не в таком контексте. Получилось как в боксе, когда широкие и лёгкие, не акцентированные, как мазки импрессиониста, удары расслабляют и отвлекают противника. Который пропускает следующий за ними короткий и хлёсткий апперкот в печень. Судя по открывшимся ртам гостей, эффект был схожим.
Высокий вышел вперёд, огладил правой ладонью шикарные густые чёрные усы, и начал говорить. Удачно, что не очень длинными предложениями, и почти без характерных метафор и излишеств, типа очень гордых птичек. Чернявый плюгавый мужичок, замерший рядом в каком-то странном полупоклоне, будто его разом поразили люмбаго и ишиас, успевал переводить.
Князь Арчил Варданидзе, близкий друг царя Баграта Четвёртого, разделял опасения своего сюзерена на предмет того, что в войне сельджуков и ромеев все шансы проиграть первыми оставались именно у грузин. Да, так бывает, и, как выяснялось, бывало издавна. Правило «две собаки грызутся» хорошо работало только в дворовых драках, да и то не во всех. Деме́тре, сводный брат царя, занял очень высокий титул при Византийском дворе в обмен на родные земли, но тщеславие не давало ему покоя. При поддержке тогдашних олигархов он не раз пробовал заполучить власть, но не преуспел. Свары вокруг царского престола не прекращались. Прознав о новой силе на северо-западе, что славилась чудесами и военными победами, Баграт отправил посольство для переговоров о мире и взаимопомощи. Арчил глубоко, искренне глубоко сожалел, что старт переговорам был дан совершенно неудачный. Хуже было бы только, если б молодые волчата, как перевёл перекошенный переводчик, порвали его и всю делегацию там, на торгу. Но святой Георгий и Христос не попустили. Князь Варданидзе просил принять его глубочайшие извинения и был готов компенсировать моральный ущерб великому князю, уважаемому Кузьме и каждому из его достойных учеников. Если на то будет воля русского царя — Зураб, тот самый, кто толкнул княжьего воина копьём, готов принять смерть хоть сейчас, не отведав даже почти готового мяса.
Зураб, стоявший у мангала, склонился почтительно, но пару шампуров повернуть не забыл. Потому что смерть смертью, но бросать мясо глупо, а испортить — стыдно. И почему-то именно этот гастрономический фатализм, если можно так выразиться, утвердил решение великого князя.
— Нам, людям одной веры, нет нужды гневить Господа и печалить матушку Пресвятую Богородицу, — начал Чародей, отметив, как следом за патриархом осенили себя одинаковыми крестными знамениями и хозяева, и гости.
— Бог, создавший нас по образу и подобию Его, не одобряет беспричинных злобы и жестокости, но поощряет терпеливых и мудрых. Я верю, что не допустит Он неправды и на этот раз.
В глазах гордых горцев заблестело подобие заинтересованности. Дворня и Гнатовы будто бы случайно успели за два этих неполных дня пересказать и выдумать друг дружке множество леденящих душу историй о княжьих судилищах, где кровь лилась рекой, а преступников после родные матери опознать не могли. Если вообще оставалось, чего опознавать.
— Наставника Кузьму мне! — повысил голос Всеслав, и он раскатился, отразившись от стен, надо всем двором.
Пока спешил к крыльцу Кузя в сопровождении своих «шкидовцев», пионеров-октябрят, двое старших из которых подхватили тренера под руки и фактически несли на плечах, Зураб собрал шампуры с углей и сложил на большое блюдо. А сам встал на шаг левее от шеренги единоплеменников. И весь вид его выражал одновременно готовность понести наказание и презрение к смерти. А поодаль остановился, наверное, чтоб стол да друзей не забрызгало. Этот русский князь, говорили, врагов да преступников целыми, или хотя бы из двух частей, оставлял редко.
— Славный Кузьма, мой верный воин и старый друг! — дожимал гипнозом Чародей. — Ведомо мне, что вышел у тебя раздор с гостями от южных гор, с тёплого берега Русского моря. Ринул тебя их воин Зураб, торя путь своему старшине Арчилу. Вышло так, что вину свою гости признаю́т полностью и готовы искупить её. Коли понадобится — и жизнями своими.
