Уильям Моррис - Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия
Дик, по-видимому, чувствовал себя несколько неловко. Но старик, повернувшись ко мне, очень любезно сказал:
— Ах, сэр, я очень рад видеть человека из-за моря, и я в самом деле хотел бы знать, не лучше ли живется в стране, откуда вы приехали, и не энергичнее ли там работают, не освободившись вполне от соперничества. Я, знаете ли, прочел не одну старинную книгу, и они, безусловно, написаны гораздо сильнее тех, что пишутся теперь. Неограниченное соревнование было условием и для тогдашних авторов. Если бы мы не знали об этом из истории, то могли бы узнать из самих книг. В них господствует жажда приключений и видна способность извлекать добро из зла, чего совершенно нет в нашей литературе, и я невольно думаю, что наши моралисты и историки очень преувеличивают несчастья прошлых дней: ведь тогда были созданы такие великолепные произведения ума и воображения.
Клара слушала его с блестящими глазами, возбужденная, готовая с ним согласиться. Дик хмурился и казался еще более смущенным, но ничего не говорил. Старик же, постепенно разгорячаясь, оставил свою насмешливую манеру и говорил с полным убеждением. Однако, прежде чем я мог высказать то, что успел обдумать, вмешалась внучка нашего хозяина:
— Книги, книги! Все только книги, дедушка! Когда же наконец ты поймешь, что для нас главное — это мир, в котором мы живем, мир, часть которого мы составляем и который мы всегда будем любить всей душой. Посмотри, — сказала она, распахнув окно в безмолвный ночной сад, где темные тени чередовались с полосами лунного света и пробегал трепетный летний ветерок. — Посмотри: вот наши книги теперь! И вот еще, — добавила она, подойдя к обоим влюбленным и положив руки им на плечи. — И вот этот заморский гость с его знаниями и опытом. И даже ты, дедушка (улыбка пробежала по ее лицу), со всей своей воркотней и желанием вернуться к «доброму старому времени», когда, насколько я понимаю, такой безобидный ленивый старик, как ты, скорее всего погиб бы с голоду или платил бы солдатам, чтобы отнимать у народа его добро — пищу, одежду и жилье. Да, вот наши книги! Если же мы хотим большего, разве мы не находим его в тех великолепных зданиях, которые мы воздвигаем по всей стране (а я знаю, что в прежние времена ничего подобного не было), в зданиях, где человек может трудиться с увлечением, вкладывая все, что в нем есть лучшего, в свою работу и заставляя свои руки отражать движения ума и души.
Она остановилась, а я, не в силах оторвать от нее глаз, подумал, что если она — книга, то картинки в этой книге прелестны: румянец на нежных смуглых щечках и серые глаза, как звезды, приветливо глядевшие на нас.
Помолчав, она заговорила снова:
— А что касается твоих книг, дедушка, то они годились для тех времен, когда образованные люди находили мало других удовольствий и когда им нужно было скрашивать чужой, выдуманной жизнью мрачное убожество своей собственной. Но я скажу прямо: несмотря на умные мысли, силу и мастерство рассказа, в этих книгах есть что-то отталкивающее. Некоторые из них действительно не лишены известного сочувствия к тем, кого в исторических трудах называют «бедняками» и о чьих невзгодах мы имеем кое-какое понятие. Но мало-помалу это сочувствие стушевывается, и к концу книги мы должны радоваться, видя героя и героиню живущими счастливо на благословенном острове, за счет несчастья других. И все это — после длинного ряда мнимых горестей, которые они сами себе причиняют и описывают нам, без конца копаясь в своих чувствах и стремлениях. А жизнь тем временем идет своим путем: люди пашут и сеют, пекут и строят вокруг этих бесполезных созданий.
— Ну вот, — сказал старик, снова принимая сухой и угрюмый тон, — это ли не красноречие! Вероятно, оно вам понравилось?
— Да, — решительно объявил я.
— А теперь, — сказал он, — когда буря этого красноречия немного улеглась, вы, может быть, ответите мне на несколько вопросов, конечно, если пожелаете, — добавил он, вспомнив о правилах вежливости.
— Какого рода вопросы? — беспокойно спросил я, так как, должен признаться, любуясь необычной, какой-то дикой красотой Эллен, я плохо слушал его.
— Во-первых, — начал старик, — простите мне этот допрос и скажите, существует ли прежняя конкуренция в той стране, откуда вы прибыли?
— Да, там она в полной силе, — сказал я, а сам с опаской подумал, перед какими новыми трудностями поставит меня мой ответ.
— Вопрос второй, — продолжал старый брюзга, — не делает ли это вас более свободными, более деятельными, одним словом, более здоровыми и счастливыми?
Я улыбнулся.
— Вы не говорили бы так, если бы имели хоть слабое представление о нашей жизни. По сравнению с нами вы живете здесь как в раю.
— Рай! — усмехнулся старик. — Вам нравится райская жизнь?
— Да, — сказал я довольно резко, так как его взгляды начали раздражать меня.
— А я далеко не убежден, что мне понравилось бы в раю, — заметил старик. — Я думаю, можно проводить время лучше, чем сидя на сыром облаке и распевая гимны.
Я был задет такой нелогичной манерой спорить.
— Сосед, скажу вам кратко и без метафор, — возразил я, — в стране, откуда я приехал и где все еще действует закон конкуренции, создавшей те литературные произведения, которые вы так хвалите, большинство людей чрезвычайно несчастны. Здесь же люди, мне кажется, чрезвычайно счастливы.
— Не обижайтесь, гость, не обижайтесь! — постарался он меня успокоить. — Но позвольте спросить, нравится ли вам здешний уклад жизни?
Такое упорство в высказывании своих мыслей заставило нас всех искренне рассмеяться, и даже он сам усмехнулся украдкой. Тем не менее он вовсе не чувствовал себя побежденным и продолжал:
— Насколько я слышал о прошлом, молодая и прекрасная женщина, подобная Эллен, была бы там «леди», как называли в старые времена. Ей не приходилось бы носить эти жалкие шелковые тряпки и загорать на солнце, как теперь. Что вы на это скажете?
Тут Клара, которая до этого все только помалкивала, вмешалась в разговор:
— Право, я не думаю, чтобы вы могли улучшить существующее положение или что оно нуждается в улучшении. Разве вы не видите, что Эллен прекрасно одета по этой теплой погоде? А что касается загара, то я сама не прочь немного загореть во время сенокоса, когда мы поднимемся вверх по реке. Посмотрите, ведь моя бледная кожа требует немного солнца.
Она отвернула рукав и положила свою руку рядом с рукой Эллен, которая сидела возле нее. По правде сказать, мне было забавно видеть, как Клара строит из себя утонченную даму: своим крепким сложением и свежестью кожи она не уступила бы любой сельской девушке.
Дик застенчиво погладил эту прекрасную белую руку и опустил на ней рукав. Клара вспыхнула от его прикосновения, а старик сказал, смеясь:
— Я думаю, это вам тоже нравится, а?
Эллен поцеловала свою новую подругу, и мы все сидели
некоторое время молча. Потом Эллен запела звонкую и мелодичную песню, пленив нас своим нежным и чистым голосом. Старый ворчун сидел, глядя на нес любящими глазами. Молодая чета тоже спела дуэтом, а затем Эллен проводила нас в маленькие спальни, благоухающие и чистые, как в старинных пасторалях.
Впечатления этого вечера совершенно погасили во мне страхи прошлой ночи и опасение проснуться снова в старом несчастном мире безрадостных удовольствий и надежд, омраченных боязнью.
Глава XXIII
РАННЕЕ УТРО У РАННИМЕДА
Хотя утром было тихо и ничто не мешало мне спать, я все же не мог долго оставаться в постели, когда все кругом уже пробудилось и вопреки старому ворчуну мир казался таким счастливым! Я прошелся по комнатам и заметил, что, несмотря на ранний час, кто-то уже успел поработать в маленькой гостиной, так как все было убрано, мебель расставлена по местам и стол накрыт для утренней трапезы. Однако в доме еще никто не вставал, и я вышел на воздух. Пройдясь раз-другой по цветущему саду, я спустился на луг, к берегу реки, где стояла наша лодка, показавшаяся мне такой знакомой и милой.
Я направился берегом вверх по течению, наблюдая, как легкий туман, клубясь, уползает с реки. Вскоре солнечные лучи совсем его рассеяли. Я смотрел, как уклейки снуют в воде под ивами, где роится мошкара, добыча этих рыбешек, слушал, как плещутся то тут, то там крупные голавли, хватая зазевавшихся мотыльков, и чувствовал себя так, словно я вернулся к дням моего детства. Затем я снова подошел к лодке, побродил около нее минуты две-три и тихо пошел лугом к маленькому дому. Я заметил теперь, что на косогоре, в стороне от реки, было еще четыре почти таких же дома. Луг, по которому я шел, еще не поспел для покоса. По косогору в обе стороны от меня тянулся плетень, отделявший луг, на котором сейчас работали косари, прибегая к тем же простым приемам, что и в дни моего детства. Невольно ноги понесли меня в том направлении, так как мне хотелось поближе посмотреть на косарей этих новых и лучших времен, а кроме того, я ожидал увидеть там Эллен. Я дошел до самого плетня и остановился, глядя через него на косарей, которые, выстроившись в ряд, ворошили сено, чтобы просушить его после ночной росы. По преимуществу это были молодые женщины, одетые, как и Эллен прошлым вечером, но только не в шелк, а в легкие шерстяные ткани, украшенные узорами. На мужчинах были ярко расшитые костюмы из белой фланели. Благодаря этим пестрым одеждам луг казался гигантской клумбой тюльпанов. Все работали неторопливо, но с упорством и ловкостью, и весь луг звенел веселыми голосами, подобно роще, наполненной птичьим щебетом.
