Владимир Коваленко - Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки
Но старые запасы все вышли. А новых как нет, так не будет еще год. До очередного рудника… Где же раздобыть медь на пояски?
– …сделать живым воплощением Южной Каролины за милое личико? Нет. Нужно, чтобы это тоже стало наградой.
– Милую девицу с набором общественных заслуг? Где найти сейчас столь редкое сочетание? – Ну у мэра Чарлстона и шутки! Впрочем, здесь обед и мужской разговор. Следует не краснеть, а сдержанно – и не смущенно! – улыбнуться.
– Чарлз, вы забыли о госпиталях. Там – оплот нашего духа, не меньший, чем армия. И самоотверженность сиделок ничуть не уступает доблести тех, кто сдерживает ярость наших врагов на залитых кровью полях!
Симмс даже когда молчит – внушителен. А если говорит… Ухоженная белоснежная борода лишь слегка касается подбородка, оставляя лицо достаточно открытым, чтобы на нем читались острый ум и прямая, как штык, воля. Человек, умеющий ставить цель – и достигать ее. Он – трибун. Чета Пикенсов – дипломаты. Интересно наблюдать, как они ведут разговор вдвоем. Муж – истинное воплощение отставного политика, вернувшегося к делам исключительно ради блага страны. Глубокие борозды, прорезавшие одутловатое лицо, сегодня выглядят прямыми, жесткими, словно шрамы. Статуя пожилого патриота, выбрасывающая проблемы одну за другой и безжалостно, с ходу, отметающая предлагаемые решения.
– Хороший совет, сэр. Но, полагаю, нам нетрудно узнать, как отнесутся работающие в госпитале замужние дамы к тому, что символом штата станет девица, выполняющая тот же высокий долг? Люси, дорогая, ты лучше знакома с настроениями в женских обществах.
Собственно, в некоторых из этих обществ миссис Пикенс председательствует.
– Как к еще одной жертве на алтарь родного штата, конечно! Вы думаете, что женщины Юга не способны прощать мужчин?
– За что?
– За непреднамеренную обиду. Поверьте, в госпиталях самая тяжелая работа ложится на плечи замужних дам. Девицам доверяют не всё, приличия есть приличия. Право, стоит поискать других героинь.
Муж с женой перебрасывают слова, как волан ракетками. И вот один джентльмен вспомнил, что многие достойные девицы заняты в промышленности. Теперь за ткацким станком стоит отнюдь не только голытьба… Ох, не стоило вам, сэр, произносить это слово в присутствии писателя! Бывали времена, когда Уильям Симмс и числился в обществе как белый бедняк. Собственно, ему доводилось удостаиваться и прозвания «белой сволочи» – особенно от черных в расшитых золотом ливреях. Но «сволочь» – не то слово, которое способно оказаться в голове леди. Даже такой, как мисс ла Уэрта. Нет – тем более такой…
Заметьте, умник и патриот не станет с дураком стреляться. Бровью не шевельнет. Разве чуть-чуть прищурится. Зато начиная с завтрашнего дня в «Вестнике Чарлстона» появятся новые статьи. Одни – про подвиги добровольцев, до войны промышлявших охотой на белок. Другие – о тех, кто сворачивает бумажные патроны, сортирует почту, не спит возле телеграфного аппарата. Или просто растит для армии хлеб, когда мужчины уходят в огонь.
Вот он и напоминает, что патриотизм, честь и достоинство определяются отнюдь не количеством невольников на плантации. И на ткацких фабриках трудятся не только аристократки. Иные девушки сразу с четырьмя станками управляются! А те, кто сворачивает патроны, шьет форму… они что, не помогают Делу? Когда мистер Симмс говорит – с ним соглашаются. Ведь он – один из тех, кто создал из кучки сварливых штатов – государство. А из людей, часто говорящих на разных языках, – нацию.
Год назад он приветствовал и войну с прежними лицемерными друзьями – Англией и Францией.
– Если мы выживем в этой схватке, мы не будем нуждаться в иноземных костылях, – так он говорил, и черные буквы на желтой бумаге местного производства ему вторили, – ни в промышленности, ни в литературе! Пора нам поставить себе целью изучить все существенные особенности своей нации, а нашему народу выйти вперед и, не смущаясь, занять подобающее место среди великих держав Европы, воспитать в себе чувство национальной гордости…
А то, что любимого конька ему сегодня подсунули Пикенсы – так у них на то наверняка есть достойная причина.
Между тем джентльмены принялись перекидываться короткими репликами:
– Верно.
– И есть – лучшая.
– И уж никак не назовешь – миленькой. Зато красивой – вполне.
– Не поспоришь… Завидовать? Будут – как всем и как всегда.
Ничего такого явного, как переглядывания… но выглядит как заговор.
– Вы о чем, джентльмены?
Поэт улыбается:
– О том, что представлять Южную Каролину следует особе, рядом с которой нельзя поставить никого иного… А вы, мисс ла Уэрта – именно таковы!
Она молчала минуты две. Внутри бушевали чувства, достойные яростных семинолов. Открыть рот – и выпустить на волю индейский вопль? Благовоспитанные леди так не поступают…
Она забыла, каково быть – южной девушкой. Какая это забота и ответственность – готовить новый наряд. И ведь впереди – не бал, не званый ужин, не охота и не пикник на природе. Важное государственное мероприятие! Ну… достаточно важное. Главное – ее заметили. Дали… должность. Собственно, именно так дела и делаются на Юге: можно сколько угодно говорить о демократии, но на деле любые рекомендации летят в корзину для бумаг. Правильную же кандидатуру изустно назовет один из членов собрания. Мол, по его мнению, с делом бы вполне справился такой-то господин, троюродный племянник… Вот тут должна прозвучать хорошо знакомая фамилия!
А вот каково переносить компанию Люси Холкомб Пикенс, она прежде не знала. Лучше бы вклад красы Юга в общее Дело ограничился подаренными царем драгоценностями и сотней патетичных речей. Вторая сотня отвлекает от работы.
Все бы хорошо, и слова правильные… Но ей что, мамы мало?
И не только ей. Даже Норман Сторм не в состоянии выстоять перед напором. Северный шторм колеблется перед южной бурей. Недолго. В руках капитана возникает записная книжка.
– Все, что потребуется. Если надо – выпишу из Лондона и Парижа через мадридских друзей. Кстати, вы не находите, что нынешняя мода с кринолинами противоречит античному духу предстоящей церемонии? А из какого материала вы предпочитаете нижнюю юбку?
Такое оружие срабатывает безотказно даже против миссис Фрэнсис Пикенс. В Чарлстоне, пожалуй, есть лишь одно исключение – поверни голову, и прочитаешь в темных глазах смертную тоску пополам с беспокойством за завод.
Четыре года назад мисс ла Уэрта никогда не подумала бы, что разговор про туалеты может быть скучен. Зато четыре года назад она не могла бы, прикрыв глаза, воочию увидеть, как стопа бумаг на директорском столе растет – так быстро, что вот-вот потолок пойдет трещинами, и нежный побег конфедеративной бюрократии вырвется навстречу солнцу и ветру. Вот несут кожаный мешок с почтой… а вот мисс Грейди – непослушные золотистые локоны выбиваются из прически, и ей приходится склонять голову набок – аккуратно выписывает буквы, которые поочередно показывает стрелка телеграфного аппарата. Потом нажимает кнопку и проворачивает ручку, посылая по проводам – медным, но ведь не снимешь! – сигнал о подтверждении приема. Передавать она пока умеет только с клавиатуры: кнопка, поворот ручки. Снова. Снова. И так – весь текст. Ключом гораздо быстрей, но девочка появилась в конторе всего три дня назад и не знает кода Морзе. Ничего, освоится. Армии снова нужны солдаты, а потому почтмейстер и телеграфист – отныне занятия женские.
Потому мисс Грейди совершенно не стесняется платья из коричневого голландского шелка, к тому же купленного готовым: это служебная одежда, шить самой некогда. До войны такое отказалась бы носить ее горничная, но теперь даже такая одежда на вес золота. Так что, прежде чем взяться за перо, девушка-телеграфист натягивает нарукавники. А там – как всегда: входящий номер, когда получено, от кого. И только после внесения в книгу бланк отправляется в папку. Которая будет пухнуть и пухнуть – пока Берта наконец не прорвется в контору и не утащит добычу домой. Работать, увы, придется вечером, и распахнутое окно быстро выстудит комнату…
Предчувствие холода пробежалось вдоль спины, заставило руки сцепиться в замок. Норман, разумеется, заметил:
– Вам холодно? Стоит велеть затопить камин.
– Это у меня руки зябнут. Все время, мистер Сторм, – с пожара. Того, когда погиб отец.
Норман склонил голову – наполовину в знак согласия, наполовину, чтобы выразить соболезнование. Последнее время он все реже вспоминает умненькую девочку, с которой перемывал кости «огнеедам» – партии войны – накануне бомбардировки форта Самтер. Ее место понемногу занимает другая. Более сильная, а значит, и более интересная. Вот сейчас – та, прежняя, не договорила бы. Эта – сама начала тяжелый разговор. Зачем? Желает выговориться? Или?
– Причину катастрофы установили?
