Джордж Стюарт - Земля без людей
И Год Седьмой выдался странным. Пумы были повсюду. Улицу перейти от дома к дому не решались без ружья и собаки, чтобы предупредила лаем об опасности. А собаки тоже боялись и все норовили к ногам человека поближе прижаться. Пумы пока в открытую не нападали, но уже задрали четырех собак, и не стало уверенности, что не прыгнет зверь с дерева прямо на плечи. Детей потому взаперти держали. То, что происходит, опять очевидным для Иша было. В годы, когда много скота расплодилось, и пумы размножались быстро. А когда вымер скот в засуху, остались пумы без пищи и, гонимые голодом, все ближе к человеческому жилью стали подбираться. А в самом конце года отвернулось счастье от Иша, и когда выстрелил Иш в пуму, то пуля лишь скользнула по лопатке зверя, и, прежде чем застрелил ее Эзра, подмяла и рвала пума Иша. После этого ходил он слегка прихрамывая и сильно уставал в одном положении сидеть, когда, например, приходилось машиной управлять. (Но к тому времени дороги совсем плохими стали, и машины часто ломались, и совсем мало осталось тех мест, где хотелось бы побывать человеку. И потому почти совсем перестали пользоваться машинами.) Понятно, почему назвали год – Годом Пумы.
Год Восьмой выдался по сравнению с предыдущими спокойным. Они назвали его – Год, Когда Мы Сходили в Церковь. (Название это забавляло Иша, так как грамматическое построение фразы подразумевало получение достоверных результатов, не требующих повторения эксперимента.) Происходило все приблизительно вот так… Их было семеро – семеро обыкновенных американцев, в прошлом представителей разнообразных религиозных сообществ, или вообще не являющихся представителями религиозных сообществ, и при всем этом видимом разнообразии не отличающихся фанатичной тягой к божественному. Иш, правда, ребенком ходил в воскресную школу, и когда Морин спросила, к какой церкви он принадлежит, не нашел ничего лучшего, как признаться, что вообще-то он скептик. Морин, не зная значения столь мудрого слова, пришла к не совсем верному умозаключению, после чего отзывалась об Ише, как о представителе Скептической Веры. Сама Морин была католичкой, а Молли ее единоверкой. И если духовное единство не мешало им время от времени устраивать между собой легкий обмен колкостями и иногда двусмысленно отзываться о Деве Марии, их можно было пожалеть, как представительниц Великой Церкви, не имевших возможности исповедоваться и должным образом молиться. Иш, который всегда был очень высокого мнения о предусмотрительности иерархов католической церкви, должен был признать, что вариант возрождения апостольского престолонаследия при наличии всего двух дам, не принимался во внимание ее апологетами. Из других можно было выделить методиста и в прошлом церковного старосту Джорджа. Но всем известная немногословность доброго прихожанина не позволяла обратить его в проповедника и сделать движущей силой в организации паствы. Эзра терпимо относился ко всем вероисповеданиям, но, очевидно, не чувствуя за собой каких-либо грехов, не считал должным связывать себя с конкретным направлением религиозной мысли. А Джин была членом модной и шумно молящейся секты с названием «Единственный Христос». Но будучи свидетельницей тщетной мольбы своих единоверцев во времена Великой Драмы, Джин превратилась в воинственную атеистку. Эм, никогда не любившая вспоминать о прошлом, в религиозных вопросах проявляла заметную сдержанность. И насколько мог утверждать Иш, никогда не молилась. Иногда, без видимых религиозных побуждений, она своим сильным, слегка хрипловатым контральто выводила псалмы. Джордж и Морин, все глубже падающие в пропасть католическо-методистских противоречий, стали первыми, кто подал идею отправления религиозной службы – «во благо детей». О своих намерениях они сообщили Ишу, с мнением которого, по крайней мере во всем, что касалось интеллектуальной области, считались. Демонстрируя терпимость и широту взглядов, Морин заявила, что не станет возражать, если службы будут проводиться по канонам Скептической Церкви. Соблазн оказался очень велик. Без особого труда Иш мог соединить в единое целое не противоречащие друг другу элементы различных вероисповеданий и тем самым дать людям покой и уверенность – то, в чем порой они нуждались больше всего, – и кроме того, создать духовный стержень всего сообщества, Джордж, Морин и Молли станут его сторонниками; Джин можно без особого труда вернуть в лоно церкви; Эзра не будет им мешать. Единственное «но» заключалось в нем самом. Ему была отвратительна мысль строить здание Новой Веры на фундаменте из лицемерия, тем более что от Эм (и он был в этом уверен) не удастся скрыть его личную неискренность. А пока, каждое воскресенье они начали отправлять совместные службы. Счет воскресным дням вел, или по крайней мере думал, что вел, бывший церковный староста. Они пели псалмы, читали из Библии и, обнажив головы, застывали в немых молитвах каждый по-своему и своему Богу. Но когда застывали люди в молчании, Иш не молился и не думал, что молятся Эзра или Эм. Более того, враждебный настрой Джин продолжал сохранять прежний накал, и она ни разу не почтила воскресную службу своим присутствием. Обладай Иш большим рвением или большим лицемерием, он бы уговорил Джин, а сейчас воскресные молитвы скорее духовно разъединяли людей и было в них гораздо больше притворства, чем истинной веры. И в один прекрасный день Ишу, неожиданно даже для самого себя, удалось положить конец общему лицемерию. Как ему показалось, сделано все было крайне деликатно и в заключение была выдвинута идея, что они не отказываются от службы, а просто неограниченно увеличивают продолжительность безмолвных молитв – «позволяя каждому из нас делать это столько, сколько велит ему его сердце и душа». Молли немного поплакала, над тем, что, по ее мнению, являлось благородным начинанием, и на этом эксперимент, по крайней мере не нарушив всеобщей гармонии, был благополучно завершен.
К концу Года Девятого их было семеро взрослых и Иви и тринадцать детей – от грудных младенцев до сына Молли – Ральфа, и восьмилетнего сына Иша и Эм – Джека. И у каждого покойно и уверенно становилось на душе от радостного ощущения, что растет их сообщество, или как все чаще говорили они – Племя. Истинным счастьем рождение нового ребенка становилось, ибо казалось, отступают черные тени прошлой беды, и все шире становится круг света. В первые дни того года, ранним утром появился в доме Иша далеко не молодой, славный на вид незнакомец. Был он из тех странников, которые теперь все реже и реже, но иногда забредали в их края. Приняли его гостеприимно, но, как, впрочем, и все они – странники, – старик остался равнодушен к доброму участию и ушел на следующий день, не прощаясь, – ушел в свой долгий путь в никуда, равнодушный ко всему, потерянный человек. А когда ушел странник, прошло совсем немного времени, как начало что-то беспокоить людей. И дети заплакали. А потом одно за другим: и насморк, и воспаленное горло, и головная боль, и слезы из глаз – в общем, досталось Племени испытать муки повальной эпидемии. В своем роде выдающимся явлением стала болезнь, ибо за все прошлые годы на удивление хорошо себя чувствовали люди. Если по мелочам, то Эзра и еще некоторые на зубы иногда жаловались; Джордж – самый пожилой из них – на боль в суставах, которую он по старинке ревматизмом называл; ну еще случайная царапина могла загноиться. Но самое удивительное, что, кроме двух болезней, исчезли все остальные, и даже о насморке никто не вспоминал. А из этих двух, что остались, одной рано или поздно, но переболели все дети. Очень похожей на корь была эта болезнь – по симптомам несомненно корь – и, не имея под рукой никакого доктора, чтобы точно удостовериться, назвали ее корью. Другая начиналась с болей в горле, но стоило принять таблетку стрептоцида, исчезала быстро, и потому никто не знал, что это за болезнь и как протекает. А поскольку стрептоцида в каждой аптеке хранилось предостаточно, и не портился он от времени, Иш не видел причин заниматься экспериментами и наблюдать, во что болезнь выльется, если не лечить ее. Почему так мало болезней осталось, для людей вроде Джорджа и Морин всегда чудом было сверхъестественным. Считали они, что это Бог в обиде на людей наслал на них сначала великий мор, а когда умерли люди, сделал оставшимся вроде компенсации за муки, подарок маленький – убрал всякие другие болезни помельче. Как в истории с Ноем было, когда послал Бог радугу на небо как знак, что не будет более такого потопа никогда. Иш, правда, придерживался несколько иной точки зрения. С тех пор, как человечество в массе своей перестало существовать, разорванной оказалась длинная цепь основных заразных болезней, и многие, присущие только человеческому роду, с уничтожением рождающих их микроорганизмов, если можно так выразиться, «умерли» вместе с человеком. Нет сомнения, что возродятся болезни, вызванные изменением состояния внутренних органов, такие, как: сердечная недостаточность, рак, «ревматизм» Джорджа. Безусловно, будут возникать инфекции, переносимые животными, вроде туляремии и чесотки. Конечно, среди выживших могут оказаться носители хронических форм тех или иных заболеваний, которые будут передаваться другим, как, вероятнее всего, кто-то из них обязан выживанию так называемой кори. Как позже вспомнили люди, забредший к ним старик постоянно сморкался. Без сомнения странник имел обыкновенный хронический насморк, который за прошедшие годы стал настолько необыкновенным, что думалось, исчез он бесследно и навсегда. Но как бы то ни было в происшествии наблюдалась и некоторая комическая сторона, когда вдруг неприлично здоровые люди все разом превратились в сморкающееся, кашляющее, чихающее сообщество товарищей по несчастью. Простуда, пройдя свой обычный в таких случаях цикл развития, закончилась без серьезных последствий, и уже через несколько дней все были здоровы, как и прежде. Но мнительный Иш еще целый год испытывал страх перед рецидивом. Весьма вероятно что уничтожение простудных заболеваний в некотором роде компенсировало боль от утраты цивилизации как явления, эти болезни породившего. А вот ближе к осени удача отвернулась от них. Никто так и не успел понять, что же действительно произошло, но у троих малышей вдруг начался жесточайший понос, и все они вскорости умерли. Скорее всего играя, дети забрались в пустой дом и нашли там какую-то отраву, возможно от муравьев. Попробовали, показалась отрава сладкой, и ее разделили поровну. Даже мертвая, цивилизация продолжала заманивать людей в оставленные ловушки. Один из них был сыном Иша. В таких случаях он боялся не за себя, а за Эм. И хотя Эм сильно переживала смерть ребенка, Иш, кажется, снова недооценил ее внутреннее мужество. Ее вера в жизнь была настолько сильна, что, как ни парадоксально могло звучать, даже смерть ею воспринималась как обязательная часть этой жизни. А вот Молли и Джин – две осиротевшие матери – еще долгое время, оплакивая смерть детей своих, бились в истерических припадках. В тот год родилось два ребенка, но все равно общее количество людей Племени оказалось меньшим, чем в начале года. И потому назвали год – Годом Смертей.
