Вячеслав Коротин - До последнего вымпела
- Телеграфировать Ухтомскому 'Возможно скорее соединиться с первым отрядом', - этот приказ адмирал отдал уже своему флаг-офицеру Саблину, который немедленно отправился в радиорубку.
- Кажется, появился шанс поставить жирную точку в этой войне, как считаете, Роберт Николаевич? - обратился к Вирену командир броненосца.
- Пока об этом рано. Что-то уж больно дерзко ведёт себя Того: понятно, что второй броненосный отряд он ещё не обнаружил, но всё равно - бросаться в бой только с теми силами, что мы наблюдаем, на наш отряд - авантюра. Вроде бы, после Цусимы, японцы должны относиться к нам с большим уважением...
- Пожалуй, вы правы, - согласился кавторанг, - с большой степенью вероятности можно предположить наличие ещё одного отряда япошек, который мы не видим, как и они не видят Ухтомского.
- Вот именно, - кивнул командующий эскадрой, - и там может быть до четырёх броненосных крейсеров, а это для нас 'ох!' и 'ах!', если князь со своими тихоходами не подоспеет.
- Но не отступать же перед тем, что против нас имеется сейчас!
- Разумеется. Как говорится: 'Сомневаешься? - Атакуй!'.
И Того, и Вирен не знали о наличии у противника вторых броненосных отрядов 'на подходе', но оба подозревали, что так оно и есть, но при этом оба они были уверены в присутствии неподалёку своих кораблей, которые со всей возможной скоростью шли на соединение с главными силами.
Но у обоих имелась надежда: 'А вдруг повезло?'. При этом Того, даже при самом неблагоприятном раскладе сил, мог выйти из боя так как имел превосходство в эскадренной скорости, а Вирен справедливо предполагал, что в самом крайнем случае можно отойти навстречу Ухтомскому, а уж против семи броненосцев и 'Нахимова' японцы ничего серьёзного сделать не смогут.
Оба командующих флотами достаточно смело и уверенно вели свои корабли на сближение с врагом. Оба считали, что не особенно рискуют. Оба не боялись поражения в предстоящей битве. Оба думали, что в их силах эту битву прекратить...
Крейсера типа 'Итсукусима', можно назвать, пожалуй, самыми несбалансированными кораблями своего времени. Причём как в прямом, так и в переносном смысле. На вполне неплохие при проектировании суда водоизмещением в четыре с лишним тысячи тонн, кроме стодвадцатимиллиметровых скорострелок и пушек малого калибра, взгромоздили по тристадвадцатимиллиметровому орудию. Артиллерии такого калибра не было даже на японских броненосцах. Даже восьмидюймовый ствол для таких скромных корабликов был великоват, а тут...
Просто поворот орудия на борт уже чувствительно кренил корабль - слишком лёгкой платформой для таких 'громоздил' являлись 'Итсукусима', 'Мацусима' и 'Хасидате'. Точность стрельбы этих монструозных пушек, установленных на столь непрочном 'фундаменте' была никакой. Ни в сражении при Ялу против китайского флота, ни в боях под Порт-Артуром, ни в Цусимском сражении, японские комендоры не попали в корабль противника из этих 'динозавров от артиллерии' ни разу.
И сегодня лейтенант Саяко, командовавший орудием главного калибра 'Итсукусимы', не питал иллюзий на предмет эффективности его стрельбы. Но надежда, как и у любого артиллериста, присутствовала. Тем более, что первые выстрелы предстояло сделать по курсу, а не с борта, когда качка превращает стрельбу просто в разброс снарядов по площадям. Уж чего-чего, а 'площади' в море предостаточно.
Уже казённик чудовищной пушки проглотил четырёхсопятидесятикилограммовый снаряд, уже заложен заряд в двести восемьдесят килограммов бурого пороха, что должен вытолкнуть из ствола сталь и смерть навстречу русским...
Получена информация от старшего артиллериста, установлены прицел и дистанция...
Лейтенант понимал, что не попадёт. Лейтенант очень надеялся, что попадёт. Что, в этот раз, хотя бы в этот раз, боги всё-таки направят выстрел туда, куда он предназначен. Если не верить в это, то зачем вообще командовать орудием? Служить... Жить...
Команда на открытие огня последовала как всегда неожиданно. Изделие конструкции инженера Канэ, самое, пожалуй, крупное из его творений, изрыгнуло огонь, и снаряд пошёл сверлить пространство, чтобы скоренько нырнуть в воды Японского моря.
Не удалось. 'Нырнуть в воды' не удалось ...
На пути 'летящей смерти' встал броненосец 'Орёл'. Не по доброй воле, разумеется 'встал'...
Снаряд, для начала, раздраконил катер, снёс трубу вентилятора и, только после этого 'лопнул'.
Осколками здорово посекло дымовые трубы, их же ударило взрывной волной, сбросило за борт катер с противоположного борта, и на шканцах 'Орла' занялся нешуточный пожар.
Броненосец чувствительно встряхнуло от этого попадания.
- Вот и первый привет от наших узкоглазых друзей, - спокойно процедил Вирен. - Наверное и нам пора начинать пристрелку. Шестьдесят пять кабельтовых, конечно, далековато, но раз уж представление началось...
Правая носовая шестидюймовая башня 'Орла' грохнула пристрелочным выстрелом по идущему встречным курсом 'Сикисиме'. Недолёт. Что, впрочем, и ожидалось. Ещё пара двухорудийных залпов, и дистанция была нащупана, передана сигналами по отряду...
Глава 29
.
- Василий Михайлович, как друга прошу!.. - Соймонов слегка ошалел, услышав, как старший артиллерист 'Пересвета' назвал его по отчеству, - отпусти на бой Вилката к орудию. Чистый зарез в башне - некем полноценно заменить паразита этого... Потом хоть не рее его вешай, но на бой... Разреши, а?
- Василий Нилович, - на всякий случай тоже перешёл на 'полуофициальный' язык старший офицер, - Ты чего? Ты слышал, что командир сказал?
- Слышал, помню. И не посмел бы к тебе с этим вопросом обращаться, не переговорив предварительно с Николаем Оттовичем. Он сказал - на твоё усмотрение. Так что, выручишь?
- Вот не было печали в данный момент возиться с этим пьянчужкой... Теперь и я говорю: На твоё усмотрение. Если считаешь, что он способен стрелять - ставь на место по расписанию. А у меня сейчас и без него дел по горло. Извини - бегу дальше.
- Спасибо, Василий. И не беспокойся - рожу после боя я ему под Хохлому распишу непременно. Но, после боя...
Черкасов немедленно отправился к канатному ящику, служившему карцером для особо провинившихся.
- Выпускай арестанта, - рявкнул дежурному лейтенант ещё на подходе к 'узилищу'.
- Так ведь, вашбродь, сам старшой наказал... - попытался повозражать матрос, приставленный к 'карцеру'.
- Открывай, говорю! - агрессивно продолжил старший артиллерист. - Перед стршим офицером я сам в ответе буду. Ну!..
- Так ведь бумага нужна... Меня ведь на пост ставили, ваше благородие, - много раз говорено, что даже сам государь меня с поста снять не может... Только командир, старшой или вахтенный начальник. Извиняйте на том, но дверь я не отопру.
- Дурак! - не выдержал Черкасов. - Это при обычном несении службы. А сейчас бой начинается. Открывай - некогда мне за бумажками к командиру и старшему офицеру бегать. А потом сам марш сдавать винтовку и шуруй по боевому расписанию. Быстро открывай!
Артур крыл себя всевозможными нецензурными словами из обоих известных ему языков: сам не понимал, зачем напился. Да и 'напился' это состояние было назвать нельзя - на ногах стоял, язык не заплетался. Что там будет с чуть менее поллитры молодому и здоровому организму...
Главное, что ведь и повода-то не было - просто захотелось. Захотелось обжечь пищевод хлебным вином и закусить чем-нибудь солёненьким или жирным.
Договорился с баталёром Лиепиньшем (почти земляк, но цену за водку и банку тушёнки заломил в два раза большую, чем были во Владивостоке)...
Ну и огрел всё это дело в одиночку, втихаря...
Всё бы ничего, но старшой потом по пути попался и учуял. И в карцер определил моментально. Причём даже не ругался матерно: зло и спокойно, наградив комендора несколькими весьма нелицеприятными, но отнюдь не матерными эпитетами, сдал на руки старшему боцману, а тот уже сопроводил Вилката в карцер.
И потянулось время. Ой, как потянулось! Полная темнота и вообще никаких ориентиров: Минута прошла? Полчаса? Час? Два?..
И воды не дали. А очень хотелось. Очень. Язык, при каждой попытке сглотнуть слюну, царапал глотку как наждаком. И даже без всяких попыток сглатывать царапал. Да и слюны практически не было - рот иссушило как в пустыне, в которой Артур, конечно, никогда не бывал, но некое представление о жизни в ней уже успел получить.
Но главной причиной 'растрёпанных чувств' комендора, были даже не физические страдания: чертовски хотелось поквитаться с японцами за 'Ослябю' в предстоящем бою.
Наводчик правого орудия носовой башни 'Пересвета' уже успел проклясть свою пьянку и себя самого уже в стодвадцатый раз, когда дверь распахнулась:
