Терри Пратчетт - Финт
– Ага, и теперь мне позарез надо его отыскать. Как только спихнем с плеч наше сегодняшнее дельце. Надо было вчерашнего хмыря выспросить, где этот Ушлый Боб обретается, но я (ой!) как раз пинал его в неназываемые и, грешным делом, позабыл. Думается, я и в носяру ему здорово въехал, по всей роже расплющил, так что он разве что похрюкивать мог.
– Пусть это послужит тебе уроком, – назидательно промолвил Соломон. – Насилие не всегда на пользу делу.
– Соломон, у тебя дома шестиствольный пистолет лежит! – напомнил Финт.
– Ммм, я сказал, не всегда.
– Что ж, если ты знаешь, где его искать, ты мне скажи, потому что завтра я в любом случае им займусь, – попросил Финт. – Он небось думает, кто-то будет рад услышать, что Симплисити мертва. Не потому, что ее ненавидят, а просто потому, что она (уй!) кому-то поперек дороги встала.
Соломон отозвался таким долгим «ммм», что поначалу Финт посчитал его откликом на особый, с вывертом, щипок массажиста, но тут Соломон тихо произнес:
– Так вот, Финт, ты сам только что решил свою головоломку. Пусть эти люди думают, что Симплисити, ммм, мертва. На покойников никто не охотится. Ммм, просто на ум пришло, вот и поделился. Не принимай всерьез.
Финт вгляделся в лицо собеседника: глаза его сияли.
– Что ты имеешь в виду?!
– Я имею в виду, Финт, что ты очень изобретательный юноша, а я всего лишь подбросил тебе мыслишку – обдумать на досуге. Вот и думай. Думай вот о чем: люди видят то, что хотят видеть.
Кулак смачно впечатался в Финтову спину, но тот даже не заметил: мозг его словно взорвался, голова пошла кругом. Финт оглянулся на Соломона и молча кивнул. В глазах его плясали бесенята.
Соломон поднялся на ноги, воздвигся над Финтом, словно кит, потрепал его по плечу.
– Нам пора, юноша. Во всем нужна мера, даже в чистоплотности.
Вытершись хорошенько, они вернулись к своим кабинкам, и Соломон предложил:
– Посидим тут, выпьем чего-нибудь: не стоит выходить на улицу сразу после бодрящего массажа, того гляди сквозняк прохватит. А после того, мальчик мой, я намерен познакомить тебя с Сэвил-роу, где одеваются все важные шишки. Времени у нас не так много, но вчера вечером я послал мальца к моему другу Иззи, он все сделает в лучшем виде. Его заведение – отнюдь не лавка старьевщика, и он, конечно же, даст хорошую скидку старому другу, который, между прочим, донес его на себе до безопасного места, когда его казаки подстрелили. – И добавил: – Пусть только попробует не дать. Тащил его больше мили, причем бегом, прежде чем мы оторвались от них в снегах, а у нас троих ни у кого даже башмаков не было, разбудили-то нас посреди ночи. После того мы разошлись каждый своей дорогой, но молодого Карла я навсегда запомнил – кажется, я тебе о нем рассказывал? – он мне твердил, что все люди равны, но безжалостно угнетаемы, причем некоторые так даже угнетают сами себя. Если задуматься, таки он еще много чего наговорил. В жизни не видал, чтоб юноша был так ужасно подстрижен, и глаза такие дикие – на голодного волка смахивал.
Но Финт не слушал.
– Сэвил-роу, это ж в Уэст-Энде! – воскликнул он, словно речь шла о другом конце света. – А мне точно нужны шмотки, как у благородных? Ведь мистер Дизраэли и его друзья, хм, они знают, кто я такой, разве нет?
– Ммм, о, и кто же ты такой, ммм, мой друг? Ты им – подчиненный? Их наемный рабочий? Или, смею предположить, ты им ровня? Молодой Карл, несомненно, сказал бы, что ровня; может, по сей день так говорит. Если, конечно, еще жив. – Финт как-то странно покосился на Соломона, и тот поспешил пояснить: – Ммм, насколько я помню, если объяснять людям направо и налево, как жестоко их угнетают, ты, скорее всего, наживешь себе врагов с обеих сторон: из числа угнетателей, которым это дело нравится и останавливаться они не собираются, и из числа угнетенных, потому что они, как людям свойственно, предпочли бы об этом не знать. А не то разозлятся, мало не покажется.
Финт заинтригованно уточнил:
– А я – угнетенный?
– Ты? Не то чтоб заметно, мальчик мой, да и сам ты тоже никого не угнетаешь; завидное положение, не так ли? – но на твоем месте я бы не слишком задумывался о политике, а то, чего доброго, расхвораешься. Кстати, я совершенно уверен, что некоторые, пусть и не все люди, с которыми ты познакомишься сегодня, заметно богаче тебя, но, полагаю, в их глазах это не повод считать себя выше таких, как ты, – судя по тому, что я слыхал про даму, в чьем доме мы нынче ужинаем. Деньги делают людей богатыми; заблуждается тот, кто думает, будто деньги делают людей лучше – или хуже, если на то пошло. Важно, что люди совершают и что после себя оставляют.
Соломон допил кофе и промолвил:
– Поскольку путь нам предстоит неблизкий, а у меня ноги ноют, возьмем извозчика и таки будем вести себя по-джентльменски, как нам и пристало.
– Но это ж чертова прорва денег!
– И что с того? Прикажешь мне теперь тащиться в этакую даль под дождем? Финт, кто ты такой? Ты – король необъятных просторов – при условии, что просторы эти лежат под землей. Ты подбираешь деньги с земли, чтобы жить, а поскольку находишь ты монетки играючи, думается мне, в каком-то смысле ты навсегда останешься ребенком. Жизнь для тебя – забава, ответственности – никакой; но вот сейчас ты принимаешь на себя ряд обязательств. У тебя есть деньги, Финт: новехонькая блестящая банковская книжка тому свидетельство. И ты надеешься завоевать сердце юной дамы, ммм, так? Это мужчине полезно; мужчину выковывают на наковальне, имя которой – обязательства.
Едва переступив порог бань, Соломон бросился на помощь почтенной старушке, которая всего-то потянулась погладить Онана. Старик помог ей отчиститься, а когда и платье ее, и Соломонов платок пришли в относительно приличный вид, он помахал кебу, и тот остановился даже вопреки воле кучера: от конских копыт аж искры посыпались.
Благополучно устроившись на подушках внутри и оставив лондонский дождь со всей его вязкой липкостью снаружи, Соломон откинулся назад и посетовал:
– В толк взять не могу, почему эти джентльмены так недобро настроены к своим клиентам. Казалось бы, в извозчики имеет смысл идти тем, кто любит людей, нет?
Дождь полил стеной, небо обрело цвет мятой сливы. Плохой день для тошера, но ночь, может, удачная выдастся; если повезет, то сразу после ужина Финт вернется под землю, туда, где ему и место… Памятуя о недавней Соломоновой лекции, Финт мысленно поправился: туда, где он иногда считает нужным бывать.
А Финт чувствовал, что ему туда надо, – он снова засомневался насчет себя. Конечно, он все еще Финт – но какой Финт? Потому что он со всей очевидностью не тот же самый Финт, что неделю назад. «А если люди так стремительно меняются, – подумал он, – как можно быть уверенным, что ты выиграешь и что потеряешь? Ну то есть нынче для меня взять извозчика… проще простого; я – парень, который раскатывает по Лондону в кебе, не уличный голодранец какой-нибудь, у которого зад из штанов торчит, который, помнится, бегал за кебами вдогонку, пытаясь прицепиться. Теперь я даже за проезд плачу; а узнал бы я былого мальчишку?»
Казалось, погода готовилась к великой грозе – сродни той ночи, когда Финт впервые повстречал Симплисити. Кучер сидел спереди, под открытым небом, во власти всех стихий, – может, потому и ворчал, – и уж конечно, находить дорогу под сплошным ливнем могла только лошадь. В мире, по всей видимости, не осталось ничего, кроме дождя, и теперь, вопреки всем законам природы, какая-то его часть явно падала вверх, потому что нигде больше места уже не нашлось бы.
В этот самый миг Финт услышал – совсем слабо, еле-еле – тот самый звук, который подсознательно выискивал в городском шуме не первый день: скрежещущий визг терзаемого металла. Раздавался он где-то впереди. Финт кинулся к сдвижному окошечку, позволяющему седокам говорить с кучером, если тот, конечно, соизволит прислушаться, и заорал, не обращая внимания на хлещущие в лицо струи воды:
– Если догонишь карету впереди нас – ту, что со скрипучим колесом, – дам тебе крону!
Ответа не последовало – да кто бы его и расслышал на многолюдных улицах, среди водяных испарений и дождевых брызг? – и однако ж скорость кеба внезапно поменялась, а озадаченный Соломон воззвал:
– Ой-вэй, откуда у нас возьмется лишняя крона?
Финт не слушал; смышленый парень всегда найдет в кебе, за что ухватиться, чтобы, подтянувшись, вылезти на крышу, в данном случае к вящему негодованию кучера, который ругался как сам дьявол и орал, заглушая грозу: пусть-де его удавят собственным галстуком, если он допустит, чтоб какой-то паршивый сопляк лазал туда-сюда по его экипажу. Невзирая на шум дождя и громогласную брань, Финт свесился вниз и заявил:
– Ты небось слыхал про парня, который одолел Суини Тодда, Демона-Цирюльника? Так вот, дядя, это я, да, Финт. Ты хочешь поговорить об этом или мне рассердиться? – Финт сполз пониже, чтобы было на что опереться, пока он разговаривает с кучером, и заявил: – Владелец той кареты впереди нас разыскивается по обвинению в покушении на убийство, вооруженном нападении и нанесении тяжких телесных повреждений. А также, возможно, в похищении молодой дамы и смерти ребенка!
