Варлорд. Политика войны (СИ) - Соболев Николай "Д. Н. Замполит"

Где-то к середине беседы я почувствовал, что у нас не разговор старых товарищей и даже не интервью, а нечто вроде допроса или, в лучшем случае, инструктажа. Кольцов втирал мне о необходимости преобразования ополчения в армию (будто я не говорил то же самое Прието), о выстраивании командной структуры, о твердой власти и прочих вполне очевидных для меня вещах, которыми я по мере сил и занимался. Послать его я мог в любой момент, но из любопытства прикинулся паинькой и дождался.

— Вам надо обязательно вводить комиссаров в частях, — выдал Михаил, ерзая в атласном кресле.

— Не было печали, какие комиссары у анархистов и, тем более, у басков?

— Ты же согласен, что надо делать регулярную армию? — вопросом на вопрос ответил Кольцов.

— Согласен, но комиссары зачем? И кого ты намерен в них определить? Если коммунистов, то я сразу могу предсказать конфликт с большинством наших отрядов.

И не только идеологический. Тут уже прорезалась неприятная тенденция чуть что стрелять в командиров. «Ах, нас давят — значит, нас предали — надо отступать — но командир против — значит, он тоже предатель!» Ультрареволюционность, неприятие армии как структуры иерархической и подавляющей, непонимание сущности военной службы — все в одном флаконе. Даже у нас, где костяк ополчения составляли рабочие Grander Inc, за семь лет немножко приученные к дисциплине, плюс «астурийцы» и «парагвайцы» с некоторым военным опытом, я все еще не рисковал выстраивать нормальную командную и дисциплинарную структуру. Опытных людей мало, подставлять их под пулю истерика или паникера слишком расточительно.

Кольцов промолчал, поправил круглые очки на семитском носу, пригладил шевелюру и взглянул в упор:

— Я тут поговорил в Мадриде, все на тебя кивают. Северная зона сейчас пример для всех. Если вы введете комиссаров, остальных будет уговорить легче.

Хорошенькое дельце, а что у меня начнется бардак, это никого не волнует, и я возмутился:

— Да иди ты в задницу!

В общем, слово за слово, и Миша едва не выхватил по шнобелю.

Мы сидели красные, взъерошенные и катали желваки на скулах. Черт, он же здесь вроде как главный политический советник, как там у Хэма, Карков? Надо срочно чем-то перебить впечатление… А чем? Ну я и ляпнул:

— Миша, а ведь тебя расстреляют.

Кольцов дико и злобно вытаращил глаза, но справился и спросил, криво усмехнувшись:

— А кто именно? Мятежники? Интервенты?

— Нет, русский парень, комсомолец.

— Гм… — промычал раздраженный шуточкой Михаил. — Ну, это, извини, маловероятно.

— Но это так. Так что будь очень осторожен в словах и особенно в делах.

— Да иди ты сам в задницу! — вернул мне реплику Кольцов.

На площадь Кальяо прямо у нас под окнами въехал грузовик с громкоговорителем — то ли социалисты, то ли левые республиканцы вербовали бойцов. Призывы сменялись громкими песнями, песни — хлесткими лозунгами, лозунги — бравурными маршами.

Михаил раздраженно вскочил и захлопнул окно, после чего снял, протер и без того чистые очки, посмотрел сквозь них на свет и водрузил обратно на нос:

— Ладно, проехали. Ты вот что скажи, Ларго Кабальеро, он как? Ты же лучше местных знаешь?

— Трепло и демагог. Два года назад его судили за призывы к астурийскому восстанию, так он заявил, что это была всего лишь предвыборная риторика, и он ничего такого не имел в виду. Там, где нужно спокойствие и хладнокровие, он наоборот возбуждает толпу. Все эти бессудные убийства в сильной степени на его совести.

— И что с ним делать? У него много сторонников в партии, и он очевидно рвется к власти.

— Послом в Москву. У Испании ведь нет дипотношений? Вот, установить и направить авторитетного политика. А сторонников пусть коммунисты приберут, мне не жалко.

Коммунисты тем временем послали Долорес Ибаррури во Францию в составе делегации, договариваться о поставках оружия в рамках действующего торгового соглашения. А я не успел поучаствовать — как минимум, согласовать их действия с Осей и давлением на Блюма. Но на всякий случай придержал деньги в Банке Андорры, через который испанцы догадались осуществлять платежи. А то вдруг Блюм взбрыкнет — и ни оружия, ни денег. Совсем не лишняя предосторожность, тем более, несколько позже Панчо получил доказательства, что несколько сотрудников испанского посольства в Париже (от которых, кстати, зависело документальное оформление оплаты) сочувствуют мятежникам. Честно говоря, республику среди дипломатов недолюбливал как минимум каждый второй, а кое-где и каждый первый — что поделать, в профессию традиционно шли аристократы. Но в итоге покупка оружия состоялась, хоть и с большим скрипом.

Приглушенные звуки громкоговорителя с площади напомнили, что коммунисты еще формировали «Пятый полк», в главе которого поставили Энрике Листера. Уже в первых боях он ввел свое ноу-хау — не дожидаясь, когда дрогнувшие ополченцы пристрелят его как «изменника», он сам расстрелял несколько бежавших. И внезапно колонна прекратила отступать, кто бы мог подумать!

— Что, и Махно тоже прибрать? — усмехнулся Кольцов.

— Попробуйте, только он сильно ваших не любит.

— Кого это «наших»?

— Русских коммунистов. Плохие воспоминания с гражданской войны, знаешь ли.

— Можно подумать, у нас хорошие! Ладно, оставим политические взгляды, как руководитель он как?

— Грех жаловаться. Прекрасный организатор, опытный военачальник. Вовсю внедряет дисциплину, опираясь на «платформистов»…

— Это анархистов, согласных с необходимостью строгой организации?

— В целом — да. В принципе, Махно очень неплохо пришелся ко двору в Каталонии, они там себе на уме, а тут живая легенда.

— Легенда, ха! — скривился Михаил.

Конечно, легенда — я уверен, что если в Желтогорске моего времени спросить, кто такие Кольцов и Махно, то Нестора Ивановича вспомнит каждый, а вот Михаила хорошо если один из трех-четырех.

— Легенда, не сомневайся. Как он Теруэль взял! В лучшем своем стиле — город с трех сторон окружен был, так он не пошел напролом, как все хотели, а перерезал последнюю дорогу и по ней под видом подкреплений въехал на грузовиках. Пока мятежники чухались — все ключевые точки заняты, оборону держать нет смысла. Почти две тысячи пленных, гора оружия, полная деморализация противни…

За окном бахнуло так, что створка с треском распахнулась, ударилась об стену и осыпалась градом стеклянных осколков, а бухтевший громкоговоритель, наконец, заткнулся.

Я привычно вскочил, прижался к стене и осторожно выглянул на улицу: у дома напротив разворотило угол, вышибло стекла, а вместо тротуара зияла приличная яма, из которой торчали оторванные ноги…

— Теракт? — сразу же сунулся посмотреть Кольцов.

Тут же грохнуло чуть подальше, затем третий, четвертый раз, и только тут я сообразил, что за звук я слышу вместо матюгальника — по небу плыли трехмоторные бомберы.

— Налет, Миша, давай-ка в подвал, нехорошо, коли нас одной бомбой прибьет.

— Они далеко взрываются!

— Не осколком, так камнем или стеклом, тебе не все ли равно? Давай, давай, — я подтолкнул журналиста.

Мы подхватили бумаги и прочее барахло и резвым скоком кинулись вниз — вернее, кинулся я, поскольку хорошо представлял последствия, а Кольцова пришлось за собой тянуть.

Несколько раз здание вздрагивало от разрывов, затем гул постепенно затих и мы осторожно высунулись из подвала на улицу.

В воздухе плавала тонкая пелена дыма, у магазинов на Пресиадос вспыхивали и шипели, когда в них лили воду, языки пламени. Прямо посреди площади лежал на боку перевернутый взрывной волной грузовик, репродуктор при ударе оторвался и откатился метров на пять. Вокруг рассыпанных из кузова листовок и газет бродили оглушенные, злые и несчастные агитаторы, не зная, с какого края подступиться к машине.

Вот кто не растерялся после первой бомбежки Мадрида, так это штурмовые гвардейцы — они уже распоряжались на площади, пресекали панику, отправляли людей в обход, переносили нескольких раненых. Со стороны Гран-Виа доносились сирены скорой помощи.