Шапка Мономаха (СИ) - Воля Олег

Тон за обедом задавали два старика, епископы Ростовский и Смоленский.

— Вижу я, Емельян Иванович, что гордыни в тебе много, — проворчал Афанасий после того, как все мы уселись за стол и выслушали благодарственную молитву от Платона.

Я продолжал употреблять ароматную уху из белорыбицы, не обращая на сказанное никакого внимания.

— Оглох, што ль? — повысил голос Афанасий.

Я оторвался от еды.

— Простите, владыко, я не знал, что вы ко мне обращаетесь, — ухмыльнулся я. — Я думал, что тут среди вас кого-то в миру Емельяном Ивановичем звали. Я же, в уважении к вашей старости, напомню, что имя мое Петр Федорович.

Епископ покраснел от гнева, и Платон поспешил предотвратить ссору.

— Братья мои, не место и не время для гнева и розни. Помятуем все, кто есть князь всякого нестроения и ссор. А у нас сердце болеть должно об умиротворении народа и о судьбе матери нашей — церкви. То, что Петр Федорович может быть не совсем Петром Федоровичем, то его личный грех, и он за него пред лицом Господа полной мерой ответит. Но мы можем вместе позаботиться о том, чтобы на другой чаше весов, коими его вину взвешивать будут, лежали дела богоугодные. Тем и заслужим спасение и ему, и себе грешным. А возможность для таковых дел у нас, благодаря Петру Федоровичу, ныне есть.

Речь священника была такой гипнотизирующей, что даже недовольный мной старик явно успокоился. А епископ Владимирский и Муромский Иероним, с которым я имел беседу еще во Владимире, тут же поспешил присоединиться к предложенному конструктивному диалогу. Правда, не без некоторого, свойственного ему ехидства:

— И то верно. Сколь много претерпела наша церковь со времени кончины государя Алексея Михайловича, что впору за любого Петра Фёдоровича хвататься.

Старик Афанасий засопел и нахмурился, слыша такой цинизм. Я мысленно усмехнулся. А Владимирский владыко продолжал:

— Земли церковные немкой отобраны. Монастыри закрыты во множестве. Церковь до уровня коллегии низведена. Паства уважение теряет и к расколу склоняется. Если мы не решим все это с Петром Федоровичем, — тут он кивнул в мою сторону, — то не решим уже никогда более.

К разговору присоединился второй старик, епископ Крутицкой епархии Самуил.

— Какие он земли сможет вернуть, коли сам исконный порядок порушил. Народишко теперь в повиновение как привести? На земле ссора стоит и кровь льётся. Крестьяне барскую землю делят и бывшую монастырскую також.

Я решил сразу зайти с козырей.

— Владыки! Я не хуже вас понимаю, что прежние земли с крепостными церкви уже не вернуть. Но и не нужно это. Как только я утвержусь на троне и закончу смуту, первым же делом я решу вопрос с Крымским ханством и Польшей. Они будут уничтожены, и многие земли польской шляхты, а главное, дикая степь, перейдут в казну. Вот из этих-то земель я и выделю церкви, которая несомненно поможет мне в моих начинаниях, достойную долю. Может, и не все восемь с половиной миллионов десятин, что Екатерина у вас изъяла, но зато превосходного нетронутого чернозема.

Итоги секуляризации я узнал от Платона и поразился. Если восемь с половиной миллионов изъятых у церкви десятин перевести в современные мне меры, то получится квадрат со стороной триста километров. Это приблизительно соответствует площади Португалии или Венгрии, но при этом без гор и болот. Чистые пахотные земли и покосы. Так что не стоит удивляться глухой враждебности церкви по отношению к Екатерине и крайней инертности РПЦ в борьбе со мной.

— Откуда же нам взять потребное количество крестьянских рук, чтобы дикую степь распахать? — удивился Самуил. — Чай не заставишь теперь, после манифестов твоих!

Я кивнул, соглашаясь.

— Это так. Заставлять не будем. Но, во-первых, я предвижу большое число переселенцев как из лютеранских стран, так и из православных земель, под Османом обретающихся. Новоизбранный Московский Патриарх будет вполне способен наладить связь с Константинопольским патриархом и организовать исход христиан на русские земли.

Упоминание о московском патриархе как о неизбежной данности воодушевило церковников. Не сомневаюсь, что за этим столом как минимум трое мысленно примеряют на себя белый патриарший куколь.

— Я и сам планирую их руками эти залежалые земли поднимать. Урожаи на черноземах будут огромными, и цены на хлеб упадут со временем. Это приведет к разорению многих хозяйств в Центральной России. Что, само собой, добавит свободных рук и свободных земель. Я буду приветствовать и готов поддержать законодательно церковь, если она выступит главным скупщиком земли. И станет главным в России землевладельцем и хлеботорговцем.

За столом воцарилось напряжённое молчание. Уж больно жирный кусок я предложил. И сделал это осознанно и обдуманно. Процесс складывания огромных сельскохозяйственных латифундий неизбежен, как неизбежен капитализм. Так пусть уж главным олигархом будет РПЦ, чем какие-нибудь «кацы» или «штейны». По крайней мере, РПЦ свою судьбу от судьбы России никогда не отделяла.

— Во-вторых. Наука не стоит на месте, и при помощи механизации один человек может управляться там, где сейчас нужны десять. Уже семьдесят лет как в Англии изобрели рядовую сеялку на конной тяге. Она позволяет засевать поля абсолютно равномерно, погружая зерна в землю на одинаковую глубину. Это дает дружный всход всех семян. Сеялкой может управлять даже подросток, а урожайность повышается минимум вдвое. И это далеко не все возможности для экономии трудовых рук. Понятно, что простой крестьянин себе такого позволить не сможет. Как в силу своего дремучего невежества, так и из-за общинной чересполосицы. Но крупные хозяйства, коими я вижу государственные и церковные земли, как раз способны применять на своей земле все самое новое и прогрессивное, показывая пример прочим.

Я почувствовал, что начинаю говорить непривычным для местных языком, и поспешил заткнуться. Иерархи тоже помалкивали, прокручивая в голове предложение и возможные перспективы. Я не мешал, принявшись за кашу.

Первым прервал молчание Платон, с которым мы уже обсуждали эту тему.

— Льготы сохранятся ли?

— Нет, конечно. Все должны платить налоги. И церковь не исключение.

— Не по-старине, однако, — без особого возмущения произнес Афанасий.

— Ну, что поделать. Времена меняются. И старые обычаи приходится пересматривать, — вздохнул я, подходя к самому неприятному. — Русской Православной Церкви тоже придется меняться, если она хочет по-прежнему пользоваться авторитетом в народе. Я буду добиваться всеобщей грамотности. Сами понимаете, что это вызовет рост числа критически мыслящих людей. Они неизбежно будут задавать вопросы и находить ответы не в Библии, а в учебниках физики и химии. Не священник, а ученый станет источником откровений в грядущем веке.

Ожидаемо пришлось выдержать бурю негодования и выслушать требования вернуться к допетровским нормам. Так что пришлось рассказывать, какие преимущества получает государство, у которого народ грамотен. И картина грядущих ужасов охладила пыл иерархов. Я даже подумал, а не сочтут ли меня пророком. Уж больно я уверенно вещал.

— Оставьте науке обязанность объяснять мироустройство. Она все равно не докажет отсутствие Бога. А сами сосредоточьтесь на человеческих отношениях. На защите сирых и убогих. Церковь должна первой вставать на защиту работников от непосильного гнета алчных заводчиков. Церковь должна вспомоществовать бедным и сиротам. И именно тем заслужит любовь и почтение.

Продолжал вещать я, не особо, правда, надеясь на понимание. Уж по части беспощадной эксплуатации церковники сами были мастера.

— Служитель церкви должен обладать репутацией честнейшего человека и делом ее подтверждать. Ради этого я даже готов отдать в руки церкви право свидетельствовать сделки. Нотариат — это огромные деньги. Они будут не лишними для приходов.

— Стоит ли отвлекать священнослужителей на суету мирскую? — возразил Платон. — Нотариус профессия юридическая. Смешивать духовное начало с сутяжничеством… Ничего хорошего не выйдет из этого.