Курсант. На Берлин 2 (СИ) - Барчук Павел

Именно Бонч-Бруевич, чей брат являлся революционером и большевиком, после событий 1917 года подтолкнул Николая к сотрудничеству с «красными».

Жалел ли Николя́ когда-нибудь о своем решении перейти на сторону Советов? Он об этом даже не думал. С самого первого дня, когда Шипко узнал о том, сколь многих бед можно избежать при грамотно организованной внешней разведке, суть его кропотливой работы сводилась к обеспечению спокойного будущего России.

Николай Панасыч не служил ни «белым», ни «красным». Он служил Отчизне. Служил людям, которые живут рядом с ним. Какая разница, кто стоит у власти? Главное, чтоб страна от этого не страдала.

И вот тут, конечно, имелся один крохотный нюанс. Последние лет пять Шипко наблюдал, что творится «в верхах», как это сказывается на «низах» и сильно сомневался, можно ли относиться к такому спокойно.

В последние годы Иосиф Виссарионович стал крайне недоверчив. Его навязчивые мысли о предателях обрели излишне гипертрофированную форму. И Шипко это беспокоило. Он знал доподлинно, сколько людей в списках сотрудников НКВД получили напротив своей фамилии короткое слово «расстрелян». За многих из них он мог поручиться головой. Но…

Когда Николай Панасыч, плюнув на свою собственную жизнь, на своё собственное будущее, не выдержал и заявил Вождю о несогласии с такой политикой партии, тот сначала был, мягко говоря, очень зол на столь свободные речи подчинённого. Сразу припомнил Шипко его происхождение. Мол, яблоко от яблони, все дела. И вообще, может Николай Панасыч самый настоящий шпион? Может он специально тут свои вредоносные мысли вслух озвучивает? А может и не только здесь, да?

— Знаете что, товарищ Сталин… — Панасыч покачал головой, недоумевая от нелепых обвинений, — Я с семнадцати лет на службе. Всю жизнь этому посвятил. Для меня это и есть жизнь. И если вы считаете, что я готов похерить, уж извините за простоту выражений, всё это ради сомнительного удовольствия очернить ваш светлый образ, то… вы знаете, что делать. У вас на подобных указах рука набита. Сразу в предатели записывайте и к стенке отправляйте. Потому что выходит, все эти годы были потрачены мной зря. Разрешите идти? Или, может, конвой нужно ждать?

Сталин, который вызвал Шипко для отчёта по ситуации с Троцким, а никак не для гневных речей в свой адрес, молчал почти пять минут. Просто молчал, смотрел на Панасыча исподлобья и дымил своей трубкой. За это время Николай сто пятьдесят раз пожалел о горячности, о сказанном и о том, что вообще родился. Умеет Иосиф Виссарионович создать интригу, если захочет. Это факт.

Дело не в том, что Николай боялся смерти. Смерть — это конец всего. Чего ее бояться? Но он понимал, что с каждым обвиненным сотрудником количество людей, способных уберечь Родину от нападок врага, становится все меньше. А ситуация на мировой арене ухудшается с каждым днем. Особенно, со стороны Германии.

— И в кого ты такой горячий… — Задумчиво высказался Вождь, выпуская клубы дыма. — Отец твой спокойным был. Никогда не позволял характер показывать. Даже жаль, что остался при своих убеждениях. Глядишь, дожил бы до этого момента, когда его сын самому́ товарищу Сталину недовольство демонстрирует.

Шипко от комментариев воздержался. Хотя Вождь снова замолчал, явно давая чекисту возможность кинуть еще парочку опасных фраз. Например, вспомнить расстрелянного в 1927 году графа, когда под машину террора попало очень большое количество оставшихся в Союзе дворян.

Панасыч знал, Иосиф Виссарионович проверяет сейчас насколько сильно зарвался подчиненный. Потому и молчал. Одно дело — вгорячах что-то Вождю высказать, совсем другое — продолжать обвинять главного человека Советского Союза в тирании и самодурстве.

Власть имущие только в сказках любят, когда всякие Иванушки-дурачки им правду-матку в глаза рубят. На самом деле, ситуация совсем обратная. Рубят те, кто у власти. Не правду, а головы слишком говорливым.

— Ну хорошо… Николай… — Вождь отложил трубку в сторону и с насмешкой посмотрел на Шипко. — Раз ты считаешь, что все эти разведчики были невинно убиенным, вот тебе возможность исправить ситуацию. В секретную школу пойдёшь. Воспитателем. Приложишь руку к созданию новых кадров. И еще… Твоя задача будет заключаться не только в том, чтоб гонять этих парней в хвост и гриву. Тебе нужно наблюдать и отсеивать кадры, которые действительно можно использовать для работы за границей. Ты мое мнение знаешь. Все они — потенциальные предатели. Сегодня их партия кормит, одевает, благополучную жизнь обеспечивает, а завтра они ее за три копейки продадут. Здесь, в Советском Союзе, Николай, быть верными сынами все горазды. А там… Там враг рядом. Он не дремлет. Он будет искушать и сманивать на свою сторону. Так что на тебе важная миссия. Из всего курса выберешь тех, кого сломать и соблазнить невозможно. Иди.

Панасыч вышел из кабинета вождя, постоял пару минут за дверью, а потом, тихо выругавшись под нос, пошел прочь. К чему относилось это ругательство, он и сам не понял. Может, к перспективе нянчится с молодыми кадрами НКВД, в которых, честно говоря, Шипко не особо верил. Может, к тому, что он уходит сейчас своими ногами и что вообще уходит.

А потом всплыла вдруг эта особая группа из детдомовцев. Шипко сразу такой поворот сильно удивил. Да, пацаны были без роду и племени. Терять им нечего. Но в том и суть. Им действительно нечего терять. Махнул через границу и все. Поминай как звали.

И только спустя пару недель Панасыч понял, что вся эта безумная идея имела в своей сути лишь одно реальное звено — Алексей Реутов.

Сначала Николай пацана не признал. Да и не мог признать. Он его видел последний раз десять лет назад, когда мальчишку, чьих родителей обвинили в предательстве, привела соседка. К тому же, в то время фамилия у парня была совсем другой. А вот уже потом, спустя еще несколько дней, в голове чекиста сложилась вся картина.

Алексей Реутов таковым не являлся. Он был сыном дипломата, тем самым мальчишкой, чью мать по роковому стечению обстоятельств Шипко вместе с Клячиным на тот свет отправили. И да, Панасыч с себя вины не снимал. Было такое. Факт.

Дальше — больше. Шипко снова вызвал Иосиф Виссарионович.

— Скажи мне, Николай, как справляешься с заданием? — Поинтересовался Вождь, зажимая в руке свою неизменную тубку.

— Работаем, товарищ Сталин.

— Ммм… А как ты работаешь, Николай, если не знаешь ничего про парня из группы беспризорников? А? Мне вот тут товарищ Берия приходит и любопытные факты о нем рассказывает…

В общем, Панасычу пришлось пережить еще несколько неприятных минут, пока Сталин отчитывал его за неосведомленность. Тогда-то вся история в голове Шипко выстроилась в рядочек.

Мальчишку почти десять лет прятал Бекетов. Это Панасыч уже и сам понял. Но теперь стала очевидна причина суеты товарища старшего майора госбезопасности. Алексей, оказывается, должен знать, где спрятан тот самый архив, который Сергею Витцке передали из Советского Союза. И Бекетову кровь из носа этот архив был нужен. Впрочем, теперь не только Бекетову…

— Товарищ майор государственной безопасности!

Дверь кабинета резко распахнулась и на пороге появился лейтенант, выполнявший роль секретаря.

— Вас срочно товарищ Фитин зовет. Он у товарища Судоплатова.

Шипко тряхнул головой, отгоняя крайне неуместные в данный момент воспоминания, встал с кресла, одернул форму и вышел вслед за секретарем из кабинета.

Товарищ майор… Надо же… Отвык от своего звания. Постоянно сержант, да сержант…

Фитин с Судоплатовым ждали Панасыча с нетерпением и явно были взволнованы.

— Что случилось, Павел Иванович?

Шипко с начальником внешней разведки держался вежливо, соблюдая субординацию, хотя Фитин прекрасно знал послужной список «сержанта».

— Дипломатическая почта. Письмо по твоей линии. — Павел Иванович кивнул Николаю, приглашая подойти ближе, и протянул ему конверт, который был запечатан.

По распоряжению Вождя почту, относительно группы Витцке, не мог прочесть никто кроме Панасыча.