Юлия Остапенко - 21 Тираны 1. Борджиа
— И твоего брата Хуана он тоже так убил?
— Нет! Он не убивал Хуана! Господи, да почему ты видишь в нем дьявола? Почему двое мужчин, которых я люблю больше всего на свете, так ненавидят друг друга?! — в отчаянии выкрикнула она, и Альфонсо тут же подхватил:
— Вот видишь? Ты сама понимаешь, что Чезаре считает меня врагом.
— Нет, я... я не то хотела сказать...
— Ты не хочешь видеть, — обессилено прошептал он. — Не хочешь верить. А я просто знаю. Когда он сегодня пришел сюда и увел тебя вниз, он посмотрел на меня и... Лукреция, обещай мне одну вещь.
— Альфонсо, послушай, ты слишком...
— Лукреция!
— Хорошо, хорошо, обещаю! Что ты хочешь?!
В ее голосе прорвалось раздражение, вызванное усталостью, горечью, никак не ослабевающим горем. Если бы она только знала. Если бы знала хоть что-нибудь наверняка — и уже все равно, что именно! Все равно, какой ответ она может получить, лишь бы он был определенным и не содержал в себе лжи.
— Обещай, — сказал Альфонсо, — что поверишь мне, если завтра меня найдут мертвым. Что поверишь и отомстишь.
Она подумала о Чезаре, вспомнила его полную неподвижность и то, как он, зажимая рану на виске, смотрел на окно, из которого только что вылетела его смерть. Он делает это только собственными руками. Только в приступе бешенства и собственными руками. Он — бык.
И Лукреция сказала:
— Обещаю.
В ту ночь она впервые решила внять уговорам Чезаре, Санчии и отца и ушла в другую комнату на всю ночь, оставив мужа заботам сиделок. Она уснула, едва голова коснулась подушки, и проспала беспробудным сном десять часов подряд. Разбудил ее тревожный, горестный крик, разносящийся по спящему дому. Едва занималась заря, розовые солнечные лучи только-только коснулись вершины холма Квиринал, но тело Альфонсо Арагонского, второго мужа Лукреции Борджиа, уже успело остыть. Он лежал, запрокинув голову, широко разинув рот и выпучив остекленевшие голубые глаза. Рядом на кровати валялась небрежно брошенная смятая подушка. А на посиневших руках отчетливо виднелись ссадины, и даже темная корка чужой запекшейся крови под ногтями. Он дрался до последнего вздоха.
Лукреция подошла к его постели, села на пол и выплакала все глаза.
На погребальную мессу она не пошла. Слуги шептались по углам, качали головами, сокрушались, что молодой господин отошел без последнего причастия и без исповеди, а стало быть, путь на небеса для него закрыт. Лукреция не верила в небеса, но верила в ад, и знала, что он куда ближе, чем думает большинство людей. Только руку протяни... а впрочем, даже и не протягивай — ад сам дотянется до тебя.
Она заперлась в своей спальне, велев не пускать к ней никого, кроме Чезаре. Она не сомневалась, что он придет, примчится тут же, едва узнает, и вслушивалась в шум улицы за окном, пытаясь разобрать в повседневном гуле стук копыт его коня. Так она вслушивалась, жадно ловя эхо его шагов, в далеком детстве, когда они разлучались на несколько дней или недель, и она бегала по комнатам, выглядывая в окна от нетерпения, не в силах присесть, зная, что вот-вот он приедет. Сейчас Лукреция сидела не шевелясь, сложив руки на коленях. Перед ней стояла бутылка вина и две чаши, полные до краев. Когда Чезаре придет, она попросит, чтобы он выпил с нею за упокой души ее мужа. Они выпьют одно и то же вино вместе, и она будет глядеть в его глаза, не отрываясь. А когда он упадет, она поцелует его почерневшие от вина губы, возьмет его кинжал и вонзит себе в грудь.
— Добрый день, монна Лукреция.
Она обернулась. Все, что случилось, выжгло ее дотла, и потому удивления она не почувствовала. Только шевельнулась в груди глухая досада от того, что сейчас, когда она не в силах следить за работой прислуги, та вконец распустилась и не может выполнить самый простой приказ. Она же велела никого сюда не пускать, кроме...
— Ты издеваешься надо мной, называя такой день добрым, — сказала Лукреция, глядя на женщину, которую знала под именем Кассандра, женщину, которую привел к ней ее брат. — Я могу приказать слугам, чтобы они высекли тебя за это.
— Ваши слуги не всегда выполняют ваши приказы, — сказала Кассандра, словно прочтя ее мысли. Если бы она улыбнулась при этом, Лукреция вскочила бы, вцепилась бы ей в лицо и силой влила вино, предназначавшееся ее брату, в этот проклятый лживый рот. Лживый... она замерла.
Женщина подошла ближе и тронула кончиком пальца край чаши с вином. Ногти у нее были короткие и сероватые, но чистые. «Какие странные руки у нее, — отрешенно подумала Лукреция. — Не руки знатной дамы, но и не руки мещанки или крестьянки. Странные, как и все в ней. Где же я ее видела прежде?»
— Это для него? — тихо спросила Кассандра, и Лукреция медленно кивнула.
Женщина покачала головой и сказала:
— Не надо.
И эти два слова, два таких простых и коротких слова словно пробудили Лукрецию ото сна. Она стиснула бледное узкое запястье Кассандры.
— Ты все знаешь. Ты еще тогда сказала мне, что все произойдет именно так! Откуда ты все это знаешь, ведьма?!
— Я не ведьма, монна Лукреция. Посмотрите на меня сами. Разве я лью воск или потрошу черных кур, или читаю заклинания на древнем языке, чтобы вызвать дьявола?
— Но ты знаешь, — в собственном голосе Лукреция услышала нотки страха, а еще — беспомощности. Она не смогла бы сказать, что из этого разозлило ее сильнее. Лукреция Борджиа не боится и не бывает беспомощной! Но... — А если правда знаешь, то скажи, скажи сейчас, Чезаре убил моего мужа или нет? Только это! Я не хочу больше ничего другого знать, только это мне скажи!
Лукреция видела, как трясется ее собственная рука, словно в припадке падучей. И могла лишь догадываться, сколько безумия плещется сейчас в ее покрасневших, навеки сухих глазах. Кассандра стояла какое-то время молча, не пытаясь высвободить руку из ее хватки, хотя Лукреция стискивала пальцы так, что те начали неметь.
— Нет, — сказала Кассандра наконец. — Не Чезаре.
Перед глазами Лукреции вспыхнуло солнце. Все осветило на одно сияющее мгновение — и тут же ослепило ее, так что перед взглядом пошли пятна. Она со стоном обмякла в кресле, сухо всхлипывая от облегчения. «Господи, благодарю. Благодарю, что она... это создание... кем бы она не была — спасибо, что она пришла сюда раньше него».
— Вам стало легче, монна?
— Да, — пролепетала Лукреция. — Да!
— Это еще не все. Вы сказали, что не хотите больше ничего знать, но за одно знание придется заплатить другим. Вы теперь верите мне?
— Да, верю.
— Тогда послушайте очень внимательно, потому что я сейчас скажу то, зачем пришла к вам. Монна Лукреция, вы и вся ваша семья, а прежде всего ваш отец и Чезаре, умрете в течение ближайшего года. И случится это из-за фигурок.
— Из-за быка? — прошептала Лукреция, глядя на женщину во все глаза, и та неопределенно качнула головой.
— Я знаю лишь то, что фигурки принесли вашему роду славу и власть, и из-за фигурок вы все это потеряете. Вы нажили слишком много врагов, и стоит вам лишиться власти, вы сразу лишитесь и жизни. Я не могу сказать, случится ли это из-за быка, или паука, или ласточки, а может, из-за всех трех. Но так будет. У вас остался один год. Меня... — она заколебалась, и впервые за все время, что Лукреция знала ее, в лице ее проступила неуверенность. — Меня просили это вам передать.
— Кто просил?
— Я не могу сказать вам. Еще не сейчас. Может, позже... в самом конце.
От ее последних слов по спине Лукреции пробежал холодок. Но взгляд она не отвела. Ей наконец все стало ясно.
— Значит, фигурки. Все дело в них.
— В них, монна. Вы должны были умереть в детстве, когда съели вместе с вашим братом Хуаном отравленных персиков, и вас спасла ласточка. Чезаре должен был погибнуть от руки Катерины Сфорца, которая захватила бы и запытала его, если бы сработала ее ловушка в замке Форли. А ваш отец, если бы не обладал пауком, давным-давно пал бы от кинжала одного из тех, кто не хотел видеть его при власти. Вы все трое живете в долг. Но долги приходится отдавать.
— А если мы избавимся от фигурок? Если уничтожить их...
— Это невозможно. Но вы можете от них отказаться. Тогда вы измените предопределенный ход событий, и у вас появится шанс.
— Предопределенный ход?
— Цепь обстоятельств, монна Лукреция, связанных с фигурками напрямую. Чезаре чем дальше, тем больше сходит с ума под воздействием быка, и это доведет его в конце концов до самоубийства. Ваш отец, его святейшество, слишком рассчитывает на паука, но порой неудачно сплетенная сеть способна связать самого хозяина. А вы...
— Что — я? — спросила Лукреция, когда Кассандра умолкла.
— Вас не берет никакой яд, — после паузы проговорила та. — Но однажды найдется отрава, с которой не сможет справиться даже ласточка. А вы будете слишком рассчитывать на силу фигурки, и это вас погубит. Это всегда губит всех.
Не размышляя и боясь передумать, Лукреция встала. Просунула руки под свои тяжелые золотистые косы, сняла с шеи цепь, на которой носила фигурку. Протянула Кассандре.
