Илья Тё - Евангелие от Ники
22 апреля 1864 года первый в истории ледокол, впервые вышел на пробу в Финский залив, пройдя из Кронштадта в Ораниенбаум. Осенью того же 1864 года знаменитый в будущем русский адмирал Макаров писал по этому поводу:
«Маленький пароходик совершил невозможное, — расширил время навигации осенью и зимой на несколько недель»!
Передо мной сейчас стояло три ледокола, наследников легендарного «Пайлота»: «Ермак», «Волынец» и «Тармо». Справа и слева от ледоколов, на рейде, как на параде, выстроились стальные красавцы Балтийского флота — знаменитые линкоры «Слава» и «Андрей Первозванный», «Император Павел I» и ветеран Цусимского боя, блистательный «Цесаревич». Чуть далее, в сторону к бескрайнему водному полю, сверкали стальными бортами новейшие «Гангут» и «Полтава», «Петропавловск» и «Севастополь». По обе стороны от чудовищных туш линкоров курили в небо легкими прозрачными дымками крейсера, эскадренные миноносцы, плавучие краны, минные заградители, транспорты. Тут и там, между могучих гигантов прятались баркасы и паровые катера.
Непенин, в гости к которому спешили мы с Ниловым, находился в чине вице-адмирала. В отличие от Нилова он являлся не царедворцем, а руководителем страшной военной силы, именуемой русским Балтийским флотом, и чтобы осуществить задуманное, нам следовало явиться к нему.
Обдумав ситуацию, я решил не телеграфировать о прибытии заранее. Отставки последней недели миновали вице-адмирала, и я надеялся, что фокус, который прошел с Бонч-Бруевичем, получится и с Непениным. Командующего Балтфлотом нельзя было считать откровенным заговорщиком как Рузского или Алексеева, но он принял отречение царя, как сделали Иванов или великий князь Николай Николаевич, — об этом не стоило забывать. Таким образом, позиция вице-адмирала могла внушать шансы, но могла оказаться западней.
Спрыгнув с подножки «царского автомобиля», который до этого времени бесполезной ношей хранился на бронепоезде, я подошел к будке КПП, предваряющей въезд на территорию порта. Вслед за мной из авто вышел Воейков, однако я остановил его жестом и попросил вернуться в кабину. Ни пропусков, ни паролей у нас не было, а потому заморачиваться с формальностями я желания не имел.
— К адмиралу Непенину, — просто заявил я, наклонившись к окну дежурного.
Матрос недовольно поднял на меня взгляд, но после мгновенного узнавания по скуластому лицу его прокатилась вся гамма чувств, ведомая человеку. Не знаю, как постовой относился к царю и самодержавию, читал ли Маркса и какими словами крыл войну, сидя за чаркой «смирновки» с товарищами по службе, однако при виде своего Самодержца, реакция не могла быть иной:
— Ваше Величество! — Выпалил моряк, выскочил на улицу и немедленно поднял шлагбаум.
— Куда? — спросил я, возвращаясь в автомобиль.
— Третий этаж, канцелярия, — проорал он, взирая на меня округлившимися глазами. — Вон там, Государь!
И показал мне на здание.
Когда мы вошли, Непенин сидел за столом. Ни охрана, ни адъютанты не посмели остановить царя, а потому я ввалился к командующему флотом совершенно нежданно.
Вице-адмирал поднял взгляд. Совсем недавно этот человек предал меня, отрекшись от клятвы верности и призвав к отречению от престола. Однако сейчас, перед лицом своего сюзерена, даже мысль об измене не смела коснуться его сознания.
Не знаю, в чем заключалось тут дело. Большая часть российских жителей все же воспринимала самодержавие негативно, раздраженное поражениями в войне и внешней слабостью Императора. Однако даже в прошлой версии русской истории, известной мне из виртуальных статей, большинство революционеров и заговорщиков приходило в растерянность перед лицом «царствующего ничтожества», а конвоиры, охранявшие Императора после ареста, испытывали при нем робость и стыд, за исключением, может быть, последней, специально присланной большевиками команды цареубийц.
Разумеется, в этом не было заключено ничего мистического, и физически ощутимая каждым россиянином аура Самодержца объяснялась рациональными соображениями. Монарх не может быть просто человеком. Он является символом, олицетворением страны, ее истории, и ее народа. Возможно поэтому ни один из злейших клеветников Николая, от Керенского до Свердлова, наедине с арестованным монархом, не смели бросать ему в лицо обвинений, провозглашаемых на митингах перед толпами.
Ибо ты можешь изменить своему Знамени, бросить на поле боя, сжечь, сломать и даже отдать врагу. Но ненавидеть его — никогда. Особенно, если оно смотрит тебе в глаза.
— Мне нужна ваша помощь, господин вице-адмирал, — просто заявил я.
— Все что угодно, Ваше Величество!
***
Утро следующего дня началось человеческим ураганом. Стихия подошла незаметно, — в четыре утра, как только пробили склянки, на флагманском крейсере «Рюрик» к клотику мачты поползли сигналы: сняться с якоря!
С этим сигналом Большой рейд вздрогнул. Со всех сторон послышался зубовный скрежет цепей, стон стали, ужасные гром и рычание силовых агрегатов, завывание сотен рвущих перепонки сирен, — под полыхание андреевских флагов, Балтфлот покидал свою базу.
По совету Непенина, корабли эскадры разбили на три отряда — по согласно количеству ледоколов. Каждый отряд, соответственно, вели «"Ермак»", «"Волынец»" и «"Тармо»". Эскадры за ними построились в кильватерную колонну. Шли по ранжиру: впереди дредноуты, затем крейсера, за ними эсминцы и, наконец, транспортные суда с пехотным десантом, замыкающие незамысловатый походный ордер.
Первый отряд включал «Андрея Первозванного», «Славу» и «Императора Павла».
Второй — «Полтаву», «Севастополь» и «Петропавловск».
Третий отряд возглавляли два линкора — «Цесаревич» и «Гангут».
За линкорами двигались крейсера, также распределенные по трем колоннам: «Рюрик» и «Адмирал Макаров» в первой, «Богатырь» и «Олег» во второй, наконец, «Диана» и «Аврора» в третьей. Затем следовали эсминцы и транспорты, в основном бывшие гражданские пароходы. Более мелкие суда и подводные лодки остались в Ревельской гавани.
Линкоры возглавили кильватерный ордер не случайно. Ледоколы с трудом разламывали мерзлое поле, и пробитый ими фарватер был узок для морских кораблей. «Гангуту», «Андрею Первозванному» и «Полтаве» приходилось тяжелыми бронированными корпусами по возможности его расширять. Продвигаясь сквозь замерзшее море, три несчастных линкора содрогались от сокрушительных ледяных ударов.
За время пути от Тарту к Ревелю я успел подробно ознакомиться с судьбой Балтийского флота, и сейчас она казалась мне странной. По данным энциклопедии, новейших кораблей, построенных по образцу знаменитого британского «Дредноута» на 1917й год в Балтфлоте имелось целых двенадцать. Однако, в годы Великой войны они не участвовали ни в одном сражении и стояли прикованные к причальным к стенкам. Война на море, исходя из ее пассивно-оборонительной тактики, принимала для России такой характер, что линейный флот, на который потрачено было столько надежд и усилий, не требовался. Однако будущее российских кораблей, подробно расписанное в энциклопедии, казалось еще более гнетущим.
Строительство четырех новейших линкоров-супердредноутов[12], потребовавшее затрат колоссальных средств и сил непосредственно во время войны, явилось напрасным рывком — после революции они не были достроены, после гражданской — проданы на слом.
Восемь новейших крейсеров[13] — так и не вступили в строй. После революции либо взорваны англичанами, либо переделаны в плавучие базы и танкерыа.
Два крейсера, построенные и едва спущенные на воду в немецком Данциге[14], конфискованы немцами в первый же день войны — то есть буквально подарены врагу.
Девять эсминцев, заложенные на Мюльграбенской верфи в Риге[15], также не достроены, а их паросиловые установки, изготовленные в Германии и полностью оплаченные российским золотом, использованы на немецких эсминцах.
Однако будущее достроенных кораблей поражало меня еще более.
Читая справку, описывающую историю русских военных судов после революции, я только моргал глазами, не вполне веря содержанию читаемых прочитанных фраз:
«Взорван англичанами при отступлении интервентов», «конфискован Германией по условиям Брестского мира», «интернирован во Францию по окончаниюи войны», «после революции отбуксирован в Турцию», «продан на слом датской фирме», и, пожалуй, самое достойное в позорном списке — «разобран на металл в Петрограде»…
Судьба корабля, говорят, подобна судьбе человека. А значит, линкорам и крейсерам, что я вел сейчас к устью Невы, было за что сражаться.
