Евгений Токтаев - Дезертир
Пергам раскинулся на холмах с весьма крутыми склонами. Крепостные стены окольцовывали город близко к подножию холмов на возвышении, достаточном, чтобы существенно усложнить жизнь осаждающим. Городские кварталы располагались еще выше, и все здания были видны, как на ладони.
Это был прекрасный город. Его улицы, шириной около двадцати локтей, замощены камнем и снабжены водостоками. Во все районы проведен водопровод от реки Селин. Северную часть города занимал акрополь, храмы и дворцы которого сложены из белого мрамора. Храм Афины и огромный алтарь Зевса, воздвигнутый некогда царем Эвменом в честь победы над галатами, заметны с огромного расстояния. Рядом разместились театр и библиотека, вторая по величине в мире после знаменитой александрийской, а так же храм Асклепия, бога-врачевателя. Последний, знаменитый на всю Ойкумену, привлекал паломников, страждущих избавления от хворей, в числе намного большем, чем святилища воительницы и громовержца. Здесь не только молились об излечении – врач из любого уголка эллинского мира почитал величайшей честью возможность поработать в Пергаме, обменяться опытом с лучшими из служителей змеи, обвивающей посох Асклепия.
Слишком важен был Пергам для Митридата, чтобы отдать его римлянам без боя, да и оборонять город, несмотря на значительную протяженность крепостных стен, не представляло труда. Природа и человек оставили немного удобных мест для того, чтобы неприятель мог успешно подвести осадные машины. Но все же царь не решился защищать город.
Основной причиной этого была вовсе не малочисленность царского войска. Митридат не рискнул запереться в Пергаме, поскольку не доверял горожанам. Те с каждым днем относились к понтийцам с возрастающей враждебностью. Под властью Митридата город пережил уже две кровавых резни. Сначала здесь, как и во многих других городах Вифинии и Ионии, понтийцы убивали римлян, всех, без разбору, не щадили даже маленьких детей. Потом был раскрыт заговор против царя уже среди эллинов и по приказу Эвпатора в Пергаме казнили восемьдесят знатнейших горожан. Царские соглядатаи и телохранители хватали людей на улицах за один косой взгляд. Город тонул в ненависти, которая готова была в любой момент выплеснуться через край.
Все царские советники согласились с тем, что вероятность предательства со стороны пергамцев слишком велика и рисковать не стоит. Митридат, не дожидаясь, когда Фимбрия превратит Пергам в мышеловку, отступил в Питану, небольшой городок на побережье, тоже неплохо укрепленный. Фимбрия преследовал царя по пятам.
Легионеры копали ров и по краю его насыпали вал, браня неподатливую каменистую почву и обливаясь потом. Привычная работа, за которой проходит едва ли не половина жизни вставших под знамя Орла. Уж точно не меньше, чем в походах и воинских упражнениях. И гораздо больше, чем в боях. Две трети легионеров ковырялись в земле, остальные в полном вооружении стояли за валом, готовые в любой момент отразить вылазку врага. Стояли под палящим солнцем. Неизвестно, кому было тяжелее. По крайней мере, землекопы одеты очень легко, а кое-кто и вовсе копал землю, в чем мать родила, тогда как стерегущие их товарищи, медленно запекались в железе, покрывавшем их с ног до головы.
– Орк бы побрал эту треклятую работу, – пробормотал молодой солдат, пытаясь вытереть пот с лица ладонью, – на кой она вообще сдалась?
Лучше не стало, рука, липкая от пота, лишь размазывала его по обветренному лицу. Глаза слезились и ничего не видели. Парень опирался руками на пилум и щит, но, несмотря на это, едва держался на ногах.
– Скажи спасибо, что оборону строим, – сказал его товарищ, стоявший справа, – могли бы сейчас на стену лезть. С легата станется, все ему неймется.
– Это у кого тут голос прорезался?! – прогремел центурион, поигрывая палкой.
Солдаты послушно заткнулись. Центурион, загоревший до черноты, закованный в кольчугу с нацепленными на нее девятью серебряными фалерами, так же изнывал от зноя, как и его солдаты, но при этом был бодр и подтянут, как и положено настоящему командиру. Он даже не снял шлем, это раскаленное ведро, которое каждый из его подчиненных с удовольствием продал бы, вместе с остальными доспехами и вообще всем имуществом за глоток морского бриза, блаженной прохлады.
– Эй! – раздался голос изо рва, – Свинаря кто-нибудь держите, сейчас упадет!
Здоровенный детина, одетый лишь в набедренную повязку, опираясь на киркомотыгу, указал пальцем на роптавшего легионера и заржал. Центурион моментально повернулся к нему.
– Лапа, еще раз увижу, что ты оставил работу, всю шкуру спущу!
Детина, пару раз дернув грудной мышцей, оскалился и с остервенением вновь принялся вгрызаться в землю. В его здоровенных ручищах мотыга казалась невесомой тросточкой.
Царь лично наблюдал за осадными работами римлян со стен.
– Опасно, государь, – предупреждал его эйсангелей, распорядитель двора, – одна случайная стрела...
– Ты за чью жизнь больше опасаешься, Фрасибул? – насмешливо отвечал Митридат, – или ты считаешь, что царю пристойно прятаться в нору, как этому ублюдку Никомеду?
Определенно, личной отваги повелителю Понта было не занимать, еще в юности он перенес множество испытаний. Лишенный из-за козней властолюбивой матери и опекунов возможности законно наследовать трон отца, Митридат много лет провел изгнанником. Эти годы не прошли даром, в лишениях он приобрел твердость духа и решительность. Многочисленные друзья, обретенные вне стен дворца, развили и закалили его ум, воинские умения. Будущий царь познакомился со многими науками, обучился в большей или меньшей степени двадцати двум языкам и наречиям. Не менее многочисленные враги заронили в его душе семена коварства и жестокости, которые впоследствии проросли и принесли обильные плоды.
Этот сорокашестилетний муж высокого роста и могучего телосложения, пережил множество побед и поражений. Греки видели в нем одновременно и утонченного эллина-македонянина, родича Селевкидов, и свирепого деспота-варвара. Азиаты, напротив – мудрого восточного правителя, потомка угасшей династии Ахеменидов[58], и надменного эллина. Царь вел род от обоих великих династий, что подтверждало особую исключительность его прав на престол. Жены Эвпатора подарили своему мужу и повелителю нескольких сыновей. Старший, Ариарат, посажен отцом на царство в Каппадокии. Второй сын, Махар, воевал с Суллой в Греции. Третий, двадцатилетний Митридат, разбитый недавно римлянами, сейчас находился с отцом, как и четвертый, любимый сын, одиннадцатилетний Фарнак.
Царь стоял на стене, облаченный в дорогую парфянскую броню. На голове конический шлем с маской и нащечниками. Маска поднята. Митридат наблюдал за суетящимися за палисадом легионерами. Солдаты корзинами таскали землю, ворочали камни. Явственно различался визг пил и тюканье топоров.
– Спешат, – проговорил царь, ни к кому конкретно не обращаясь.
Фрасибул, кашлянув, осторожно сказал:
– Римляне понимают, что скоро им будет не прокормиться.
– Да, прокормить такое войско тяжело...
Царь повернулся к человеку в неприметной одежде, персидского кроя, белой вороной смотревшегося в толпе приближенных, поголовно облаченных в доспехи.
– Тяжело будет прокормить, если только твои люди исполнили приказ. А? Что скажешь, Киаксар?
– Исполнили, государь, – поклонился придворный, – запасы пергамского хлеба, который мы не успевали вывезти – сожжены.
– Добро.
– Фимбрия знает, что сил у него всего на один мощный рывок, – продолжил Киаксар, – он горяч, но неглуп, этот Фимбрия.
Митридат уже знал, как зовут полководца, противостоящего ему. Киаксар, начальник царской разведки, старший над шептунами и соглядатаями, сообщил ему имя вскоре после того, как побитый сын прибежал под отцовскую защиту. А следом и сам Фимбрия, желая соблюсти формальности, хоть и не надеясь на успех, представился и предложил вступить в переговоры. Митридат ответил отказом.
В двух стадиях от стен над вражеским палисадом возвышались остовы трех осадных башен, которые римляне обшивали досками. Легионеры разравнивали землю перед ними. Пока они работали, не скрываясь. Позже, когда приблизятся на расстоянии прицельного выстрела из лука, работа пойдет медленнее. Придется укрываться за большими передвижными щитами из досок.
Рядом с башнями стоял почти законченный таран. Его крышу-винею, обкладывали мешками с песком.
– Спешат...
Через час, когда царь вернулся в свою резиденцию, между ним и Киаксаром состоялся разговор о то, что делать дальше. Митридат уже испросил мнение вельмож и военачальников, но советы этого человека предпочитал выслушивать наедине.
– Времени мало, – сказал Митридат.
– Я знаю, государь, но далеко не все потеряно.
