Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя
— Ну, Владимир Георгиевич, огласите, что там изображено.
— Я не совсем понимаю… По-видимому, поздравление его превосходительству с двадцатипятилетием службы…
— Нет! — воскликнул городской голова и, забыв всякую степенность, стукнул себя по коленке. — Быть не может! Хотя сегодня в самом деле его превосходительству торжественный юбилей.
— Поздравление? — протянул прокурор и подсунул подслеповатые, застекленные глаза свои к развернутому в полковничьих руках листку. — Оригинально! Разрешите зачесть?
— Вслух! — попросил голова и подставил ладонь к уху, трубкой. — Тут же все, можно сказать, свои.
Артиллерист, насупясь, махнул рукой солдатам. Они повернулись круто налево кругом, лихо смыкая каблуки, и зашагали к пожарной команде. Прокурор уже читал, и от слова к слову в голосе его всё громче пело злорадство:
— «Генералу Новицкому.
До нас дошла весть, что вы, ваше превосходительство, собираетесь покинуть тот пост, на котором вы со славою подвизаетесь уже четверть века. Она повергает нас в глубочайшую скорбь…»
— Ерунда, вы же видите, — буркнул полковник и попробовал вытянуть лист из цепких прокурорских пальцев. — И читать не стоит.
— Старо-с! — совсем откровенно хихикнул прокурор. — Это мы-с еще у Гоголя читали… насчет того, что «не стоит». Будьте добры не перебивать.
Он продолжал, повышая и повышая голос:
— «…Арестовывая многие тысячи неповинных лиц, вы систематически избегали трогать нас, членов социал-демократической партии. Наша новая типография существует уже почти четыре года, шрифт в ней стерся от беспрерывной беспрепятственной работы, вы же обшарили не менее тысячи квартир, но всегда выбирали именно те, где типографии нет и быть не может. Мирные жители говорят о вас с ужасом и ненавистью…»
— Ви-но-ват! — гневно сказал полковник и решительно накрыл ладонью бумагу. — Это оглашению не подлежит. И вам, как представителю закона, надлежало бы об этом знать и помнить. Позвольте!
Листок перешел в руки жандарма. Он сложил его, и хмурость сошла с лица. Но оно тотчас же перекосилось снова злобной судорогой: в руках полицмейстера он увидел такой же точно листок.
— Откуда? — спросил он хрипло.
Полицмейстер виновато потупился.
— Расклеено по городу… Было! — заторопился он. — Сейчас, надо полагать, всё уже ободрали.
— Воображаю! — протянул полковник. — Знаю я, как ваша полиция обдирает. Одну увидит, а десять — мимо глаз.
Полковник был прав. Даже здесь, в двух шагах от площади, на соборном дворе, на белой стене Михайловского монастыря и на Десятинной, прочно примазанные клейстером, желтели подпольные афиши. И, хохоча, толпились уже перед ними на работу шедшие мастеровые, разносчики, всякий «черный люд».
«…Вы помогли нам стать на ноги, окрепнуть и развернуть нашу деятельность во всей ее нынешней полноте. Глубоко благодарные вам за все ваши услуги, посылаем вам — на память — отработанный, не годный к употреблению шрифт нашей типографии…»
— Правильно! Четко печатано: на новом шрифту, видать.
— В газете… читал?.. Ныне Новицкому юбилей. В самый раз поздравили!
— И с подарком. Ящичек с весом небось.
— Не допустят. — скептически отозвался, отходя, разносчик. — Не станут его превосходительство в эдакий день огорчать: оградят.
Его превосходительство действительно оградили от огорчения: на серебряном блюде, на котором дожидались выхода генерала и генеральши из опочивальни поздравительные телеграммы и письма, не было желтого листка с прокламацией подпольщиков. Ее подшили к «делу» в управлении. Но почта допустила иной недосмотр, и из-под груды телеграфных, пакетиками сложенных, бланков и казенных, штемпелеванных и нумерованных, конвертов выглянула краем легкомысленная, вся в красных розах, открытка.
Новицкий, в приятном праздничном раздумье стоя над поздравительной грудой, потянул к: себе в первую очередь расцвеченную, нарядную эту открытку-и сразу же поднял недоуменно и обидчиво бровь. На открытке была швейцарская марка. Текст был краток:
«Собравшись в ресторане «Под золотою звездой», в ознаменование благополучного прибытия в Цюрих, за пределы вашей досягаемости, считаем нужным оповестить вас об этом и предуведомить, что в ближайшем будущем мы — в том же полном составе; — возвращаемся на работу в Россию».
И ниже — подписи, в том самом порядке, как на лукьяновской тюремной стене.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I
«АРТЕЗИАНСКИЙ» ПАСПОРТ
В декабре 1903 года департаментом полиции получена была из Швейцарии шифрованная телеграмма затаившегося в эмигрантских кругах агента-провокатора:
«Бауман выехал в Москву чрезвычайными полномочиями паспорт немецкий на имя Вильгельма Земпфега».
Заплеванный, замызганный мокрыми от талого снега подошвами пол; низкие грязные стены; темный, потрескавшийся, давно не штукатуренный и не беленный потолок; балюстрада, точеная, когда-то крытая лаком, но сейчас безнадежно обшарпанная; мрачные таможники; и жандармы — жандармы разного чина и звания у всех стен и дверей, на всех углах, повсюду; они расставлены так, что каждый переступивший порог этого вокзального здания пограничной, на въезде в империю Российскую, станции сразу же чувствует себя как бы уже арестованным.
У иностранцев заезжих этого ощущения нет, потому что чиновники наглы по отношению к царским подданным, но холопствуют перед подданными короля английского или императора германского.
И сейчас у балюстрады, в толпе, ожидающей возвращения отобранных для поверки паспортов, без ошибки можно различить русского, возвращающегося из-за границы в дорогое свое отечество, и иноземцев. Вид иностранцев независим и горд.
Тем неожиданнее было для всех — и для русских и для иностранцев, — когда жандарм, вынесший для раздачи пачку проверенных документов, потряс одной из паспортных книжек, которую нес особливо, отдельно от других, развернутой, и провозгласил, щупая глазами по толпе:
— Господин Артур-Вильгельм-Мария Циглер из Мюнхена!
Так выкликают тех, у кого с паспортом неблагополучно. Толпа зашевелилась, зашепталась осматриваясь. Темноволосый сутулый мужчина-явно заграничного вида — лениво передвинул языком сигару из левого угла рта в правый:
— Nun was?[6]
Жандарм приложил руку в белой нитяной перчатке к синей фуражке:
— Господин Циглер? Пожалуйте.
Под крутыми расчесанными усами — улыбка. Улыбка не предвещает ничего доброго. Она настолько откровенна, что ближайшие к задержанному сторонятся испуганно, а один — очевидно, совершенный простак — проговорил даже громко то, что все подумали:
— Попался!
Второй жандарм уже услужливо откинул перекладинку: в балюстраде раскрылся проход.
Немец пыхнул сигарой, прошел, небрежно и равнодушно покачивая корпус; сзади выросли сразу же еще две архангельские», в синих мундирах, фигуры. По жандармскому знаку носильщик потащил следом тяжелый уже досмотренный чемодан.
Вся толпа хмуро провожала глазами удаляющихся. Хмуро глядел вслед товарищу и Бауман.
Он с Ленгником выезжал из Женевы со всей осторожностью. Ленгник — член Центрального Комитета, коренной искровец, в рабочем движении с девяностых годов, опытнейший конспиратор. И все-таки, видимо, не убереглись.
Своего паспорта Бауман также еще не получил: сейчас выкликнут — и все будет ясно.
В жандармской комнате вокзала сразу стало тесно, когда в нее вошел, с эскортом своим, Ленгник. Слух о задержании, очевидно, успел разнестись по станции — в комнату набился разный, падкий до происшествий местный вокзальный люд.
Неопределенного возраста, полуседой, полурыжий жандармский полковник, постриженный ежиком, уже писал что-то торопливо и нервно на лежавшем перед ним листе с печатным началом протокольного текста:
Я, отдельного корпуса жандармов…»
Он смерил взглядом, прищуриваясь и прицеливаясь, подошедшего к столу Ленгника и приподнял угол верхней губы:
— Ну-с, я так и полагал! Вот так Артур! Как фамилия?
Ленгник посмотрел на окружающих, на полковника и буркнул, не вынимая сигары изо рта:
— Familiennahrne, was? Da steht's ja geschrieben![7]
Он кивнул подбородком на раскрытый паспорт, бережно положенный перед полковником приведшим Ленгника жандармом. От звука его слов невольно переглянулись присутствовавшие. Задержанный говорил, как природный немец, чистым баварским говором, и притом — с той брезгливой небрежностью, с которой всегда говорит с русским чиновником иностранец. А что, если это действительно германский подданный?..
У полковника побагровела шея: ему пришла в голову та же мысль. В предупредительной из департамента полиции телеграмме было сказано: Земпфег. Паспортов на такую фамилию не было. Но оказался — Циглер. В шифрованных телеграммах всегда возможна ошибка. Земпфег-Циглер: не очень, но все-таки похоже. И имена: у одного-Вильгельм просто, у другого-Артур-Вильгельм… Он решил задержать. Задержанный на немца действительно похож.
