Сергей Шхиян - Гиблое место
Я не удержался и плюнул в след сердобольному страстотерпцу, а сам занялся непогребенным Васильичем. Отделал его Ефим сурово. У меня даже шевельнулась жалость. На счастье десятника, кнут, которым его лупили, был обычный, для лошадей, а не «людской», от которого лопалась кожа и отрывались от тела куски мяса, так что никаких серьезных повреждений Ефимка ему не нанес.
— Кто тебя на нас послал? — спросил я Васильича, когда он окончательно пришел в себя.
— Дед Пихто! — нагловато ответил он, правда, без недавнего задора, скорее по привычке.
— Мало получил? — поинтересовался я. — Еще поучить?
— Боярин Константин Иванович, — торопливо ответил Васильич.
— Что за боярин, как его фамилия?
— Вот этого не ведаю. Слышал, что его так называют, а кто он, да и боярин ли вообще, того не знаю, — торопливо проговорил он, проследив направление моего взгляда.
— Что тебе было приказано, это ты хоть знаешь?
— Сказали попика поймать да выпытать у него, у тебя, значит, где прячет детей. За то посулили пять ефимок.
— Что же так дешево, Иуде тридцать серебряников заплатили!
— Так то за Спасителя, а ты, сказали, простой поп-расстрига.
— Дешево меня твой Константин Иванович оценил.
— Знамо дешево, за тебя край нужно было два по десять ефимок просить. Да знал бы, где упадешь, соломку подстелил.
— А мне пойдешь служить? Я тебе за Константина Ивановича, коли его живым предоставишь, двадцать ефимок дам.
— А не обманешь? — враз оживился Васильич. — Побожись!
— Вот тебе святой истинный крест!
— Да я тебе за таки деньги! Да я за тебя буду век Бога молить!
— Молиться за меня не нужно, а надо боярина того к Морозовым в вотчину привези. Что обещано, сполна получишь! А коли обманешь или лукавить начнешь, я тебя из под земли достану!
Последнюю фразу я сказал зря, не сдержал эмоций.
Несмотря на явные физические мучения и пережитое унижение, десятник моему предложению искренно, по-человечески обрадовался. Мне даже стало жаль, что Ефим не забил его до смерти.
— Сам будешь ловить или со своими людьми? — спросил я, прерывая его благодарности.
— Мне они без надобности, если нужно, себе оставь, — заспешил Васильич.
— Ладно, тогда по рукам.
Больше говорить с этим гадом я был просто не в силах, отошел в сторону.
— Может быть, и вправду, похоронить его по-христиански? — полушутя, полусерьезно спросил Кузьма, слышавший весь наш разговор. — Чувствую, будет нам от этого десятника морока!
— Кроме него, никто таинственного боярина не видел, а боярин будет поопаснее Васильича.
— И то правда, — согласился Минин. — Давай-ка лучше отдыхать!
Меня наши постоянные отдохновения уже достали, но спорить было бессмысленно, только нервы вымотаешь, и все равно ничего не добьешься.
От нечего делать, я пошел общаться с наемниками. После боя они стали предметом повышенного интереса победителей и хвастались перед крестьянами своими подвигами.
После десятника, который отлеживался в тенечке, самым авторитетным в отряде был кряжистый мужик, который первым гнался за мной по дороге. Звали его Нестором. По меркам своего времени, был он уже в годах — лет тридцати.
Крестьяне заворожено слушали его мифический рассказ о том, как он один порубил шестерых татар. Сколько я мог судить, в его хвастовстве не было ни слова правды. Оружие и доспехи у него были самые дешевые, лицо глупо-хитрое. То, что полчаса назад простые крестьяне взяли его в плен, Нестора нисколько не смущало.
— Ты побейся с Иваном Крайним, коли ты такой герой, — предложил я.
Нестор удивленно посмотрел на меня:
— Это который Крайний будет? — насмешливо спросил он, свысока оглядывая крестьян.
Иван смутился, покраснел и выдвинулся вперед.
— Ты, что ли? — пренебрежительно спросил Нестор. — Об такого я даже рук марать не буду!
Иван смолчали задвинулся в толпу.
— А об меня будешь? — поинтересовался я.
Нестор и тут не смолчал:
— На одну руку положу, другой прихлопну, и мокрое место станет!
Мои мужики засмеялись. Хвастун решил, что смеются не над ним, а надо мной, и совсем раздулся от гордости.
— Иван, хочешь поучить нахала? — предложил я Крайнему.
Тот окончательно смутился и, похоже, испугался общего внимания.
— Принеси дубинки, — попросил я Ефима, который лыбился во весь рот, ожидая предложения подраться.
Несмотря на свою обычную степенность, он тут же бегом бросился за дубинками.
— Я на саблях люблю! — гордо заявил Нестор. — Чтобы враз от плеча до пояса!
— Побьешь Ивана на дубинках, побьемся с тобой на саблях, — пообещал я.
Предстоящее развлечение расшевелило воинство. Симпатии, несмотря на землячество, были на стороне былинного героя. Над Крайним откровенно подтрунивали. Иван самолюбиво покраснел, преодолевая обычную крестьянскую робость.
Противникам вручили оружие народного гнева, и они встали друг против друга. Нестор постоял, видимо, поймал кураж и бросился на Крайнего. Иван машинально отступил в сторону. Ратник неловко пролетел мимо него, однако успел повернуться, чтобы отразить удар. Иван же и не думал нападать, стоял и ухмылялся, он уже почувствовал ритм игры и уверенность в себе.
— Ну, держись, щенок! — крикнул богатырь, бросился вперед и опять потерял противника из вида.
— Вдарь, вдарь, дядя, чего же ты! — подначивал Иван.
Нестор снова «вдарил» в пустоту. Он еще ничего не понял и недоумевал, как парню удается уворачиваться от его тяжеловесных ударов. Зрители быстрее, чем он, оценили ситуацию и теперь откровенно потешались над ратником.
— Я здесь, дядя! Ку-ку! — дразнил Иван, постукивая Нестора своей дубинкой сзади по шлему.
— Убью, щенок! — кричал тот, уже начиная задыхаться от злобы и беспомощности.
— Убьешь, коли поймаешь… — издевался Крайний.
Так продолжалось минут десять, пока Нестор, обессилев, не опустил руки. Он был мокр от пота, и живот его бурно вздымался под короткой, широкой кольчугой.
— А со мной на саблях будешь биться? — спросил я.
— На одну руку положу, другой прихлопну… — начал говорить он, но общий хохот заглушил конец фразы.
Нестор самодовольно огляделся по сторонам и с важным видом отошел в сторону. Похоже было на то, что его самоуважение не могли поколебать никакие поражения.
К вечеру мои люди обустроили бивак так, как будто собирались здесь зимовать: соорудили шалаши, нарубили и натаскали елового лапника. Я ни во что не вмешивался, предпочитая общаться с Мининым. То, что Кузьма был незаурядным человеком, я понял сразу, теперь убеждался в том, что он, к тому же, весьма умело владеет речью. Разговор шел о Нижнем Новгороде, и он делился со мной профессиональным воспоминаниями о своей торговле. Оказалось, что дело у него поставлено на широкую ногу, и доход от мясной торговли он имеет значительный. Потом он начал рассказывать о сложностях бизнеса во взаимоотношениях с государством.
Обособление торгового сословия в России началось с конца XVI века, когда московское правительство, нуждаясь для ведения своих торговых дел и для взимания различного рода сборов в служилых людях и не доверяя приказным, обратилось к обязательной службе «лучших» торговых людей, из которых устраивались в Москве особые сотни: гостиная и суконная.
Это обособление торгового чина начинается с конца XVI века, когда происходит видоизменение во всех слоях населения Московского государства; «гости», т. е. богатые купцы вырастают до привилегированных представителей купеческого чина, имевших право владеть вотчинами наравне с военно-служилыми людьми.
Московская организация торговых людей находилась в прямом противоречии с интересами торговли, для которой нужна свобода, а не обязательная служба. Хорошо известно невыносимое положение этих невольных государевых слуг во время отчетности их перед московскими приказами, которая нередко, благодаря знаменитой московской волоките, тянулась год, а иногда и более, и совершенно расстраивала торговые дела купцов.
Короче говоря, как только наше любимое государство начинает защищать и благодетельствовать своих граждан, дело для них кончается сумой или тюрьмой. От чего призывает не зарекаться народная пословица.
— Ну, и как вам удается выживать? — спросил я Кузьму.
— Приказные тоже люди с понятиями, последнюю нитку оставляют. Вот коли какой очень жадный или того хуже, честный попадется, тогда беда, по миру пустит.
— Ну, это так не только у вас на Руси, но и у нас в Ливонии. А честные приказные попадаются?
— Врать не буду, самолично не встречал, а народ всяко болтает, говорят, случаются.
За разговорами незаметно подошел вечер. Стало прохладно. Мужики разожгли костры. Мы с Мининым устроились спать в фургоне. Каждые два часа мне приходилось вставать и проверять посты.
