Сергей Калашников - Лоханка
Тут и приехали ко мне в гости Кобыландыевы всей семьёй, то есть с обеими дочерьми. У нас как раз Волга готовилась разливаться. Подъём воды только начался и мост на Мурне разобрали. Мы со старым товарищем не разговаривали ни о чём важном — ухаживали за садом, рыбачили, обсуждали фильмы, вышедшие на экраны в последнее время, и книги Майн Рида.
— Когда? — спросил он меня и посмотрел тревожно. Мы были одни на берегу и любовались сквозь прозрачную воду на рыбок, игнорирующих червей, извивающихся на крючках перед их носами.
— Двадцать второго июня сорок первого года, — ответил я уверенно.
— В прошлый раз ты назвал только год, — напомнил он о Халхин-Голе. — Мне приказано развернуть бригаду в корпус к осени этого года. Советуй.
— Сначала расскажи о Финской, — притормозил его я. — Ты ведь с первого дня до последнего её прошёл.
Кобыланды вздохнул и кивнул:
— Эх, Ваня. Очень плохая война. Раньше я не любил ватные штаны и телогрейки, теперь я их люблю. Твои МОТки мне не нравились, но в засаде, в секрете, в охранении или дозоре они хороши. В разведку всегда их посылаю — умельцы смогли на три поставить радиостанции… — он на секунду прервался, уловив мой укоризненный взгляд. — Всё, всё, перестал уводить разговор в сторону.
Так вот, трудно было продвигаться. Снег, правда, лежал неглубокий и морозило не слишком сильно, но у финнов давно все квадраты пристреляны, на деревьях сидят наблюдатели и корректируют огонь. Так мы сначала выпускаем МОТки, чтобы они дистанционными гранатами впереди себя местность расчистили от этих «кукушек». Потом на сараях подвозим стрелков, чтобы прочесали лес и помогли МОТкам оборудовать позиции для дежурства, а сами подтягиваем основные силы, тылы, улучшаем дорогу и, главное, со всех сторон себя охраняем, потому что их лыжники в любую щель готовы просочиться и стреляют они метко.
Странная война получалась — мы как бы наступаем, но занимаемся тем, что сами обороняемся вкруговую. Пока добрались до настоящей полосы укреплений — нам уже только и хватало людей на удержание дороги, а вперёд идти стало некем. Бригада растянулась, у соседей дела ещё хуже — ближние отстали а одна дивизия попала в окружение, другая пошла её выручать, но её рассекли и окружили, но по частям. Мы с места стронуться не можем — тоже отбиваемся, то там, то тут. Хорошо, хоть в мелких стычках не проигрываем. Почти десять дней потратили на то, чтобы пройти несчастные сорок километров. А тут ДОТы, ДЗОты. Мы их миномётами давить, но получается плохо. Только, вроде, замолчал — а чуть погодя опять оживает. Надежды на авиацию не оправдались — низкая облачность. Их артиллерия с закрытых позиций наши миномёты гоняет — благо, они сразу переезжают, как только отстреляются, но, всё равно не можем с места стронуться.
Поехал я просить танки. Те самые, с большими пушками, а мне и говорят: «Их всего четыре штуки и они заняты в другом месте». Тогда я стал просить самоходки — тоже не дали. А старые танки я и сам не взял — их подобьют и они нам только мешать станут. Зато батарею из резерва выпросил. Вот из неё мы в три дня и проломили оборону на участке шириной километра четыре. Потом вошли в прорыв и опять застпорились. Но тут наши самоходки справлялись — не такие тяжёлые укрепления там перед нами оказались. Миномётчики начинали обстрел, чтобы финны попрятались, а тут самоходчики и подтягивались, доделывать, так сказать.
Но не прошли мы — не успело командование подтянуть свежие силы, как нас начали атаковать, затыкая брешь. Не поверишь — сразу стало легче. Теперь ведь не нам засады и ловушки устраивают, а мы. Правда, ситуация запуталась окончательно. Кто кого окружил — непонятно, даже по форме не разберёшь — все в белом. Через четыре дня подтянулась свежая дивизия, а следом танковые роты двинулись в прорыв. Штук пять прошло одна за одной по десятку средних танков. Похоже, их снимали откуда-то и бросали к нам. А тут снегу навалило, ударили морозы, но это уже к нам особого касательства не имело — мы получили приказ охранять дорогу от нашей границы до самой линии Маннергейма, то есть делать то, с чего и начали. Но, знаешь, давление на нас со стороны финских лыжников ослабло, а крупных частей в поле зрения больше не появлялось. Только отбили несколько попыток перерезать прорыв, но артиллерия резерва так и оставалась в нашем распоряжении, а артиллерийский огонь корректировать у меня обучены все бойцы. И связью нас судьба не обидела. Маневр огнём получался отлично.
Остальную войну довоёвывали другие. Ещё две дивизии ушли вперёд, а там и договор подписали с Финляндией.
Он замолчал. Понятно, что не всё рассказал, но, думаю, главные моменты помянул. Он ведь обычный рядовой комбриг — стратеги из высоких штабов ему в своих действиях не отчитывались. Так что со мной он был откровенен в меру того, что достоверно знал.
— Потери большие? — спрашиваю.
— У меня маленькие. У соседей… по разному. Одну дивизию совсем разгромили. Был случай, когда командира расстреляли перед строем, — вздохнул товарищ. — И спасибо, что в «сараи» поставил такие хорошие печки. Парни могли обогреться прямо на опорных пунктах. Наверху в башне голова наблюдателя, а сам он в гимнастёрке сидит и чай прихлёбывает, — мы улыбнулись.
— Так что в войне с немцами-то делать? Пока все твои предсказания сбылись, а советы оказались верными. Иногда — спасительными.
Теперь призадумался я. Не так уж много знаю я о Великой Отечественной. Битва под Москвой, Сталинград, Курская Дуга — это уже далеко не начало. Блокада Ленинграда, оборона Одессы и Севастополя — не знаю ни схем сражений, ни состава войск, участвовавших в них. Даже даты только приблизительно. Вот Брестская крепость оборонялась с первого дня войны. С такими познаниями ничего не насоветуешь. Обрывочные у меня сведения. Ну да изложу то, что помню.
— Разбомбят аэродромы — погибнет много самолётов. Захватят приграничные склады. Танки будут без горючего, а связь прервана. Управление войсками утеряется.
— Кошмар, — в глазах Кобыланды плещется ужас. — Это же катастрофа! И что делать?
Вот теперь он рассказал мне о Финской войне всю правду. Он поверил моему предсказанию — значит катастрофическая картина представляется ему вполне возможной. То есть «способности» военного руководства оценены им также, как проявила их известная мне история — воевать Красная Армия научилась только набравшись боевого опыта.
— А что тебе велено? — печально улыбнулся я.
— Развернуть бригаду в корпус.
— И…?
— Рядовые красноармейцы, прошедшие Финскую, станут младшими командирами. Младшие — средними, а средние — старшими.
— Старшими? — мне не вполне понятно, как это можно столь уверенно обещать. — У тебя и такие полномочия появились?
— Появились, — кивнул Кобыланды. — Размеры корпуса пока не ограничены. Ты мне скажи, какие танки просить?
Надо же, какие перспективы открылись перед другом! И по-русски он говорит совсем чисто. Даже названия должностей в армии нарочно для меня назвал по-старому, не произнося слова «офицер», недавно снова возвращённого в обиход. Про то, откуда я, он не знает — не говорил я об этом даже тогда, когда мы мотались по болотистой Кахетинской низменности, деля на двоих котелок каши и укрываясь одной шинелью, подстелив вторую на жёсткое дно грузового отсека лоханки.
— Разные бери — опробуешь, поймёшь, какие для чего нужны. Где корпус-то собираешься формировать?
— В Китае. Эшелоны уже в пути. Там и пополнение примем.
— А что, — спрашиваю, — не боится уже Хозяин войны на два фронта?
— Боится, конечно. Только после Финской он своей неготовой к войне армии боится ещё сильнее. Из двух бед, знаешь ли…
Я кивнул. И вдруг спохватился:
— Авиацию возьми в Китай. Истребители, пикировщики какие-нибудь. Не знаю, что сейчас есть. Но пикировщики — самая гадкая вещь для супостата, — не помню, когда у нас появились штурмовики, потому и не поминаю. — А лётчик-истребитель, понимаешь, только в бою рождается.
— Авиацию! — хмыкнул Кобыланды. — Так у неё другое начальство, — он немного помолчал, раздумывая. — Прикажу начальнику штаба, чтобы подобрал человека, который познакомится с кем нужно и подружится. Ну и там, на месте, сообразим что-нибудь — есть ведь в Китае наши лётчики. Ты сам-то, что собираешься делать?
— А ничего, — отвечаю. — Все размеры и модификации лоханок под все движки в производстве освоены. Если ещё какие потребуются — Федотовское КБ их мигом нарисует, а завод сделает. Дождусь начала войны и в армию пойду.
— Так тебя и отпустят! — скривился друг.
— Простого рабочего не станут удерживать, — улыбнулся я. — А у меня сыны растут. Как я им в глаза буду смотреть, сидя в тылу? Или, коли в тыловых частях перекантуюсь, что потом расскажу? Нет. Лучше сдохнуть. Ну и не каждого рядового пехотного Ваню ожидает смерть на поле боя.
