Барочные жемчужины Новороссии (СИ) - "Greko"

Треуголки с киверным гербом были сняты, о месте службы можно было судить исключительно по золотым пуговицам на мундирах. У артиллеристов — по якорю с перекрещёнными пушками, у инженера — по якорю с перекрещенными топорами. У остальных, включая штурмана, пуговицы были просто с якорями, без прочей вычурности.

Меня окружали молодые смешливые лица, обветренные, загорелые и полные неиссякаемой энергии. Все наперебой требовали непременно выпить старой водки.

Дежурный старший офицер навел, было, порядок, всех усадив и произнеся первый тост. Потом решил молодежи не мешать и удалился. Возможно, он не желал ее объедать. Младшие офицеры питались вскладчину, скидываясь «столовыми деньгами».

Тут же посыпались вопросы, перебиваемые возгласами. Горячая кровь флотской молодежи требовала выхода. Вино и водки лились рекой — если честно, скорее тонким ручейком, хотя тостов было немало. Рюмки обновлялись не так часто, как можно было бы ожидать от моряков.

— Господин Варвакис! — вклинился в возникшую паузу веснушчатый мичман, откликавшийся на смешное имя Смарагд Петрович. — Правду говорят, что вы второй раз мистера Спенсера спасаете?

Боже, ну и деревня это светское общество и морское собрание! Ничто не остается тайным! Пришлось удовлетворить интерес бравых офицеров.

— Наверное, и вам, господа, довелось принять участие в жарком деле?

— Да какое там жаркое? Так… Контрабандистов топим или жжем. Бывает, десантируемся, чтоб с черкесом схлестнуться. А лучше всего бриг захватить. Призовые деньги лишними не бывают.

— А если работорговец попадется?

Тут офицеры резко посуровели.

— Таких топим без жалости прямо в открытом море. Свидетелей не оставляем. Знали бы вы, что творят эти мерзавцы. Коль прихватим на горячем и пустимся в погоню, могут рабов за борт покидать, обмотав цепями. Сколько раз довелось эту жуткую картину наблюдать…

Чтобы вернуть компании прежнее настроение, решился на тост — на лучший тост всех моряков, что выдал своим офицерам «повелитель морей», капитан Одри:

— Давайте выпьем за наших жен и любовниц… Чтоб они не встречались!

Дружный хохот и звон бокалов были мне наградой. Разговор, как и следовало ожидать, мигом свернул на «невинные волокитства» и «пошлые учтивости». Барышень моряки называли исключительно «розанчиками».

Далее — по классике — появилась гитара. К моему удивлению, шестиструнная.

— Завели вот «итальянку» на флоте после Синявинских походов, — пояснил Смарагд Петрович и, смущаясь, добавил. — Балуюсь на досуге поэтическими безделицами. Желаю на музыку переложить. Для общей пользы, так сказать.

Струны звучали вовсе не жалобно, а более чем бодро. Моряки запели. Как же мне хотелось исполнить что-то из моего неизвестного в этом времени репертуара! Тех же «Любэ» с их фирменной «Там, за туманами». Но гитаре был не обучен и слов всех не помнил. Пришлось слушать романсы.

Когда славно напевшиеся офицеры завели непонятные разговоры типа «его пора списать в ластовой экипаж», понял, что пора откланяться. Провожали меня шумно.

Насвистывая прицепившуюся мелодию Расторгуева, поднялся на борт парохода. Спенсер уже вернулся и жаждал поделиться со мной своими впечатлениями.

Больше всего его поразил русский квас. Он огорошил меня сообщением, что название этого напитка в Англии известно и даже упомянуто в стихотворении.

— Квас и поэзия? Оригинально! — я рассмеялся.

— Не веришь? — разошелся не на шутку Эдмонд и выдал мне три строчки некоего Джорджа Тубервиля, где звучали слова про «the one called Kuas».

— Завтра нас ждет Черкесия! — воскликнул англичанин как-то вяловато.

Я ждал от него большей экспрессии. Все ж таки он так ждал этого момента!

— Эдмонд, поясни, сделай милость. Вот ты все говоришь: Черкесия, Черкесия… А что это значит в географическом смысле?

— Сложный вопрос, старина! Под «Черкесией» разное понимается. И все области перед стеной Кавказа. И только западная часть. Если следовать ученой манере, правильно было бы обозначить так: наш ждет Западная Черкесия! Если мою книгу удастся довести до конца, я буду использовать именно такой термин.

Эта самая загадочная Западная Черкесия — как по мне, так Краснодарский край — нас встретила туманами. Лишь у самого входа в порт Анапы солнцу удалось их прогнать, и горы вдали предстали перед нами во всей своей темной красе. Отлогий берег, устье Кубани, изрешеченные ядрами и пулями каменные бастионы старой турецкой крепости были более живописны, как отметил Эдмонд.

Вокруг него началось странное шевеление и перешептывания. Бросая в его сторону косые взгляды, пассажиры завели разговор о некоем английском офицере, который, якобы, руководит действиями черкесов против русских.

— Что за нелепица⁈ — возмущался Спенсер. — Какие англичане на Кавказе? До чего эти русские странные: то они верят вздорным слухам, то поголовно впадают в суеверие, объявляя наш круиз проклятым из-за вчерашнего инцидента с Йимсом и пострадавшими из-за пушечного салюта в Одессе!

Его негодование еще больше усилилось, когда ему объявили, что на берег он не сойдет. Он стоял у борта, вглядываясь в недоступную ему страну, подсвеченную рассветным солнцем, и ругаясь сквозь зубы.

Оставшаяся часть пассажиров обсуждала Черкесию и перечисляла опасности, поджидавшие путешественников на каждом шагу. Я переводил эти разговоры, не понимая, замешан тут Де Витт или нет. Казалось, все вокруг задались целью отговорить Спенсера от проникновения далее береговой линии. Мне же генерал заявил, что ему нет дела до возможной нелегальной поездки Эдмонда на Кавказ. Очень странно.

— Очередная чушь! — шипел сердито Эдмонд. — Датский консул де Мориньи 10 лет назад спокойно здесь торговал и искал древности. Ага! Смотрите! Смотрите!

Он указал рукой на берег. Там Воронцов в генеральском мундире и без свиты вел беседу с каким-то черкесом, не обращая внимание на его спутника. Тот держал в руке пистолет.

— Какая отвага! — заговорили кругом.

Спенсер разглядывал черкеса в подзорную трубу, комментируя вслух:

— Он похож скорее на татарина. Но одет, как и все горцы. Его фигуре позавидовали бы лучшие красавицы Лондона. Какая гордая осанка! Какая тонкая, но мужественная фигура!

Он сунул трубу мне в руки и отправился в библиотеку. У него не было сил смотреть на такую близкую, но недостижимую мечту.

Обиженный на весь свет Эдмонд не вышел на палубу, даже когда мини-эскадра выдвинулась к новой точке в десять утра. Он оставался в библиотеке до сумерек, пока его не прогнали: пришло время устанавливать переборки для устройства спальных мест.

Мы подходили к Суджук-Кале. Чтоб хоть как-то поднять настроение моему кунаку, я попытался объяснить ему, что «суджук» — это колбаса. И название старинной турецкой крепости можно перевести, как «крепость-колбаса» или «колбасная крепость». Кажется, он мне не поверил, хотя о руинах старых укреплений читал в отчетах путешественников.

Рейд Цемесской бухты был заполнен кораблями.

— Фрегат «Штандарт», люгер «Геленджик», пароход «Метеор», шлюп «Диана», транспортники «Буг» и «Ланжерон» — весь отряд Черноморского флота у абхазских берегов собрался приветствовать наместника, — объяснил нам знакомый мне по вчерашнему ужину мичман.

Мы переглянулись в недоумении.

— Флаг контр-адмирала Патаниоти, командующего отрядом! — добавил младший офицер со значением.

На берегу виднелся военный лагерь с строящимися укреплениями. Стоило «Ифигении» бросить якорь, как раздались салюты — с земли и с кораблей. Мы прибыли на встречу с теми, кто сражался с черкесами на суше и на море. В первую очередь, с генералом Вельяминовым и его штабом.

Пока шла погрузка свиты Воронцова на баркасы, Эдмонд грустно смотрел на пустошь у кромки моря и на разрушенный черкесский аул.

— Куда исчез тот сверкающий лагерь, радостная толпа красивых юношей, с которыми я ранее провел время? — печально вздохнул он.

Я удивленно на него уставился.

— Вы бывали здесь раньше?