Черный дембель. Часть 5 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Сутки в поезде прошли спокойно, без неприятных происшествий.

Новосоветск в среду встретил нас моросящим дождём.

В этот же вечер я сбрил уже порядком поднадоевшие мне усы.

О своём обещании Котова не забыла. Уже в субботу мы привезли альбом и пачки фотографий на нашу съёмную квартиру. В субботу вечером и ночью у нас до них «не дошли руки» — мы предпочли другие занятия. Но в воскресенье днём Лена уселась на кухне за столом и приступила к сортировке содержимого чёрных конвертов.

Я сварил кофе (привёз из Москвы зёрна арабики) и вместе с Котовой рассматривал фотографии. Особенно я заинтересовался той, где увидел сразу несколько знакомых лиц (групповой портрет, сделанный летом или весной во дворе дома Котовых). Я показал фотографию Лене и поинтересовался, что за люди были на ней.

— Ну… меня и Наташку ты, наверное, узнал, — сказала Котова. — Это Олег нас фотографировал. Смотри, какие молодые здесь мои родители. Мама красивая. А папа в кои-то веки выглядит серьёзным. Вот это Наташкин младший брат. Здесь он совсем мелкий, но сейчас ему уже семь лет исполнилось. В сентябре пойдёт в первый класс.

Она ткнула пальцем в фото.

— Это мой дед, который уже умер. Я тебе о нём рассказывала. Вот бабушка, папина мама. Она в деревне живёт. А эти двое с краю — это Наташины родители.

Я посмотрел на лица Тороповых. Вспомнил, что мать Наташи (позабыл её имя) я «тогда» встретил на суде, когда Кирилла приговорили к расстрелу. Не разговаривал с ней. И сейчас уже не злился на неё за те фразы, которые она бросала в адрес моего младшего брата. А вот Наташиного брата и отца я в прошлой жизни не видел. Даже на фотографиях. Ни живых, ни мёртвых.

Тридцать первого марта я возвратился из института — на первом этаже общежития меня окликнула баба Люба. Я послушно свернул в комнату вахтёров, почувствовал там аромат свежезаваренного чая и резкий запах валерьяны. Навстречу мне шагнула Любовь Фёдоровна. Одной рукой она поправила на плечах серый платок — другой рукой протянула мне необычный конверт, украшенный яркими марками (с изображением Эйфелевой башни) и штампами с надписями на иностранном языке. Я увидел на конверте адрес общежития, свои имя и фамилию. Отправителем конверта значился некий Володя (имя было написано на русском языке) из французского города Париж (обратный адрес указали по-французски).

— Сергей, это письмо принесли сегодня, — сообщила вахтёрша. — Из заграницы пришло. Убрала его со стола, где складирую вашу корреспонденцию. Сопрут ведь наши балбесы. Хотя бы из-за этих вот красивых марок.

— Спасибо, — сказал я.

Баба Люба взглянула на конверт и спросила:

— Кто это тебе из Парижа письма шлёт? Что за Володя такой? Твой родственник? Потомок белоэмигрантов? Ты у нас, Чёрный, случайно не наследный граф или князь? Или, может быть, настоящий принц?

Любовь Фёдоровна улыбнулась — её глаза остались серьёзными.

Я пожал плечами.

— Баба Люба, да какой из меня принц? Вы на рожу мою рабоче-крестьянскую поглядите. Нет во мне благородных кровей. Я потомственный простолюдин. Красивый только очень. И умный.

Взгляд бабы Любы оттаял. Она снова посмотрела на конверт.

— Это приятель написал, вспомнил обо мне, — сообщил я. — Владимир Семёнович Высоцкий. Слышали о таком? Он на француженке женился. Навещает её теперь в Париже, выполняет супружеский долг.

Любовь Фёдоровна фыркнула, махнула рукой.

— Ты всё шутишь, Чернов, — сказала она. — Привык своими шуточками девкам мозги пудрить. Чаю со мной выпьешь? Я вчера коржики в нашем «Универсаме» купила. Песочные. Или ты куда-то спешишь?

Я сунул письмо в карман.

— Конечно, выпью, баба Люба.

Демонстративно нюхнул воздух и сказал:

— Вы, как я чую, не только чаем, но и валерьянкой сегодня балуетесь. Случилось что-то?

— Случилось, — ответила Любовь Фёдоровна.

Она стрельнула в меня печальным взглядом, вздохнула. Расставила на столе рядом с парящим чайником две чашки.

— Я ведь сегодня последний день работаю здесь, в общежитии, — сказала баба Люба. — Уезжаю я в эту среду, Серёжа. В Ленинград поеду, к сыну. Уже билет на поезд купила. Сыну сообщила, чтобы встретил. В Ленинграде поживу. Не знаю: долго ли. Сколько меня там невестка вытерпит? Посмотрим.

— Так ведь это же хорошо, — сказал я. — Детей увидите. Внуков понянчите.

— Хорошо-то оно хорошо, — согласилась вахтёрша.

Она подняла на меня взгляд, вздохнула.

— Только скучать я по вам буду, — сказала баба Люба. — И по тебе, Сергей. И по твоей глазастенькой. И даже по Вовке Красильникову. Привыкла я к вам. Мне всегда грустно, когда вы заканчиваете учёбу и уезжаете. Но я рада, что вы взрослеете. А теперь — вот как оно получилось. Теперь я сама от вас уеду.

Конверт с посланием от «Володи» я распечатал, когда поднялся в свою комнату. Уселся на кровать, вынул из конверта чёрно-белую фотографию… и билет в театр. Билет пока отложил в сторону, взглянул на счастливые лица Владимира Высоцкого и Марины Влади. Марина выглядела на пару сантиметров выше Владимира Семёновича (была в сапожках на высоком каблуке). Держала мужа под руку. Смотрела ему в глаза таким же влюблённым взглядом, каким на меня часто глядела Котова. Высоцкий улыбался. Прятал левую руку в карман — явно позировал для съёмки. Выглядел довольным и здоровым. Я заметил на нём знакомую мне куртку с чёрным меховым воротником и клетчатый мохеровый шарф. Взглянул я и на Эйфелеву башню, что возвышалась позади супружеской пары.

На обратной стороне фотографии я увидел написанные знакомым почерком слова: «Срок жизни увеличился — и, может быть, концы поэтов отодвинулись на время! Владимир Высоцкий». Я хмыкнул, снова посмотрел на башню, на Влади и на Высоцкого. Подумал, что обязательно сфотографируюсь вместе с Котовой на этом же месте в Париже. Взял в руки театральный билет. Пробежался взглядом по отпечатанным на нём надписям: «Главное управление культуры исполкома Моссовета. Московский театр драмы и комедии на Таганке. ВЕЧЕР. ПАРТЕР. Ряд 5, место 19. Цена 1 ₽ 80к.» Заметил отпечаток штампа с датой: «16 мар 1975». Цифру семьдесят пять зачеркнули шариковой ручкой и сверху над ней написали: «85». На обратной стороне билета я увидел: «Гамлет. В роли Гамлета — Высоцкий».

Я усмехнулся.

Потому что отметил: надпись на билете сделали тем же почерком, каким подписали фотографию.

В пятницу четвёртого апреля я побывал на железнодорожном вокзале. Купил там два билета до Москвы на второе мая. Один билет я взял на утренний поезд — другой на вечерний рейс.

На следующий день мы с Леной после занятий в институте поехали к Уваровым. Вчера у Николая был день рождения. Но Коля и Марго пригласили нас к себе в субботу. Лена у меня выспрашивала ещё утром, много ли к Николаю сегодня явится народу (я в ответ пожимал плечами). Котова нарядилась в привезённую из Москвы чехословацкую кофточку, надела серьги с рубинами (которые так и не продемонстрировала Высоцкому). Она переживала, что вновь окажется в кругу «обеспеченных» граждан (как в октябре на годовщине свадьбы Прохоровых). Уговорила и меня облачиться в костюм. Но наши модные наряды оценили только Николай и Маргарита Лаврентьевна: мы с Леной сегодня в квартире Уваровых были единственными приглашёнными гостями.

Главной темой разговора во время застолья стало желание Котовой поступить в театральный институт (моё «предложение» к сегодняшнему дню трансформировалось в Ленино «желание»). Котова описала чете Уваровых красоты и преимущества ГИТИСа, пересказала им Настины байки об этом учебном заведении. Маргарита Лаврентьевна слушала её с интересом, будто тоже мечтала о театральных подмостках. Вздыхала. Она заявила, что Лена приняла правильное решение. Обозвала Новосоветск болотом, где «нормально» живут лишь «жабы и змеи». В очередной раз сообщила нам, что они с Николаем тоже переберутся в Москву «когда-нибудь». И «непременно, сразу же» купят билет в театр на спектакль, в котором у Котовой будет главная роль.