Анатолий Дроздов - Витязи в шкурах
— Жрет кислород из воздуха, — пояснил Кузьма. — В стороне, где я живу, называется «напалм». Прилипает к стенам и одежде, горит, пока остается хоть капля. Заливать водой бесполезно. Можно только сбить.
Он бросил на плошку тряпицу. Пламя погасло. Кузьма принес от стены длинную оглоблю и странный, веретенообразный кувшин.
— Конструкция простая, как грабли. Кувшин узкий, чтобы ракета лучше летела, но в него влезает с полведра. В кувшин вставляется палка — до самого донышка, у горла конопатится и обмазывается смолой. К палке ремешками привязан тростник, заполненный изнутри порохом, позади палки — оперение, как у стрелы, только стабилизаторов четыре. Вот и вся шерешира. Остается положить на направляющие и поджечь пороховой двигатель. При падении кувшин разбивается, горящий порох рядом — пламя вспыхивает. Мне повезло, что эта угодила в бочку с водой — кувшин не разбился, а пороховой заряд погас…
Ярославна встала из-за стола и подошла к окну. В круглых стеклышках, вделанных в раму, плясало пламя — посад еще горел.
— Надо повесить на стены сети, — кашлянув, сказал Людота. — В сажени от бревен. Шерешира отпрыгнет и упадет в ров. Там вода…
Кузьма посмотрел на кузнеца с восхищением.
— Активная броня! Но не поможет, — сказал грустно. — Небо над городом сетью не затянешь! Возьмут прицел выше и забросают город. Будем гореть изнутри. И где взять столько сетей?..
— Когда они начнут? — безжизненным голосом спросила Ярославна от окна.
— Дня через два, — сказал Улеб. — Когда посад выгорит, надо расчистить место, поставить забор… Орудие у них тяжелое и без колес. Значит, нужно сначала разобрать, а потом собрать снова…
— Тудор будет через шесть дней, — тем же голосом произнесла Ярославна. — Это, если не запозднится. Придет на пепелище…
— Думаю, ни через два, ни через три дня они по городу стрелять не будут, — сказал Кузьма.
Ярославна резко обернулась. Сидевшие за столом тоже уставились на хорта.
— Одно дело сжечь острог, другое — город, — продолжил Кузьма. — Острог — военное укрепление, которое мешает продвижению к городу, и добычи там нет. Половцы пришли за добычей. Если город сгорит, не будет им ни полона, ни серебра. Поэтому сразу стрелять не будут. Станут угрожать, требовать сдачи. Можно торговаться, тянуть время…
— Попробовать откупиться! — оживился Якуб. — Пусть берут имение и уходят! Наживем заново!
— Здесь мало серебра, — покрутил головой Михн. — Путивль готовили к осаде, все вывезли. Даже посадские, кто успел. А сотней гривен от Кзы не откупишься.
— Пообещать, что привезем еще! — не согласился Якуб. — Пусть ждут! Тем временем подойдет Тудор…
— Они не будут ждать, — твердо сказала Ярославна. — Им нужен полон. Люди из весей попрятались по лесам, а в Римове многие пробились и ушли. Поганые почти ни с чем. Они знают, что мы спрятали серебро и не шибко на него рассчитывают. В Путивле тысячи людей — это добрая добыча, такой не брал ни один хан. Кза своего не упустит. Они поймут, что мы ждем подмогу, и, когда войско Тудора подойдет, зажгут город. Тогда у нас будет только два пути: выбежать и отдаться в полон или сгореть здесь.
Ярославна обвела собравшихся долгим взглядом.
— Надо сжечь их орудие! Новое они построят не скоро. Тем временем придет Тудор…
Улеб встал.
— У меня полторы сотни на конях, столько же — пешие. Как только пожар утихнет, откроем ворота…
— Не добежите даже до забора! — стукнул кулаком Михн. — У Кзы на одного твоего воя — двадцать! Они теперь ворота крепко сторожить станут, переймут. Постреляют вас, посекут. Владимир Переяславльский тоже выехал из города — в чистом поле с погаными силой меряться. Сейчас лежит, тремя копьями язвенный. Еле отбили его у половцев, весь город князя боронить выбежал. Так у Владимира войско было, а у нас?.. Положим воев, кто на стены встанет? Бабы? Даже коли сожжем орудие поганых, город можно голыми руками брать! Нельзя, княже!
— Подземный ход в городе есть?
Все посмотрели на Кузьму.
— Малый, — удивленно ответил Михн. — Конь не пройдет, да и человек — только согнувшись. С умыслом делали, чтоб ворог внутрь в большом числе не пробрался, а нам гонца тайно послать можно.
— Вот и добре.
Ярославна подошла ближе.
— Пока только задумка, княгиня! — склонился Кузьма.
— Думай, боярин! Только скорее!..
Она пошла к выходу. Все в гриднице встали…
* * *— Я рос сиротой, боярин, без батьки и матки. Вервь растила. А кому чужой нужен? Ел то, что свои не съели, носил то, что своим не надобно. Всю жизнь в холоде и голоде… Много работал, чтоб на свою хатинку собрать, хотя землю мне давали, что другие не хотели, — где расчищать и выжигать надо… Кости от работы трещали. Женился поздно, двадцать два уже было. У однолеток уже по трое деток, а у меня… Олеся тоже сирота. Хотя и красивая, но бедная, никому из хлопцев батьки не разрешали жениться на ней. А мне — так в самый раз. Дочка сразу родилась — жалели мы друг друга. Одна Алена у нас росла. Жена рожала тяжко, порвалось у ней там что-то — больше не тяжелела. Зато дочка вышла такая красавица…
— Давай выпьем, Микула!
— Хорошее у тебя вино, боярин! Хмельное…
— Какой я тебе боярин? Мой батька землю пахал. Зови Кузьмой.
— Добрый ты человек, Кузьма! И Вольга… Как он за меня перед князем заступился — не хотел Улеб даже копья дать… Сразу видно — не здешние вы. Наши, как волки — что бояре, что смерды. Чуть ослаб, затопчут! Вы другие. В вашей стороне все добрые?
— Всякие попадаются. И волки есть.
— Их везде много. Что за жизнь? Батюшка учил: любите друг друга! Все соглашаются, кланяются. А выйдут из церкви… У вас тоже?
— Так.
— Куда доброму человеку идти?.. Нельзя вам тут, съедят!
— Подавятся!
— Надобны вы им, пока война. А как нужда кончится, съедят.
— Мы сами, кого хочешь, съедим!
— Кишка тонка! Не знаете вы наших. Тут брат идет на брата, а сын — на отца! Князья только и знают, что друг с другом воевать, а головы вои простые кладут.
— Ты на войну добровольно пошел.
— С погаными воевать — божье дело. За это, батюшка говорил, все грехи человеку прощаются. И знаешь ты, какое зло у меня к ним.
— Знаю.
— Не видел… Вервь в лесу схоронилась, а несколько стариков решили хатинки свои проведать — на месте ли? Из молодых никто не пошел — боязно, а старики… Их не жалко, зажились. Моя с дочкой за ними увязалась, мы-то без стариков… Имение пожалела — все нам таким потом давалось! Я в отлучке был, так бы никогда не пустил! Эх!..
— Выпей еще! И ешь!..
— Добрая у вас еда! Воев так не кормят.
— Мы и сами так не каждый день. Случай особый.
— Спаси бог, что позвали! Никогда так не ел! Хоть перед смертью…
— Тьфу на тебя!
— Что расплевался! Али сам не знаешь?
— Сгинуть, Микула, дело не хитрое. Надо жить!
— Зачем?
— Вернешься к себе… Ты еще молодой…
— Нельзя мне в вервь. Двенадцать чужих сыновей оттуда увел. Половины уже нет. С меня спросят!
— Могли и без тебя сгинуть!
— Сгинули без меня — спроса не было бы. А так я увел. Не жить мне там. И не хочу. Вчера во сне Олесю свою видел. Стоит, Аленку на руках держит и зовет: «Иди к нам!»
— Не буду я тебе больше наливать!
— А и не надо! Не добреду. Голова тяжелая, ноги тяжелые… Хмельное вино! Браги с полведра надо выпить, чтоб так зашумело. Уважил, Кузьма! Дай я тебя поцелую!..
— Бить тебя будут!
— Напугал! Меня всю жизнь били! Шкура на спине полосатая.
— Могут и убить!
— А в городе не могут? Сам говорил: жить всем осталось два дня!
— Ты мог бы и уцелеть.
— На такой войне, Кузьма, уцелеть трудно. Да и зачем человеку жить, когда не хочется? Ты не печалься, я сам захотел. Поганых побил немало, а сделать так, чтоб им не пришлось больше казнить наших жен и детушек… Радостно мне. Ох, как я им! Я глотки их поганые зубами рвать буду…
— Глотки не надо!
— Не бось! Сначала дело справим, а уж потом…
— Не испугаешься, когда я приду?
— Не из пугливых… Зверья я сроду не боялся, в лесу вырос. Трех медведей на рогатину поднял.
— Меня не подыми!
— Ни за что!
— Дай я тебя поцелую!
— Проводи меня боярин до хода, ноги плохо идут.
— За стенами сам доберешься?
— Доползу.
— Чтоб не подстрелили ненароком! Поганые разъезжают…
— Куда им ночью! А я прикорну где-нибудь на травке, травка мягкая…
— Душевный ты человек, Микула!
— И ты душевный, Кузьма! Дай я тебя еще поцелую прежде, чем в эту дырку лезть…
* * *Огонь, бушевавший под стенами Путивля всю ночь, к рассвету утих, оставив на месте густо застроенного посада черное пепелище. Кое-где на месте богатых боярских хором и убогих домишек ремесленников еще струился к небу сизоватый дымок — тлели последние головешки, но от городских стен и до самой речной поймы простиралась жуткая пустота. Между уцелевших в пожаре куполообразных закопченных печей шныряли редкие всадники в тщетной надежде найти хоть какую-то добычу. Двое степняков, самые смелые, в своем розыске добрались чуть ли не к стенам города.
