Алексей Витковский - Выбор воина
Ольбард оглянулся на стены Бруга. Там в хоромах Ангуса лежат почти четыре десятка тяжелораненых, тех, чье здоровье должно окрепнуть, прежде чем они смогут выдержать трудный морской переход. Но они выживут, и большинство из них снова смогут носить оружие. Те же, кто не сможет, уже переселились в Светлый Ирий и смотрят оттуда на своих родичей. Курган возле Бруга вместил почти сотню храбрых воинов: дружине русов тяжело дался поход в Ирландию. Да еще этот случай на охоте… Александр поправляется медленно, его раны не особенно тяжелы, но его тянет тот мир, откуда он прибыл сюда. Тянет с все возрастающей силой. Ольбард уже потерял в этом походе друга. Храбр ушел к предкам, сражаясь отважно, как и подобает вождю. Если и Медведкович уйдет, это будет большой потерей. Быть может, Сигурни придется снова отправляться в путешествие Духа, чтобы вернуть его назад. Князь был готов к этому, но его вещий дар хранил молчание. Исход борьбы таился во мгле. Но отступать без боя было не в обычае Ольбарда.
«Скоро вершина лета. Не так уже много дней осталось до осенних бурь. Надо спешить!»
– Княже! – позвали его сзади. Он оглянулся. – К тебе старый знакомец!
Василько улыбался. Рядом с ним стоял огромный, широкоплечий воин в урманских доспехах. Василько, и сам мало кому уступавший шириною плеч и ростом, был ниже пришельца на полголовы.
– Не припомнишь меня, кровь Синеуса? – произнес незнакомец и снял шлем.
Он не носил бороды, а длинные волосы его были перехвачены тонким ремешком. Седые усы висели аж до груди. Но воин не был стар, помоложе князя на пару лет. Одна щека его украшена глубоким шрамом, другую покрывал замысловатый узор, наведенный тонкой иглой, изображавший падающего на добычу сокола. Знак Рарога! Серые глаза смотрели насмешливо.
– Неужто не признал? – бодрич подмигнул. – Как поживает дядько мой, Ререх?
– Бранивой! – Князь мгновение смотрел на него изумленно, потом шагнул вперед и обнял. – Ты ж, братец, всеми за мертвого почитаем! Никто не знал, куда ты делся! После того набега, когда урмане потопили твою снекку в устье Одры…
– То долгий сказ, Ольбард! Не найдется ли чем промочить глотку?
Василько захохотал и хлопнул Бранивоя по гулкой спине. Тот крякнул, засмеялся и приложил его в ответ. Великаны тут же обхватили друг друга за пояса и стали шутливо бороться.
– Погодите, медвежьи дети! Успеете силушкой померяться! – Ольбард улыбался, чувствуя, как вливается в жилы Сила. Хорошее знамение: встретить вдали от дома давно пропавшего родича, да еще в добром здравии! – Пойдем-ка в Бруг, Бранивой! Поведаешь нам о своих странствиях!
– Пойдем! – согласился бодрич и неохотно отпустил Василько. – А и крепок же у тя воевода! Двужильный!
– Ты потом на грудь его не забудь поглядеть! То-то удивишься… С такими ранами обычно прямо не ходят. И года ведь не прошло.
Бранивой покосился на Василько уважительно, но с хитрой усмешкой.
– А ведь помню его отроком еще, худым таким… В чем только жизнь держалась? И вот поди ж ты, вымахал!.. Ну что, будешь со мной бороться?
– А то! – Василько усмехнулся. – Вот меду выпьем да послушаем, что расскажешь. А там и забаве молодецкой время найдется…
Падал снег. Низкое небо нависло над вершинами сопок, раздирая о них тяжелое одеяло туч. Снег сыпался из прорех, ветер подхватывал его и устилал промерзшую землю ровным слоем холодных кристаллов. Стояла полярная ночь.
Но темнота была не абсолютной. Временами в разрывах туч вспыхивали колеблющиеся сполохи полярных сияний. Да и снег, даже в полной темноте, был всегда светлее, чем небо, или деревья, или люди…
Мороз стоял зверский. Дыхание, казалось, замерзало, едва сорвавшись с губ. Если выйти из землянки или блиндажа, холод мгновенно вцеплялся в щеки и начинал немилосердно драть. Кожа быстро немела, и казалось, что мороз ослаб, но на самом деле это был первый признак обморожения. А госпитали и так уже переполнены… Боевые действия на фронте практически замерли. Лениво постреливала артиллерия. Снайперы подстерегали неосторожных. Авиация не летала по погодным условиям, хотя даже полярная ночь обычно не мешала ей бомбить позиции противника, обозначенные разведчиками с помощью сигнальных ракет.
Снег скрипел под ногами, и казалось, что этот звук разносится на многие километры. Ветер стих. Савинов шел по направлению к КП полка и думал о том, что вот скоро уже Новый год. А войне все ни конца ни краю не видно. И хотя фрицам сейчас крепко достается под Москвой – они вовсю отступают, бросая технику, – все же ясно, что это не окончательная победа. Ленинград в блокаде, и там, говорят, очень голодно. Киев занят немцами, Севастополь – в осаде. Балтфлот вмерз в лед на Неве, и корабли его используются как плавучие батареи… Союзнички же не торопятся со вторым фронтом – им самим не сладко. Англичане одну за другой огребают плюхи в Северной Африке, японцы напали на Перл-Харбор, и на Тихом океане тоже война. Чтоб ей ни дна, ни покрышки!.. А у нас – затишье. Оно понятно, что временное. Вот распогодится малость, и полетим на разведку, а то и штурмовку позиций. Фрицам вон тоже не сидится спокойно. Часа три назад слышен был гул моторов за облаками. Судя по звуку – «восемьдесят восьмой».[68] Ходил кругами, будто что-то искал, а потом вслепую сбросил пару бомб на взлетное поле. Промазал. Фугаски упали в лесок на окраине аэродрома. Но достаточно близко, чтобы заподозрить: кто-то фрицев навел. Сигнальных ракет не было, значит, должен быть радиомаяк. Комполка посчитал угрозу серьезной и вызвал командиров эскадрилий, чтобы силами БАО[69] и стрелков охраны, зенитчиков и части летного состава организовать поиск передатчика.
Сашка спешил: посыльный нашел его в блиндаже оружейников слишком поздно. На летном поле было пусто. Лишь темнели под деревьями ряды капониров с укрытыми в них самолетами. Шаги давались с трудом. Снега намело много, и унты погружались в него по самую меховую оторочку.
«Опять придется чистить взлетную полосу, – подумал Савинов. – Чертово влияние Гольфстрима! Это он тянет сюда циклон из Северной Атлантики. Правда, антициклон не лучше. Тогда будет еще холоднее, хотя, казалось бы, дальше некуда…»
Впереди в темноте возник световой прямоугольник. Смутная тень на мгновение заслонила его, и свет погас. Послышался гулкий хлопок закрывшейся двери. Кто-то вышел из командирского блиндажа, постоял, привыкая к темноте, и, завидев Сашку, быстро двинулся ему навстречу.
– Товарищ капитан! – крикнул человек, и Савинов узнал голос Сергея Воробьева – заместителя командира второй эскадрильи. – Комполка просил поторопиться! Только вас ждем!
– Понял! – крикнул Сашка и припустил бегом. Он уже ясно различал фигуру лейтенанта, одетого в тулуп. Воробьев остановился, поджидая Савинова, потом шагнул назад… Раздался резкий металлический звук, и из-под ног лейтенанта, взбив снежную пыль, взлетел небольшой темный предмет. Вспышка взрыва ослепительно сверкнула в окружающей тьме. С визгом прянули осколки. Ударная волна отшвырнула Сашку назад. Он пошатнулся, но удержался на ногах. В глазах плясали багровые круги. Сквозь них он смутно видел неподвижно распростертую фигуру Воробьева. Оглушенный, Савинов все же сделал пару шагов вперед… и замер. Так вот, в чем дело! Дверь в КП полка снова распахнулась. Оттуда бежали люди. Со стороны капониров послышался лязг затворов: часовые готовились поднять тревогу.
– Стойте! – заорал Савинов. – Здесь мины под снегом! – Все замерли. – Фриц сбросил «попрыгунчиков»![70]
– Вы целы, капитан? – послышался откуда-то сбоку голос комполка.
– Да! – хрипло ответил Сашка, хотя совершенно не был в этом уверен. По щеке текло что-то теплое. Он сорвал рукавицу и потрогал щеку. Длинный порез пересекал ее от носа до самого уха.
«Чуть выше – и в глаз… – рассеянно подумал Савинов. – Ох и наловчились фашисты! Пару фугасок сбросили так, для маскировки! А поле засеяли „попрыгунчиками“… Что-то мне везет в последнее время. Еще пару шагов, и прощай, Родина. Только раны на груди заживать стали, и – на тебе. Не к добру это…»
И тут сердце странно ворохнулось, и Сашка, еще не понимая, что происходит, кулем осел в снег. «Какие раны? Почему на груди?» Мысль потерянно плавала в голове, тычась во все углы, искала ответов, но Савинов уже знал. Раны действительно почти зажили, те раны, которые он получил в бою с фениями! Те раны, которые к ЭТОЙ войне не имеют никакого отношения! Голова закружилась, и Сашка почувствовал, что опрокидывается навзничь. Ночное небо медленно поворачивалось перед глазами. Кто-то подскочил, ухватил за ворот тулупа, затормошил, закричал:
– Он ранен! Санитаров! – Савинов слышал все это как сквозь вату. Ему хотелось остаться здесь, чтобы бить фашистских ублюдков до последнего вздоха, но он не мог, не хотел предать ЕЕ. Ведь Она будет ждать и надеяться… а здесь он все равно умер. Или умрет. Судьбу не обманешь…
