Михаил Королюк - Спасти СССР. Инфильтрация
Каллиграфы говорят, что написанная Буква – это сосуд, содержимое которого тем чище, тем глубже затрагиваются тончайшие струны души человека. Наверное, я чего-то уже достиг в искусстве начертания символов, поскольку рисунок одновременно и притягивает, и пугает.
Теперь мой путь – ковать бабло?
Опять изучаю выписки из истории основных трендов на биржах США в восьмидесятых. Свинина, соя, пшеница, апельсиновый сок, золото. Покупка или продажа фьючерсов на эти активы, бывает, дает более ста процентов прибыли буквально за несколько месяцев.
Больше всего бесит необходимость умножать в столбик. Запасаюсь терпением и сосредоточиваюсь на счете. Предположим, на начало 1980 года у меня будет 10 тысяч долларов для торговли. Тогда на конец 1986-го будет… будет… Похоже, где-то навалял.
Перепроверяю еще раз. Хм… Сходится. Полтора миллиарда долларов.
Стучу себя по лбу и вычитаю налог по ставке тридцать процентов. Результат уменьшился до пятисот миллионов. Итого рост капитала – в пятьдесят тысяч раз за семь лет. Чуть меньше, чем пятьсот процентов в год.
Закидываю руки за голову и вытягиваюсь в струнку, глядя в потолок. А если прикупить опционов, коллов или путов, сколько брокер сможет собрать с оферов по разумным ценам… А чтобы не тратиться зря на временную стоимость, набирать позу где-нибудь за неделю-две до всплеска волатильности… И продать противоположную ногу, страйками в деньгах… Немного продать, с запасом по поддерживающей марже…
Ладно, на фиг, не буду продавать, вдруг разорвет позу на шальном движении против… На цены-то потом влиять начну, история может немного меняться. И против меня играть могут начать. Решено, не буду продавать опционы, и без этого дух захватывает, работать с ними стану только от покупки.
Вскочил и, возбужденно разминая ладони, заметался по комнате. Все эти тренды носят объективный характер – неурожаи или, наоборот, излишки производства, результаты действий Федеральной резервной системы и так далее. Мое вероятное вмешательство не должно очень уж сильно сказаться на рынках, отменяя тренды. Примерную глубину и длительность рецессий буду знать.
Да, косить не перекосить…
Сажусь и, с трудом сосредоточившись, перепроверяю все еще раз.
Итак, к концу 1990 года, к началу приватизации в России, можно выкачать с мировых бирж порядка четверти триллиона долларов. Это, правда, без учета ограничений по ликвидности инструментов и моего влияния на цены, но зато и без возможностей на других рынках, без акций, трежарис и валют. А там и ликвидности море, и тренды тоже мама не горюй.
За первые три года приватизации страна получила всего семь с половиной миллиардов долларов. И тут я, во всем белом и с несколькими десятками, а то и сотнями. Хм… Может, действительно так и надо?
Скептически покосившись на столбики цифр, пытаюсь прикинуть, на каком разряде меня начнут убивать. Получилось где-то в районе десяти миллиардов году так в 1987 – 1988-го, даже если буду использовать несколько счетов у разных брокеров.
А что, вариант… К этому времени приличную службу безопасности отстрою вокруг себя. А если стать публичной фигурой, филантропией заняться и на этом целенаправленно попиариться, создать легенду… Завалить меня будет сложнее, не каждый желающий отдать приказ сделает это и не каждый возьмется за исполнение.
Упал на ковер, глядя остановившимся взглядом в потолок. Очень хочется пойти по этому пути. Так сильно хочется, что аж страшно, – что там от меня останется хотя бы к середине пути, а сколько растворится в бабле? Это же ужасно сильный растворитель душ…
Переворот, п-п-пшел отжимания делать, нечего на полу просто так валяться. Давай, мешок, пыхти!
Вторник 5 апреля 1977 года, 13:40
Ленинград, Красноармейская улица
Неприятности начались, когда день перевалил через экватор. На большой переменке в столовой я заметил краем глаза, как Яся, оживленно размахивая надкушенной ватрушкой, что-то рассказывает Вере Соломоновне и тыкает пальчиком в толстую тетрадь, но не придал этому никакого значения. Мало ли какие темы могут быть перед уроком литературы у заслуженной учительницы и ее любимой ученицы.
Когда же по окончании урока Вера Соломоновна, ласково поглядев на меня сквозь толстенные линзы, попросила задержаться, под ложечкой неприятно заныло.
Я обреченно приблизился, с подозрением разглядывая лежащие на учительском столе теперь уже две толстые тетради, шестым чувством ожидая от них подлянки. За плечами у русички оживленно вились Тома и Яся. Наклонившись, разобрал на одной из обложек надпись: «Песенник ученицы 8 «Б» класса Афанасьевой Тамары». Четкая цифра «8» возвышалась над целой горкой зачеркнутых подружек, нижней из которых была кривенькая «тройка».
– Андрей, проверь, пожалуйста, текст. Тома его по памяти писала, нет ли ошибок? – Учительница вручила мне тетрадь, открытую ближе к концу. – Мой старый приятель из Пушкинского Дома как-то утаил от меня эту замечательную историю, укорю его при встрече.
Я опустил глаза и прочел первые две строчки: «Ночь светла. В небесном поле ходит Веспер золотой».
Длинно и грязно выругался про себя. Поставил себе несколько нелицеприятных диагнозов, но легче не стало. Неторопливо, мазохистски наслаждаясь вакуумом в голове, дочитал до конца.
– Все верно, – улыбнулся через силу Томе. – У тебя отличная память.
Задумчиво повертел в руках тетрадь, и она перелистнулась, открывшись на, видимо, наиболее часто открываемой странице. Полюбовался на вклеенную фотографию Антона Веселова. Крупная карточка шириной почти во весь тетрадный лист, в нижнем левом углу красным фломастером нарисовано сердечко.
– Отдай! – Тоненько взвизгнув, Тома рванулась ко мне, выдернула тетрадь и двумя руками прижала к груди. – Ну зачем ты туда полез!
Гневно стукнула со всего маху каблучком по полу, стремительно развернулась и выбежала, низко наклонив голову, из класса. Вслед за ней моментально испарилась и Яся.
– Э-э-э… – глупо проблеял я вслед. – Э-э-э…
Озадаченно поморгал, глядя на захлопнувшуюся дверь.
– Да, как-то неловко получилось, – сказала, покачав головой, Соломоновна. – Извиниться бы?
– Да легко… Поможет ли? – Я вопросительно развел руками.
– Смотря как просить.
– От чистого сердца… Действительно глупо получилось. – Я раздосадованно тряхнул головой.
– И никому не рассказывать, – с нажимом продолжила русичка.
– Дурак я, что ли… – пробормотал расстроенно. – Я пойду?
– Иди, Андрей. – И, пожевав бледными губами, добавила: – Прямо сейчас Тому не ищи, пусть успокоится сначала.
Я кивнул, снял с парты портфель и пошел к выходу. Вот не было печали…
За дверью меня встретил встревоженный Паштет:
– Что у вас там случилось? Чего эти выскочили как ошпаренные?
– Трагическая случайность, Паш. Придется просить прощения.
– Ну, может, оно даже и к лучшему сейчас, – задумчиво пробормотал Паштет и, немного помявшись под моим вопросительным взглядом, продолжил: – Тут Свете стукнули, что ты с Томой танцевал, и из школы вас идущими вместе видели… Она… это… сильно расстроилась… Может, теперь порадуется.
– Твою ж мать… – Я остановился, потрясенный плотностью наступившей черной полосы. Да уж… Понедельник – день тяжелый воистину. – Кто стукнул, известно?
– Не-а. – Паштет печально шмыгнул носом.
Пристально посмотрел на него:
– Вот что, друг мой ситный, такие вещи оставлять безнаказанными нельзя. Тебе партийное задание – узнать у Зорьки, кто стукнул. Аккуратно вызнать, понятно? В лоб не спрашивать.
Паша истово закивал. Я вздохнул:
– Пошли уж.
Так, сортирую неприятности. Пушкиниста откладываю на вечер, в спокойной обстановке буду придумывать отмаз. Света… хм… Ей лучше дать день-два пострадать, пока не буду к ней лезть с разборами. А вот с Томой надо сегодня все решить, тут, наоборот, затягивать не надо. Чуть приободрившись, вошел в кабинет физики и обежал его взглядом.
Картина маслом: Яся, сидя вполоборота, что-то тихим шепотом втирает насупленной Томе, Зорька с гордым видом смотрит мимо меня, глаза чуть поблескивают влагой. Угу, если она думает, что наказывает меня молчанием, то не в моих интересах ее разубеждать. Шлепнулся на свое место и начал продумывать предстоящий разговор.
Гоп-стоп, мы подошли из-за угла… Ну не «мы», положим, а я, но эффект неожиданности сохранился. Яся с готовностью остановилась, а моментально покрасневшая Тома вильнула взглядом и попыталась спрятаться у нее за плечом. Я еще раз окинул взглядом опустевший после звонка на последний урок коридор и выставил вперед ладони:
