Александр Сапаров - Личный лекарь Грозного царя
– Радостно мне принять в доме моем гостя почетного, боярина Щепотнева, и сына боярского Кошкарова, прошу вас, гости дорогие, поцеловать жену мою Анфису.
Я несколько замешкался, но Борис был тут как тут.
– Наперед ты, Андрей Петрович, изволь поцеловать свою жену, Богом данную.
После лобзания супругов мы с Борисом с поклоном подошли к Хованской и символически расцеловались с ней, за что она нам налила по чарке вина. Потом мы еще немного попрепирались, кому первому пить. И когда все обычаи были соблюдены, мы наконец уселись за стол, уставленный медами, брагами и всевозможными закусками. А Хованская в сопровождении служанок удалилась в свои покои.
Князя любопытство так и разбирало, но он держался стойко, угощал нас яствами, слуги наливали чарки, но я тоже держался и ждал нужного момента. А вот в зал внесли круглые пироги, и вновь появилась хозяйка. Тут я встал и торжественно произнес:
– Андрей Петрович, прибыл я к тебе с целью единственной. Слыхал ты, наверно, что государь наш Иоанн Васильевич крестным отцом сыну моему новорожденному стать пожелал. А вот крестную мать поручил мне найти. А у меня немного знакомств имеется. И вспомнил я, что твою Анфису три года назад лечил. Знаю я, что жена она достойная, чтобы с государем нашим перед купелью стоять, посему прошу оказать мне честь великую и дать свое соизволение, чтобы стала она крестной матерью сыну моему.
Чего-чего, а такого предложения хозяева не ожидали, потому как из руки князя даже выпал ножик, которым он только что резал глухаря.
Еще бы, пришедший царский лекарь давал боярской семье неожиданный шанс на возвышение. Ведь Хованская станет кумой царя. Я почти видел, как в голове князя «крутились ролики и шарики», когда он обдумывал мою почтительную просьбу.
Пока Хованский сидел в раздумьях, подскочивший слуга ловко вытащил нож у него из-под ног, где его уже начала облизывать какая-то собака, и положил на стол.
Это действо как бы привело нашего хозяина к какому-то решению. Он приосанился и заговорил:
– Признаться, удивил ты меня, Сергий Аникитович, я уж обо всем, что только представить мог, передумал, все искал причину для твоего приезда. А до такого не додумался, хотя и знал о словах государя. Скажу я тебе, что хоть мы и не родня, но оказал ты нашему семейству услугу великую, и невместно нам просьбу твою не исполнить. Анфиса, – повернулся он к жене, которая как соляной столб стояла у стола, – слыхала, о чем боярин просит? Так вот решил я – быть по сему, станешь ты крестной у сына его.
Анфиса, до этого молча слушавшая мужа, наконец открыла рот.
– Как прикажет муж мой Андрей Петрович, так и сделаю. Для тебя, Сергий Аникитович, всегда рады уважение оказать.
Я встал, вышел из-за стола и обратился к присутствующим:
– Спасибо за хлеб-соль, за уважение, за слова добрые и что просьбу мою согласились исполнить. А сейчас прошу чету княжескую мои подношения малые принять.
Борис уже крикнул в двери, и оттуда два моих воина волокли мешки с подарками. Князь с удовольствием разглядывал соболей, вываливаемых из мешков, куниц и прочее, но, когда из деревянного ящичка, пересыпанного стружками, я вынул хрустальное блюдо, он, разом потеряв всю солидность, выхватил его из моих рук и начал разглядывать со всех сторон. Его жена, до этого момента старательно изображавшая из себя «жертву домостроя», резко перестала ею быть, и сразу стало понятно, кто в доме хозяин. Хованский безропотно отдал в ее дрожащие от волнения руки эту драгоценность. Анфиса, прижав блюдо к груди, поспешно удалилась в свои покои. Оттуда сразу послышались восторженные женские крики, дочери князя, служанки хором выражали свое восхищение.
После блюда на все остальное князь смотрел уже почти равнодушно, только керосиновая лампа немного заинтересовала его, но не более.
– Как же ты, Сергий Аникитович, запрет царский обошел, ведь монополию государь объявил на хрустал? Знаю я, что все ты в казну продавать должен? – полюбопытствовал он.
– Андрей Петрович, так нет в этом ничего странного, хрусталь этот у меня в доме еще до решения царского был. А свое имущество я сам вправе решать, кому в дар поднести, – разъяснил я ситуацию.
– Ну ты, Щепотнев, уважил так уважил. – Князь уже почти по-свойски подмигнул мне и тихо добавил: – А ты видел, как женка моя, хоть набеленная, так еще белее стала, когда такую красоту увидала. Ведь ни за что не даст на стол поставить, чтобы не расколотили ненароком! – И залился смехом.
Я вежливо посмеялся вместе с ним и стал откланиваться. Но тут Хованский в свою очередь вскочил из-за стола.
– Аникитович, теперь ты должен мой отдарок принять. Честно скажу, не думал об таком. Но после хрустала решил, что тебе это больше пригодится.
Он махнул рукой, и кто-то из слуг уже внимательно слушал его слова. Через десять минут в помещение внесли большой сундук.
Когда я заглянул туда – увидел два огромных пергаментных фолианта.
Князь, глядя на мое волнение, ухмыльнулся:
– Вся Москва знает, что Щепотнев книжник заядлый, пожалуй, только у государя и митрополита либерея поболе будет. Так вот дарю я тебе книги эти – знаю, что писаны они лекарем Абулисином. Мыслю, что впрок тебе они будут, а мне вроде бы и ни к чему.
Я стоял, а в голове крутилось одно: за какое-то хреновое блюдо получить труды Абу Али ибн-Сины! Как же я вовремя сюда зашел!
Теперь наступила моя очередь трепетно раскрывать тяжелые обложки, смотреть на старославянскую вязь букв и думать: кто же во глубине веков смог перевести и переписать на русском языке эти труды?
Книги были вынуты из сундука, упакованы, и мы, выпив на посошок, наконец расстались.
Домой я попал уже затемно, на большом подворье было тихо, только где-то в людской слышались смешки парней и визг девушек, сидевших без света на вечерних посиделках. Там, как обычно, рассказывались страшные сказки, а парни, пользуясь темнотой, старались пощупать понравившуюся девицу.
Мои сопровождающие, быстро передав лошадей конюхам, побежали скидывать доспехи, чтобы тоже присоединиться к собравшейся в людской молодежи. Трое вояк постарше пошли к себе. Нас же с Борисом встречали уже холопы, которые, как всегда, изобразили, что ведут меня под руки к крыльцу. Все уже знали, что по-настоящему этого делать не надо. Но ритуал все равно приходилось соблюдать – увы, моего демократизма здесь никто не понимал.
– Борис, – обратился я к своему спутнику, – может, тебе тоже в девишнике том посидеть, а то, гляжу, ты на девок вовсе не смотришь.
– Сергий Аникитович, побойся Бога, какие девки, старый я уже, не надо мне никого, бобылем буду век вековать.
«Ага, как же, – подумал я, – то-то ты к младшей сеструхе Верки Маньшевой дорожку протоптал. Вся дворня об этом говорит, а Глафира уже боярыней себя видит». Тем более что за прошедшее время Кошкаров приоделся и теперь уже не гол как сокол.
Один из слуг нес за нами завернутые в холстину книги. Приказав их унести в кабинет, я вошел в дом, где был встречен женой. Несмотря на то что Ира знала про мой визит к Хованским, ужин на столе уже давно меня ожидал. Не хотелось огорчать ее отказом, поэтому пришлось идти ужинать. Борис за стол не сел, сказав, что и так объелся у Хованских, ушел в свой закуток. Так что мы сидели с Ириной вдвоем. Я рассказал о своей поездке, и что будущая крестная у нас появилась. Теперь остается только согласовать дату крещения с Иоанном Васильевичем, и все будет в порядке. За все сказанное я был расцелован и назван молодцом.
«Смотри-ка, – подумал я, – все же мое влияние дает себя знать». Еще полгода назад Ира так непосредственно себя со мной не вела бы.
Но вскоре до нас донесся детский плач, жена сорвалась с места и унеслась на женскую половину, я даже не успел ей напомнить, что там целых три мамки, которые вырастили не одного ребенка, и что они вполне справятся и без нее.
Ну что же, если меня оставили одного, надо пойти рассмотреть поближе подарок Хованского.
В кабинете я зажег две лампы и в их свете начал развязывать крепко затянутые узлы. Наконец это мне удалось, и я, положив один из фолиантов на стол, приступил к чтению. Как всегда, чтение старославянской вязью меня жутко раздражало, хотя я за эти годы изрядно улучшил свое знание письменности. Поэтому минут через двадцать начали слипаться глаза, и я отправился на боковую.
Утром все было как обычно – молитва, завтрак и Кремль. Сегодня никаких нравоучений государь мне не говорил, только погрозил пальцем, унизанным двумя перстнями, сначала мне, а потом Брянцеву, который тенью стоял за его высоким резным стулом. Намек мы оба поняли правильно, и я заверил Иоанна Васильевича, что нарушать царского приказа не намерен.
![Елена Арсеньева - Жены грозного царя [=Гарем Ивана Грозного]](/uploads/posts/books/17531/17531.jpg)
