Становление (СИ) - Старый Денис

Государь небезосновательно посчитал, что коронация во время празднования Воскресенья Христова будет способствовать в народе ассоциации с тем, что венчание на царство — есть священнодействие с глубоким сакральным смыслом. Он — помазанник Божий, его решения — это решения Бога.

По приезду в Москву государя встречали придворные не ниже третьего ранга, как дамы, так и их мужья. Вся эта когорта дворцовых обитателей приехала из Петербурга вместе с государем. Но так как положено государя встречать, то высшим чиновникам было предписано обогнать царские кареты и успеть облачиться в достойные, регламентированные самим императором наряды, словно все придворные жили в том самом Петровском дворце.

Павел Петрович не стал привлекать многих людей для своего собственного сопровождения и входил во дворец в компании двух старших сыновей, Александра и Константина. Будущая императрица заходила следом за супругом и даже сыновьями в сопровождении канцлера Российской империи графа Александра Андреевича Безбородко [здесь и далее описание коронации, приближённое к той, что была в РИ].

— Ваше Императорское Величество, — говорил каждый, мимо кого проходил государь.

Слова сливались в единый гомон, который провоцировал головную боль у Павла Петровича. Но император терпел, неизменно приподнимал каждую ногу, чеканя шаги, почти был на плацу. И вот лицо самодержца скривилось неприязненной гримасой.

— Граф, я не хочу, чтобы митрополит Платон здесь находился, — шепнул Павел Петрович на ухо Безбородко.

Ну, как шепнул? До уха канцлера Павел не дорос, да и не так, чтобы он тихо говорил. Слова были услышаны многими.

Павел Петрович первоначально взял с собой в поездку Новгородского митрополита Гавриила. Митрополита же Московского Платона Павел считал прихлебателем и потакателем прескверных выходок матушки Екатерины Алексеевны. Если он позволял ей столько греховного падения, а по слухам, так и благословил брак матушки с ненавистным Потёмкиным, то не имел права возлагать корону на государя.

— Коли не желаете, Ваше Величество, кабы я возложил корону на вас, то воля ваша. Погляжу, яко вас коронуют иные, — сказал митрополит Московский Платон, услышав, что именно Павел говорил канцлеру.

Павел Петрович хотел воспротивиться. Он зло посмотрел на Платона, задрав голову, тяжело подышал, но сдержался. Не стал император перечить одному из влиятельнейших иерархов русской православной церкви. Не то чтобы государь опасался Платона или даже порицания и вражды с церковью. Он просто воздержался от того, чтобы не омрачать важное мероприятие. Ну, и ещё не ушло окончательно из самодержца желание нравиться, в том числе и церкви.

Павел скрылся за очередными дверьми, и из придворных словно выдернули стержень. Многие сгорбились и осунулись, растеряв преизрядную толику своего аристократизма.

Третьего апреля в восемь часов утра Павел Петрович в сопровождении всё той же малой свиты из сыновей, жены и канцлера отправился в Успенский собор. Путь от дворца к собору был столь короткий, что почти уже венценосное семейство решило сделать небольшой крюк.

Павел был в мундире, высоких сапогах, и он шёл так, словно на параде, важно и чеканя шаг. На пороге собора Павла встречал митрополит Гавриил, который подал императору долматик [долматик — деталь литургического облачения клирика, а также деталь одежды византийских императоров]. Здесь же он получил скипетр и державу.

Когда Павел входил в собор, уже облачённый в долматик, в храме соревновались два вида громких звуков: с одной стороны, церковный хор уже вовсю распевал псалмы, с другой же — слышались возгласы возмущения, удивления шокированного высшего света Российской империи.

Люди подумали, что на императоре католическое одеяние. Лишь только приветствие митрополита Гавриила смущало и заставляло задумываться, что же вообще происходит. Только через пару минут по собравшимся в соборе вельможам стала расходиться информация, что император облачился в византийское одеяние. Свидетельством тому были и наплечные византийские бармы, которые тот же Гавриил надел на императора.

Коронация прошла без каких-либо особенностей, а после был обед. И здесь случилось то, что ещё долго будет обсуждаться и при дворе, и всеми дворянами, причём не только в России. Императорская фамилия сидела за столом под балдахином, и им подавались блюда. Если бы было всё именно так, как звучит, то ничего особенного. Однако, блюда подносили полковники в сопровождении кавалергардов. Когда полковник ставил блюдо на стол, кавалергарды брали на караул. Проходящим кавалергардам и полковникам все собравшиеся должны были отдавать приветствие, а дамы исполнять глубокий книксен. И всё это действие наблюдали приглашённые на коронацию придворные и иностранные послы.

Далеко не все поняли, что подобное мероприятие, когда император вкушает, а все смотрят на это, ничто иное, как отсылка к правилам французского дореволюционного дворцового этикета. Павел Петрович показывал, что всё революционное для него — зло, и что он станет тем, кто восстановит попранный порядок.

При этом больше никто не ел, все стояли на ногах, без возможности присесть, музыки также не было, как и не предполагался какой-либо бал или приём. Так что символизм церемонии не был оценён аристократией. И ранее в России не было таких правил, нет подобного уже и в Европе. Поэтому действия императора вызывали оторопь и неприятие.

— Велю волей своей императорской, яко помазанника Божьего, назначить графа Салтыкова Николая Ивановича фельдмаршалом и даровать ему поместье в Курляндии на более тысячу душ… — началась раздача милости.

Император «сорил» деньгами, поместьями, землями, домами в Петербурге. Даже его матушка Екатерина Алексеевна за раз и близко столько не даровала, как это делал император [Екатерина раздавала много поместий своим фаворитам, но Павел явно не отставал от матушки, раздав едва ли не больше лишь за четыре года правления].

Все резко было забыто, унижения, усталость. Пусть и на время, когда уже завтра будет переосмысление всего действия. В сию минуту не возмущало унижение полковников, пренебрежительное отношение со стороны императора. Началась невиданная лотерея. И каждый присутствующий вспоминал или языческую богиню Фортуну, или взывал к Господу Богу, чтобы и его также не обделили царской милостью. И они были услышаны, так как мало, кто был обделён.

Раздача милостей длилась долго. Император наслаждался реакцией и купался, как ему тогда казалось, во всеобщей любви верноподданных. Но всё заканчивается, закончились и раздачи милости. Императорское семейство поднялось из-за стола и удалилось спать. Время же подходило к вечеру, и коронация, как оказалось, не повод, чтобы нарушать распорядок дня.

А после приглашённые даже были благодарны государю, что тот не устраивал бал. Все были утомлены до изнеможения, а дамы то и дело падали в обмороки. Дело в том, что во дворце, где проходил обед императора с семьёй и последующая раздача милостей, не было ни одного места, где можно присесть. По приказу императора все стулья, диваны — всё было убрано. И подданным приходилось долго стоять, не имея возможности для отдыха. Так некогда делали французские вельможи, стояли у стола короля, но русская аристократия к таким резким переменам на французский дореволюционный образец не была готова ни физически, ни морально.

А ведь ещё всем было предписано явиться в одеждах старого образца. И дамы, уже отвыкшие от фижм и жесточайших корсетов, испытали немало трудностей, чтобы выдержать всю эту непонятную, затянувшуюся церемонию.

В российском обществе коронация вызвала неоднозначную реакцию. Те, кто получил большие милости, с трудом, но выискивали комплименты в защиту императора, другие же возмущались безрассудству и неуважению вольным дворянам. Хуже всего было простым людям, которые так и не дождались изобилия и красочных фейерверков.

*……………*………….*

Москва

4 апреля 1796 года