София Мак-Дугалл - Граждане Рима
И Макария таки навела на Туллиолу страх за завтраком. Туллиола, всегда такая тактичная, почти все время молчала.
— Думаю, ты могла бы сказать ему хоть несколько ласковых слов, — произнес Фаустус.
— Нет, не могла бы, — отрезала Макария. — Это лицемерие. С ним такая морока. И глаза вечно бегают.
— Ну, это несправедливо, — мягко сказала Туллиола, почти так же спокойно, как обычно. И явно почувствовала облегчение, когда Макария проигнорировала ее.
— Не понимаю, зачем я здесь.
— Теперь он мой единственный брат. Ты такая бессердечная молодая особа, — жалобно произнес Фаустус, а затем, чтобы наказать дочку, которая строптивилась все утро, добавил: — впрочем, не такая уж молодая.
— Да, — ответила Макария, хотя было неясно, с какой частью высказывания отца она соглашается. И, немного помолчав, глубокомысленно заметила: — Тебя-то уж точно это заставляет чувствовать себя стариком.
Откуда у него такая жестокая дочь? Инстинкт ранить человека в самое больное место проявился у нее с двенадцати лет.
— Никто не имеет права так разговаривать со мной. Я император. Я твой отец. Ты просто несчастье какое-то.
— Как домой хочется! — скорбно выговорила Макария.
— Ты и так дома, — резко сказал Фаустус. — Можешь уделить хотя бы одно утро.
— Видишь, ты даже не знаешь, что я не могу уделить утро. А следовало бы, следовало бы знать, как быстро могут прийти в расстройство дела. И это не одно утро, я уже несколько недель…
— Здесь — из-за похорон твоего дяди!..
— Я уже несколько недель торчу здесь, а там, может быть, все посадки гибнут из-за какой-нибудь болезни, и я ничего не могу поделать…
— Чушь. Не знаю, зачем ты тратишь время попусту на все это.
— Мне надо чем-то заняться.
— Да! — воскликнул Фаустус. — Замуж тебе надо.
— Я уже слишком стара, — устало ответила Макария. — Ты сам это сказал.
— Ничего я не говорил. Ты императорская дочь и не можешь быть слишком старой.
— Я всегда была слишком старой, — мрачно пробормотала Макария, ни к кому не обращаясь. Потом вслух, громко и отчетливо сказала: — Не понимаю, какой смысл, что я ему скажу. Он меня даже не узнает. Не думаю, чтобы он меня узнал, даже будь он в здравом уме.
Тут появился Друз и молча бросил на Макарию убийственный взгляд.
— Приношу за нее свои извинения, — громко произнес Фаустус. Друз только пожал плечами.
Фаустус пошел по газону навстречу Луцию. Бросив взгляд через плечо, он увидел, как Макария и Туллиола на мгновение оцепенело застыли рядом. Не держись они одинаково прямо, Фаустус решил бы, что это существа разной породы: Туллиола была само изящество и непринужденность, Макария напоминала угрюмого солдафона. Она не была дурнушкой — нет, она унаследовала черты всех Новиев, четко очерченные и властные, не считая сонно приспущенных век, сочных и слегка изогнутых губ. Но у Макарии на них лежала печать неизгладимой мрачности, она не предпринимала никаких усилий — помимо тех, что были необходимы, чтобы выглядеть более или менее опрятно, а не закоренелой неряхой. Фаустус жалел, что не выдал ее замуж, когда она была еще совсем молодой и податливой и могла не только шипеть и огрызаться, хотя, по правде говоря, теперь он не мог припомнить, было ли вообще когда-нибудь такое время. Долгие годы он с трепетом откладывал этот момент, к тому же намеки на обещания руки Макарии помогали ему ладить с упрямыми правителями или сенаторами, из которых требовалось вытянуть деньги. К тому времени как он понял, что с Макарией действительно пора что-то делать, ей уже исполнилось двадцать четыре, она уперлась, было поздно. Иногда он с сожалением думал — а что, окажись Макария мальчиком?
Друз вертелся около них, и Макария что-то говорила ему — возможно, извиняясь и благодаря, потому что Друз слегка улыбнулся ей.
— Луций, это я, Тит, узнаешь? — быстро проговорил Фаустус.
Да, глаза у Луция действительно бегали, хотя это могло быть и от испуга. Один раз взглянув на Фаустуса, он, казалось, больше не хочет его видеть. Пожав руку брату, он наконец произнес:
— Узнаю. — Но Фаустус ему не поверил.
Сиделка Луция, Ульпия, привлекательная, чем-то похожая на белку женщина, примерно ровесница Макарии, легко хлопнула его по плечу и сказала:
— Ну же, Луций Новий, это твой брат.
— Лео! — пробормотал Луций. Фаустус вздрогнул.
— Луций, ты прекрасно знаешь, что это не Лео. Тебе ведь известно, что случилось с Лео. Послушай, ты ведь должен знать.
Луций слегка поежился. Подошли Туллиола, Макария и Друз, который печально сказал:
— Не надо было брать его на похороны, дядя, уверен, до этого ему было лучше. Правда, папа?
Луций неопределенно кивнул, сел и принялся деловито вырывать траву с корнем.
— О Боже, — сказала Ульпия растерянно, но оптимистично.
— Зачем ты это делаешь? — спросил Друз ровным голосом, в котором тем не менее слышалось горестное приглушенное отчаяние. Луций быстро взглянул на сына и, к удивлению Фаустуса, остановился. — Как там Яни-сан, дядя? — небрежно осведомился Друз, словно бы Луция здесь не было. Яни-сан, губернатор Террановы, приехал в Рим обсудить планы укрепления великой Стены вдоль римско-нихонской границы; Фаустус не мог принять окончательное решение по этому вопросу.
— О, как обычно. Просто бич Божий, — ответил Фаустус так же небрежно, надеясь, что Друз сменит тему.
— Так нельзя, понимаете, — горячо сказал Друз. — С ним надо держать ухо востро — руки у него загребущие. Он только и хочет, чтобы вы выбрасывали на него деньги, и ничего не думает менять.
— Да, да, — ответил Фаустус, стараясь, чтобы его голос звучал одновременно по-стариковски добродушно и несколько рассеянно. Он знал, что молодой человек сам хочет стать правителем Террановы. Но за всю свою жизнь Друз едва ли месяц провел за пределами Рима. Упрятав Луция на самой уединенной семейной вилле, он слонялся из дома в дом, захаживал во дворец и, казалось, ни минуты не способен прожить без Рима. Как-то раз он помог руководить Народными Играми и, казалось, считал, что теперь по логике вещей должен руководить целой страной. Фаустус подумал, что Друз выглядит бледным, измотанным и, возможно, плохо себя чувствует. Старая тревога шевельнулась в нем, такая старая и привычная, что можно бы и не беспокоиться, если бы не присутствие Луция — живое свидетельство того, что кто-то еще из семьи сойдет с ума.
А может быть, Друз просто переусердствовал, посещая вечеринки, или был влюблен.
Наконец Макария довольно любезно произнесла:
— Как поживаете, дядя Луций? — сложив перед собой руки, как примерная девочка. После ее утренней воркотни Фаустус и впрямь подумал, что она лицемерка. Луций закашлялся, отрывисто рассмеявшись, и повторил:
— Как? Как? — Друз непроизвольно с раздражением вздохнул и отошел в направлении дома, где Туллиола по-прежнему стояла, тактично прислонившись к выходившим в сад дверям.
— Я только хочу спросить — вы в порядке? — не отставала Макария с деланным терпением.
— Марш в дом и оставь его в покое, — скомандовал Фаустус.
Макария испытала столь явное облегчение, что не стала протестовать и покорно удалилась.
— О, Луций, — взмолился Фаустус с чуть заметной дрожью в голосе, появившейся после ухода Макарии. — Скажи хоть что-нибудь разумное. Лео умер. Это я.
— Да, я знаю, Тит, — внезапно пробормотал Луций.
— Луций! — выдохнул Фаустус.
Затем кто-то, а точнее, Гликон, личный секретарь Фаустуса, стремительно появился на лужайке, Макария и Туллиола поспешали вслед за ним.
— Государь, государь, боюсь, мне нужно с вами переговорить.
— В чем дело? — рявкнул Фаустус, раздраженно оборачиваясь.
— Папочка, Марк пропал, — сказала Макария. — И в его доме нашли мертвую женщину. И никто не знает, что случилось.
— Мертвая женщина! — шепотом подхватил Луций, закрыв рот грязными руками, испуганный, как никогда. Фаустус стоял, моргая, с таким чувством, будто уже заранее все знал: «Конечно», — безысходно крутилось у него в голове. Их всех в конце концов прикончат. Затем он увидел, как побелели и какими напряженными стали лица его домочадцев, как, несмотря на взаимные обиды, они инстинктивно прижались друг к дружке, объединенные недолговечным дружеским чувством, замешанным на испуге, после чего фыркнул, мгновенно овладев собой и выпятив грудь. Уж он-то не будет стоять как истукан. Пройдя между женщинами, он направился к Гликону.
— Просят выкуп?
— Нет, — запинаясь, пробормотал Гликон. — Госпожа Новия права. Мы даже не знаем, похитили ли его, государь.
— Что же тогда могло случиться? — У Гликона был жалкий вид, он всячески старался не встречаться взглядом с императором. — Я серьезно спрашиваю, — жестко произнес Фаустус.
— Извините, но я не знаю.
