Борис Батыршин - Египетский манускрипт
А Ольга тем временем наскоро просматривала видео, заснятое во время погони. Она и сама не сразу поняла, что подтолкнуло ее вместо револьвера достать смартфон и крупным планом снимать бомбиста в пролетке. В отличие от барона и Никонова, Ольга его отлично рассмотрела. Это, вне всяких сомнений, был студент – видны были молоточки Технического училища в петлицах форменного сюртука. Девушка усмехнулась – парень на этот раз даже переодеться не удосужился!
Геннадий, строя планы на будущее, возлагал большие надежды на студенческие кружки и народовольцев. Их организация была в основном разгромлена царской охранкой: кто попал на каторгу, кто – в эмиграции; иные взялись за ум и бросили революционные игрища. Поиск нужных людей представлялся задачей крайне непростой; Геннадий собирался разыскивать их по архивным документам – явки, места жительства, знакомые, маршруты поездок, – все это имелось, конечно, в богатейшем материале, собранном историками революции за годы Советской власти. Были сведения и о квартирах, где собирались студенческие кружки, о заведениях, которые посещали молодые бунтари… Однако данные эти были не вполне надежны; трудно оценить, кто из авторов писал на основе архивных документов, а кто повторял чьи-то домыслы, а то и вовсе занимался сочинительством.
И тут – такая удача! Ольга не сомневалась, что бомбист так или иначе связан с террористами-народовольцами. Вряд ли это бельгиец, на которого он работал, – тот мало походил на революционера. Однако же и на хитровских громил студент похож не был. Да и само орудие – адская машина – ясно указывало на вполне определенные круги. Такие бомбы были популярны среди народовольцев, а позднее – и эсеров…
Так что Ольга легко согласилась оставить мужчин – надо было как можно скорее рассказать обо всем Геннадию. Конечно, Москва девятнадцатого века не утыкана сплошь видеокамерами, да и с базами персональных данных здесь некоторые сложности; но, имея приличное изображение нужного человека, можно рассчитывать на успех. А уж как искать – это другой вопрос. Ольга не сомневалась, что Геннадий способен справиться и не с такой задачей. Имелись у нее и другие идеи: всесторонне обдумав визит к модистке, Ольга собиралась предложить своим соратникам неожиданный, но верный способ пополнения партийной кассы. И не просто предложить – но и провести его в жизнь, причем с немалым удовольствием…
Николка пришел домой в весьма предосудительном виде – с рассеченным лбом, в одежде, с которой, несмотря на все усилия, так и не удалось убрать кровь, пыль и прочие следы приключений. Скандал, конечно, был неминуем – поднимаясь по лестнице, мальчик уныло подумал, что не худо было бы зайти на квартиру Семеновых и подобрать чистую рубашку среди Ваниных вещей взамен собственной, продранной в нескольких местах и покрытой наспех замытыми кровяными пятнами. Мысль была хороша, но – увы, из разряда запоздавших. Потому что стоило тете Оле увидеть племянника…
Нельзя сказать, что Николка рос таким уж домашним мальчиком. Случалось ему прийти из гимназии и с бланшем под глазом, и в шинели с оторванной полой… летом он исправно таскал домой занозы, содранные колени, пятна дегтя на штанах. В общем, все, что полагается мальчугану его лет, ведущему нормальный образ жизни. Но сегодняшние достижения затмили все.
Рассеченный в двух местах лоб. Рука, ободранная от локтя до запястья, – в горячке, после взрыва, Николка этого даже не заметил, ссадина обнаружилась, только когда пришлось снимать рубашку. Волосы, слипшиеся в колтун от запекшейся крови, – Ольга пыталась заставить мальчика вымыть голову, но тот лишь буркнул в ответ что-то невразумительное и поглубже натянул на глаза гимназическую фуражку.
Фуражке, кстати, тоже досталось – козырек треснул пополам, и теперь правая его половина лихо топорщилась вверх, а нижняя понуро свисала на лоб. Про то, в каком виде были сорочка и штаны, вообще не стоило упоминать; точнее всего на сей счет выразилась Марьяна: «Вы что, паныч, с нищим на паперти у Николы Мирликийского одежкой поменялись?»
Надо отдать должное тете Оле – рассердилась она не из-за плачевного состояния Николкиного гардероба. Увидав разбитый лоб и слипшиеся от крови волосы, женщина чуть не грохнулась в обморок. А придя в себя – принялась хлопотать вокруг мальчика как возле раненного на войне героя. Николка был раздет, отмыт, ссадины обильно залили йодной настойкой и перевязали чистой небеленой марлей, за которой Марьяне пришлось бежать в аптеку Ройтмана, на самый Земляной Вал.
Оказав первую помощь пострадавшему, тетка критически обозрела плоды своих трудов – племянник стоял перед ней живой, отмытый, с головой, замотанной в марлевый тюрбан, как у турецкого паши, – и поинтересовалась: где это Николку черти носили и как его угораздило так пораниться и изгваздаться?
Мальчик пытался отделаться привычным «да так, гулял, упал» – отговоркой, придуманной для не в меру любопытных родителей еще в античные времена, – но тетя была непреклонна. Она твердо решила выяснить, где и каким путем племянник пытался сгубить свою молодую жизнь.
Допрос, как легко догадаться, закончился слезами: сначала расплакалась тетя Оля, огорченная упорным нежеланием Николки держать ответ за проступки, а потом и он сам – мальчик не мог вынести слез любимой тетушки. Так они и рыдали, когда в дверь заглянула Маринка, – и к слезному дуэту немедленно присоединился еще один исполнитель, превратив его, таким образом, в трио.
Когда слезы были высушены, носы – утерты, а кружевные платки, сыгравшие в этих мероприятиях главную роль, спрятаны в рукава дамских платьев или засунуты под подушки, – никто из присутствующих уже не помышлял о продолжении допроса. Тетя Оля послала дочку на кухню сказать Марьяне, чтобы та ставила чай, а сама заявила Николке, чтобы тот собирался. Оказывается, утром пришло письмо от Выбеговых, соседей Овчинниковых по Перловке.
Нина Алексеевна, дачная приятельница тети, писала, как хорошо теперь на берегу Яузы; пересказывала во всех подробностях новости загородного жития. Была здесь приписка и от управляющего дачным поселком: тот кланялся и сообщал, что крыша дачи, которую Овчинниковы собирались снять, уже перекрыта. Так что господа жильцы могут заезжать когда им будет угодно – все-де готово, ждем дорогих гостей.
Так что с самого утра, все то время, пока Николка носился по Москве за злодеями и бомбистами, семейство Овчинниковых готовилось к отъезду. Он был намечен на завтрашнее утро, так что времени и у тети, и у Василия Петровича, да и у самого Николки было в обрез. Дворник Фомич был отослан сговориться на завтрашнее утро с ломовиком, а Василий Петрович самолично отбыл на вокзал, чтобы справиться о поездах с Ярославского (бывшего Троицкого) вокзала до Сергиева Посада. Решено было, что сам он с супругой и детьми поедет поездом, тогда как Марьяна с Фомичом будут сопровождать до поселка подводы со всем необходимым для дачной жизни скарбом. Вечером Фомичу предстояло вернуться на Гороховскую, а семейство Овчинниковых ожидали полтора безмятежных месяца дачной жизни.
Обыкновенно мальчика вместе с кузинами отсылали в августе в Севастополь – погреться на крымском солнце, набраться сил перед слякотной московской осенью. Там Николку ждал дом его детства и отец, так что мальчик обычно был рад этой поездке. Но в этом году не сладилось: в севастопольском доме еще в мае начали большой ремонт, который продолжался и по сей день. Так что на половину июля и август решено было отправиться в Перловку, в дачный поселок, где Выбеговы и Овчинниковы провели уже не одно лето; дачи они обыкновенно снимали по соседству.
Марина предвкушала веселые деньки в обществе Вари Русаковой, а вот Николка совсем забыл о даче: за появлением Никонова и развязанной Ван дер Стрейкером войной он и думать о ней перестал. И вот – на тебе! Завтра! Николка совершенно не представлял, что делать, – а потому подчинился тете Оле и поплелся к себе в комнату собирать вещи.
Глава 3
Любому, кто возьмет в руки эти записки, знакомо понятие «Северная Пальмира» – порой репортеры и литераторы называют так Петербург. Знакомо оно и мне; но лишь попав в этот оазис посреди пустыни, я понял настоящий смысл этой аллегории.
Пальмира (слово это произошло от арамейского Тадмор – «город пальм») некогда была цветущим городом. Слава ее гремела по Лаванту, Средиземноморью и Малой Азии, достигая на западе геркулесовых столпов, а на Востоке – Колхиды. Город лежит в оазисе, между Дамаском и Евфратом, в ста сорока километрах от последнего. И Библия, и Иосиф Флавий уверяют, что основал Пальмиру царь Соломон; вам самим, мои читатели, решать, который из этих источников заслуживает доверия: по мне – так все едино, тем более что в этом вопросе они сходятся.
