Андрей Посняков - Посол Господина Великого
Пыльными дорогами, болотами сухими, чрез реки высохшие, шло московское войско. Тянулись к Новгороду кровавые паучьи лапы Ивана. Тремя потоками текли московитские рати. Слева – князь Даниил Холмский да воевода Федор Хромой – вояки опытнейшие, войско отборное. Справа – князь Иван Стрига Оболенский – путь преграждал, чтоб не прошло подкрепление к Новгороду от восточных пятин. В центре – сам Иван Васильевич командовал. В ратном деле не силен, да ведь воеводы на что? Ума хватало к воеводам прислушиваться.
Огромно войско московское, сильно. Землицы в княжестве много, можно воям за службишку жаловать. А как не хватит землицы-то – так и захватить не грех, у соседей. На то и войско. Страшна власть князя Московского, сильна да кровава. Нет на Москве закона, кроме слова княжеского. Все пред ним рабы – от последнего холопа до самого знатного боярина. Захочет князь – и землицы лишит, и головы, может статься. Вот и унижались, гнули спины, сами себя лучшими людьми считая. Ну, то – от дикости. Где Москва-то? В углу медвежьем, да зато лесами, реками, землями полном. Богатство. Много всего – и землицы, и рек, и леса… Пожжет кто – не страшно. А лучше мы сами кого пожжем! Все от князя зависят, он и есть – государство Московское. Служат за землицу людишки, нет людей свободных, все тягло несут – служат. Ни договоров нет, ни княжеских обязательств. Какое еще «вассал моего вассала – не мой вассал»? Слыхом не слыхивали. Это все там, у латынщиков поганых. Мы – не они! Они – не мы. А значит – придурки полные. Мы – лучшие! Все, что у нас, – то правильное! Никому князюшко великий ничем не обязан. Ах, поцеловать бы ноженьки, а если и пнет, что ж – то честь великая…
Не сразу, конечно, подлость таковая складывалась… Но проявлялась уже, проглядывала, проклевывалась!
Доходили о том и до Олега Иваныча слухи – да что слухи – слова правдивые! Плевался Олег Иваныч да про себя радовался – хорошо, Бог сподобил, новгородским свободным гражданином быть – не рабом московским. Теперь бы защитить свободу эту, и не только свою…
Велико войско московское. Каждый дворянин князю служить обязан. Да не сам по себе – «конно, людно и оружно». Людей своих, «боевых холопов», ратному делу туго обученных, с собой приводили. Росло войско. Биться с ворогом каким – великая честь, достойное мужа дело. Не какая-нибудь там торговлишка. Купчины пузатые – те вообще не люди, так, пыль… Каждый знал – будет сражаться справно – будут и слава, и почести, и землицы с людишками. А в чем провинится – отнимут быстро, землицу-то, иди – попрошайничай Христа-ради. Али – и башку с плеч долой, вместе с землицей-то. Как князь великий захочет! Нет закона другого. Раз в два, да в три лета производил государь московский по областям своим перечет, переписывал детей боярских. Сколько кого, да сколько лошадей, да служителей. Затем определял каждому жалованье. Не всем. У кого достаток какой был – те и так служили, без жалованья. Постоянно почти в деле ратном – не война, так на границе службишка, а там стычек – полным полно, с татарами, да с литовцами, да с прочими. А как большая война – все люди служилые воевать идти обязаны.
Лошади в войске большей частью татарские – маленькие, холощеные, иногда и не подкованные вовсе, но выносливые. Посадка в седле высокая – копейного тарана не выдержит всадник, однако же стрелять из лука удобно. Лук и стрелы у всякого имеются, да боевой топор, да шестопер, булавица. Кто побогаче – у того сабля, чешуйчатые латы, под ними кольчужка, на голове шлем. Кто победней – ватным тегиляем обходится да шапкой такой же. Саблей прорубить – трудно, однако ж копейный удар не держит. Пушки-тюфяки тоже имеются, есть и пушкари искусные. Однако ж главная сила войска московского – в единстве. Попробуй-ко кто приказа ослушаться! Ну, и воеводы – рубаки опытные. Не раз и не два в лицо смерти, смеясь, заглядывали.
Шло, ползло московское войско, словно змея ядовитейшая, просачивалось сквозь леса и болота, все ближе и ближе… Эх, Новгород, Господин Великий, видно, и вправду черные дни для тебя настали!
Собиралось в Новгороде ополчение. Бегали, кричали, тысяцкий да сотские. Посадники тут же, на конях белых – Дмитрий Борецкой да Казимир Василий. Хмурились, на людишек глядя. Да и как не хмуриться-то? Отряды собиралися – кто во что горазд. Ладно, оружейники – те в доспехах справных, для себя кованых, да с мечами, со щитами, с рогатинами. А остальные? Кто в панцире ржавеньком, кто в кольчужке какой рваной – не войско, смех один. Воевать опять же не все умели. Это в Москве профессионалы-воины, здесь по-другому. Молодые-то ребята, правда, встречались с ворогом. С псковичами да и со свеями, бывало. Однако до самих битв часто и дело не доходило. Ослабление проводили друг дружке: пробирались на вражьи земли, жгли, грабили, убивали да в полон брали. Редко когда выпадало рубиться. А вот теперь, видно, не миновать того.
Владычный полк стоял угрюмо. Не очень-то хотели с православными биться. На худой конец – уж лучше с псковичами. Хмурились.
Хмурился и сотский, у тюфяков-пушек, со стен принесенных, прохаживаясь. Грузили на телеги те пушки, да ядра каменные, да зелье. Грузить-то грузили… Стрелков вот толковых мало! Оборотился к ополченцам сотский:
– С огненным боем знаком кто?
Тишина. Ну откуда – кожемякам, да мытникам, да приказчикам – огненным боем владеть справно?
Один вылез было. Даже выкрикнул что-то… Но – затихарился вдруг почему-то.
Олег Иваныч как раз на коня вспрыгнул, домой поехал.
Проводил его крикун тот взглядом змеиным. Как уехал, выскочил, оглянулся, заорал громко:
– Я! Я огненный бой знаю… Бери к себе, соцкий, была не была!
Шапку оземь кинув, осклабился… бороденкой тряхнул козлиной.
Ой, сотский, сотский… Змеюгу ты взял, змеюгу!
Олег Иваныч собирался дома. Разложил на лавках кольчужные чулки, рукавицы перстатые, стальные поручи, поножи, панцирь… свой, новгородский. Немецкой-то работы, тот, что у пиратского вожака ван Зельде когда-то позаимствовал, частью скинуть пришлось в лодке-то, ну, кое-что продал в Ревеле. А сейчас бы сгодились латы-то! Панцирь кой-где поржавел – отдал Пафнутию – чистить. Мечом узким взмахнул – то, что надо. Шлем… Вот этот, литовский… С забралом, с бармицей… Тяжел, однако. Может, не брать? Легким обойтись, лика не скрывающим?
Пафнутий воспротивился:
– Что ты, батюшка! А ну как стрела какая? Тяжел, говоришь, шеломец-то? Дак, чай, своя-то ноша не тянет! Да и я с тобой пойду… Позволь уж старому воину… А не позволишь, не обессудь – так уйду. Лучшей смертушки и не надо – голову сложить за Новгород, Господин Великий!
– Да и мы, чай, вместях держаться будем, – вошел в дом Олексаха, в кольчуге, с мечом коротким.
– Откель оружьице?
Смутился Олексаха:
– Настена… От мужа пропавшего осталось кой-что.
Оглоеды собрались. Кольчуги блестят, шеломы – куполами Софийскими, из-под шеломов кудри светлые вьются! Не вои – богатыри былинные!
– Ужо, постоим за Новгород!
Дедко Евфимий аж прослезился, их собирая. Един он на усадьбе и оставался – двор охранять от лихих людишек. Акинфий-то, сторож, вчера еще в ополченье ушел. Нелюдим, нелюдим – а смотри ж…
Немного погодя Геронтий, лекарь-палач, пришел. В бригантине – латах немецких – и откуда они у него? На поясе меч короткий, за плечами саадак с луком. Сел рядом с Олегом на лавку, усмехнулся:
– Невместно мне под московитом, сам знаешь.
Радостно почему-то стало на душе у Олега Иваныча – с этакими молодцами да не победить? Замерла душа в томленье сладостном. Постоим за вольный Новгород, эх, постоим! Сгинем все – не отдадим Родину врагу на поруганье! А погибнем – так за правое дело, за свободу, за вольности новгородские! За достоинство гражданина Республики, за то, чтоб не кланяться всяким, не унижаться, на брюхе не ползать…
На Загородской, в корчме у Явдохи, пили. Человек с полсорока, может, чуть поболе. Вои со стражи башенной, пара сотских да разные. Воинов лично Явдоха за собственный счет угощал. Вином твореным, исполненным – с зельем – для пущей дури, такой, что лошадь чаркой с ног сваливает. Капустой квашеной заедали, чуть сладковатой – померзла за зиму капуста-то. Как выпили, петь-плясать пошли. Да все какие-то невеселые выходили пляски. Пару коленцев выкинув, упрели танцоры – по жаре-то – в обрат потянулись, к лавкам, а кто и на улицу, охолонуть, полежать-поспать под березами на траве мягкой.
К сотским за стол мужичонка один подсел, по виду – ни богат, ни беден – стрижен в кружок, борода козлиная. Разговоры стал разговаривать, мужичонка-то, – дескать, хотят бояре-то к латынянинам перейти да грешничать заставляют – со святой православной ратью биться. А то и не нужно совсем простым-то людям новгородским, другое надо – в единой вере быть, под благословением святым митрополита Московского Филиппа. Иван Васильевич, князь великий Московский, простым-то новгородцам не враг есть, а только переветчикам злым – Борецким, да Арбузьевым, да прочим – что похотят в латынскую веру перейти, да чтоб был Новгород Великий под рукой Казимира Литовского.
