Андрей Гончаров - Чисто царское убийство
На этот раз Углов не стал ничего говорить, уличать хозяина в чем-то еще. Вместо этого он повернулся к Ване и встретился с ним глазами. Кириллу важно было понять, насколько правдивы показания Шафирова, данные на этом, самом первом этапе допроса.
Ваня понял невысказанный вопрос товарища, чуть придвинулся к нему и прошептал:
– О том, что Петр был убит, а не умер, он знал, но сам участия в покушении не принимал.
Это в корне меняло весь дальнейший план действий. Выходило, что барон тоже непричастен к убийству императора. Однако это не означало, что допрос уже пора прекращать. У Шафирова можно было еще кое-что узнать.
Между тем сам хозяин дома еще не знал, что оправдан в глазах грозных гостей.
Он продолжал сыпать доводами, доказывать свою невиновность:
– А что про брата и сына моих, коих ты здесь, сударь, упомянул, так это тем более напраслина! Брат мой находится в преклонных летах, да и болен настолько, что даже ко мне в Нижний, чтобы повидаться, приехать не мог. А сын, напротив, еще юн. К тому же он только в прошлом месяце вернулся из Франции, где учился придворному этикету и языкам, ныне же назначен герольдмейстером. Находясь за границей, Исайя никак не мог участвовать в каких-то моих сношениях с Петербургом. Я знаю, кто на меня эту опалу воздвиг и стал всему причиной! Еще когда ты, сударь, упомянул, что тут Алексашка Меншиков замешан, я сразу все понял. Это он такое дело взбаламутил! В гонениях моих в прошлый раз был повинен, теперь решил совсем меня извести. Вот кто малейшую обиду никогда не забывает!
– Ладно, уймись, барон. Нечего на светлейшего князя напраслину наговаривать, – произнес Углов, вынужденный играть роль посланника Меншикова и Толстого. – Лучше скажи вот что. Ты ведь знал, что императора Петра злодеи убили, он вовсе не от болезни умер, как то доктора заключили. Ведал, говори!
– Да, знал, – нехотя признался Шафиров. – Про то при дворе болтали, я слышал. Да и сама государыня Екатерина, когда меня после ссылки приняла, на то намекала.
– А раз так, то наша задача тех злодеев изловить! – напирал Углов. – Скажи, кто мог таковой замысел осуществить? Может, кто-то при дворе, из окружения самого императора? Или иные люди?
Шафиров задумался, помолчал немного и сказал:
– Трудный вопрос ты, сударь, задаешь. На первый взгляд вроде никаких таких злодеев нету. Ведь государь наш Петр Алексеевич был словно великан среди нас, людей обычных. Он, как сказочный богатырь, один мог такое дело сделать, для коего и целой сотни других мало станет. Царь армию создал и флот, шведов победил, город Санкт-Петербург среди болот построил, учреждения новые основал. Как начнешь его дела перечислять, до ночи не кончишь! Кто же с таким великаном и богатырем соперничать осмелится? Но потом если задумаешься да кое-что вспомнишь, то сообразишь, что таковые людишки очень даже могли найтись. Император ведь кротостью не отличался, на своего родителя Алексея Михайловича, прозванного Тишайшим, ничуть не походил. Многих он обидел. Тут и жена его первая Евдокия, мать Алексея, приговоренного к смерти, и многие приближенные. Кого тебе назвать? Скажем, Дмитрий Голицын мог такую пагубу учинить, Василий Долгоруков или сродственники его. А еще я вот что тебе, сударь, скажу. – Тут Шафиров придвинулся к самозваному капитану поближе и доверительным тоном проговорил: – Я, когда в Нижнем в ссылке пребывал, со многими людьми там встречался. Слышал среди всего прочего и вот какое известие. Раскольники, не признающие троеперстного крещения, а также власти Священного синода предают императора Петра Алексеевича проклятию, всяческую хулу на него возводят. Они именуют государя Антихристом. Основания для такового обвинения сии негодяи видят в титуле «император», который взят от язычников, в новом календаре, а также в переписи населения, которую раскольники почитают дьявольским умыслом. А главное, что мне сообщали, состояло вот в чем. Учителя раскола, обретающиеся на реке Керженец и дальше в лесах, вынашивали планы государя нашего истребить. О том промеж них было даже целое совещание.
– Что же ты тогда не донес о том в Преображенский приказ? – спросил Углов. – Или не хотел, чтобы тем злоучителям допрос учинили, за воровской умысел их наказали?
– Невместно мне было в Преображенский приказ в то время писать, – объяснил Шафиров. – Поелику сам я наказан был и будущего своего не ведал. И потом, я счел, что ничего у тех раскольников не выйдет. Как они, длиннобородые, смогут к императору Петру подобраться? Он таковых не жаловал и не принимал. Так что я эти их злобы всерьез не принял. Но теперь, когда от государыни услышал, что император был ядом истреблен, и ты мне допрос учинил, я и подумал, а может, и правда удалось тем раскольникам осуществить свое злодейское намерение?
– Хорошо, мы это проверим, – отвечал Углов.
Глава 23
– И что, мы теперь на Керженец поедем? – спросил Ваня, когда они вышли из дома Шафирова, погрузились в карету и поехали назад, в гостиницу. – Это было бы интересно. Только такое путешествие у нас займет еще больше времени, чем поездка в Европу. Дороги в глубине России очень плохие, а там, где раскольничьи скиты находятся, их и вовсе никаких нет.
– А что делать? – Углов пожал плечами. – Ты же сам слышал? Все остальные наводки, которые нам дал Шафиров, мы уже проверили. Если останемся в Петербурге, начнем ходить по кругу. Надо проверить эту версию.
– Я согласен, – сказал Дружинин. – Только вот надо ли нам ехать в такую даль в полном составе? Может, давайте опять я один съезжу, как в Москву?
– А как же ты там без Ивана обойдешься? – спросил Углов. – Как определишь, правду тебе говорят учителя раскола или врут?
– Мне кажется, в этом случае Иван не очень нужен, – отвечал Дружинин. – Старообрядцы, которых, кстати, так и надо называть, слово «раскольники» ругательное, – это вам не Бассевич или Шафиров. Они отнекиваться не станут. Это люди глубоко верующие, преследований, даже пыток не боятся. Если уж решили погубить императора Петра и сделали это, то отрицать не будут. Наоборот, станут гордиться как подвигом, совершенным во имя торжества истинной веры.
– Да, пожалуй, ты прав, – задумчиво произнес Углов. – Наш «детектор лжи» тут действительно не потребуется. Наверное, будет лучше, если ты один съездишь. А мы с Ваней могли бы проверить еще несколько человек здесь, в Петербурге. Скажем, того же Павла Ягужинского.
– А почему ты не хочешь заняться своим бывшим покровителем светлейшим князем Меншиковым? – спросил Дружинин. – Смотри, нам уже несколько человек про него говорили. Мол, у него были причины бояться и ненавидеть Петра.
– Шафиров только что сказал, что причины ненавидеть Петра были у очень многих людей. Но от неприязни до убийства огромный путь. И потом, если Меншиков был как-то причастен к смерти Петра, то почему он так активно поддержал наше расследование? Ведь без его помощи мы тогда не смогли бы и шагу ступить! Он дал нам убежище, деньги, ввел во дворец. Да если бы светлейший был виновен, то он мог бы, наоборот, тогда же заковать меня в кандалы, и сгинул бы я в подвалах Преображенского приказа. Нет, я не вижу никакого смысла заниматься этой версией.
На следующий день, что называется, на свежую голову, оперативники вновь обговорили свои планы и остановились на варианте с разделением группы. Было решено, что Дружинин после необходимых приготовлений отправится в Нижегородскую губернию, в знаменитые керженские скиты, и постарается там встретиться с самыми известными руководителями как поповского, так и беспоповского течения. Представляться он при этом будет чиновником, присланным самой императрицей для изучения положения старообрядцев и возможного прекращения гонений на них.
Такая легенда должна была вызвать симпатии к Дружинину со стороны приверженцев старой веры. Возможно, они стали бы откровенно отвечать на его вопросы.
Углов же с Ваней должны были остаться в Петербурге и проверять тамошних фигурантов дела – Ягужинского, Апраксина, канцлера Головкина. А еще Кирилл лелеял мечту каким-то образом добиться приема у императрицы и попробовать разговорить ее. Может, она за это время вспомнила, где видела ту красавицу, которая принесла императору отравленные конфеты?
Больше всех был доволен Ваня. Он откровенно радовался тому факту, что никуда не должен ехать и может оставаться в Петербурге. Молодой художник планировал в течение ближайшего месяца закончить портрет князя Голицына.
– Вы поймите, – объяснял он друзьям, – очень важно, чтобы князь остался доволен моей работой. Тогда он станет еще одним нашим покровителем, как раньше был Меншиков, а сейчас – Толстой. Вы же понимаете, что в эту эпоху без поддержки высоких особ шагу нельзя ступить.
– Я очень даже понимаю, – отвечал на это Углов. – Даже больше тебе скажу. Такое положение было в России не только в Петровскую эпоху. Я и в наше время не раз слышал подобные слова. Но меня вот что беспокоит. Как бы ты, рисуя портрет нашего будущего благодетеля, другим делом не увлекся. Мне почему-то кажется, что тебя во дворце князя не столько мольберт привлекает, сколько особа, которая будет возле него стоять и твоей работой восхищаться.
