Дмитрий Янковский - Знак Пути
У Вороньего камня сделали привал, звезды уже полыхали вовсю, соскучившись за несколько дней по чистому небу, да и земля была рада-радешенька – отражала небесный свет в просыхающих лужицах.
– Фуххх! Притомился зело! – выдохнул Сершхан, опуская носилки. – Надо бы поменяться!
– Не с кем меняться… – растер усталые ладони Ратибор.
– Меж собой и поменяемся! – ничуть не смутился Сершхан. – Ты теперь пойдешь спереди, а я позади.
Волк облокотился о вылизанную ветрами скалу, белую и гладкую как старая высохшая кость, одинокий камень средь степи боле всего походил на великанский череп – пялился в ночь двумя глазищами-выбоинами. Микулка уже не метался, по всему видать силы быстро покидали могучее тело через страшную рану в душе. Лежал тихонько, молча, только слезы непрерывно сочились из настежь распахнутых глаз.
– Други! – подавленно шепнул Волк. – Надо бы двигать, не то загинет хлопец! Давайте я вам подсоблю!
– Нет уж! – стрелок не желал и слушать. – Не хватало нам потом и тебя на себе тягать. Все, вперед! На ручку Большого Ковша, как Твердояр говорил.
Вскоре виднокрай разлохматился черной стеной сплошного леса, степь засеребрилась светом ущербной луны, идти стало легче – ямы и кочки насторожено замерли, уже не кидались под ноги со слепым остервенением. Волк шевелил носом, принюхивался, то и дело ощупывал взором северный виднокрай.
– Глядите! – наконец указал пальцем он. – Вон там – звезды мерцают над лесом! По всему видать дым клубится. Дошли значит…
Друзья прибавили ходу и вскоре дубовые кроны зашумели над головой, играя в вышине серебристыми звездами. Десяток шагов, и толстые стволы нехотя расступились, показав темную, вросшую в землю избушку, приземистую, и какую-то неживую, словно стояла так долго, что давно умерла от старости. Короткая труба отбрасывала на близкие кроны красноватые отблески жаркого пламени, но сквозь окна не сочилась ни единая капля света, только замшелые ставни серебрились в холодном свете луны.
А вот лес вокруг не был мертв, скорее наоборот – ото всюду слышались осторожные шаги мягких лап, пыхтенье и фырканье, словно дремавшая днем стража нехотя, сонно, сбредается на вечерний сбор. Волк дернул верхней губой, показав белые зубы, рука бросилась к рукояти меча, но Ратибор с Сершханом не останавливаясь подошли к самой избе, стрелок стукнул ногой в щербатые доски и не дожидаясь ответа пнул сырую замшелую дверь. Трое витязей один за другим растворились во внутреннем мраке странного дома, Волк зашел спиной, не сводя глаз с темной завесы леса, чуть согнутые колени налились выжидающей силой, способной в единый миг бросить в молниеносную сечу. Но лес настороженно замер, будто остерегаясь острого взгляда черных очей, и стих близкий шорох, и стихло тяжелое дыхание невидимых во тьме тварей, только бил копытами, злобно фыркая, привязанный у двери Ветерок.
Дверь затворилась, отбросив ночную тишину застарелым дремучим скрипом и плотная оглушающая тьма навалилась на витязей как огромная глыба.
– Что, темновато? – ладный, удивительно сильный голос заставил вздрогнуть напряженных до предела друзей. – А я вот так и живу. Даже днем.
– Жур? – шепнул Ратибор непослушными губами, стараясь повернуться на звук.
– Я и есть… Хворого принесли?
– Хуже чем хворого! Простого язвленного я бы и сам исцелил… У тебя есть хоть какой-нибудь свет? Здесь такая тьма, что дышать тяжело.
– Ты глаза закрой, станет легче. – усмехнулся невидимый волхв. – Значит соратник ваш в душу язвлен? Тяжкая рана… Но излечимая. И все же перво-наперво надо с тела начать, не то паренек ваш зарю не встретит. Потом и душой займемся…
– Так есть тут свет, али нет? – не скрывая беспокойства, воскликнул Сершхан. – Где-то печь должна быть, отвори заслонку, мы ведь не слепые!
Лязгнуло железо и комнату залил неверный свет пляшущих языков пламени, в котором друзья наконец разглядели хозяина. Откинув заслонку тот удобно уселся на стоявшей у печи лавке, огромный посох, выглаженный частым касанием рук, прислонился к бревенчатой стене в шаге от правого плеча, а длинная, чуть не до пят рубаха, перепоясанная по уличскому обычаю, выделялась во тьме белоснежным пятном. Это действительно был волхв, на удивление молодой и крепкий – не боле тридцати пяти весен на вид, но черты лица умело скрывались в танцующей полутьме, ускользали от заинтересованного взора незваных гостей. Жур властным жестом указал опустить носилки, легко поднялся и ступив пару раз присел у изголовья Микулки. Паренек уже и губами не двигал, лежал бледней полотна, прямой и напряженный будто струна, грудь тяжело и часто вздымалась хрипловатым дыханием.
Волхв вздохнул не менее тяжко, разве что без худого всхрипа, прислушался к биению сердца, ощупал холодеющий лоб и провел ладонью, едва не касаясь наполненных слезами глаз паренька.
– Душа его ныне в другом месте… – неожиданно вымолвил Жур страшноватым отсутствующим голосом. – Зовет за собою тело. Нужно любой ценой ЗАСТАВИТЬ тело остаться по эту сторону Яви. И душу не отпустить.
– Какую цену ты имеешь ввиду? – настороженно спросил Волк.
– Любую! – жестко ответил хозяин. – Если хотите к утру его видеть живым. Всякому известно, что Правь поделена Богами на Навь и Явь, так вот его душа уже по ту сторону, в стране Нави, где все иначе. А тело до сих пор в нашем мире, хотя и одной ногой. Говорят, что Навь – просто мир мертвых. Чушь! Не все так просто! Навь – это все не подвластное людскому уму, хотя чувствами ощутить ее можно. Небось знаете худое предчувствие? Вот это и есть отражение Нави в мире Яви. А все, что мы можем пощупать, увидеть, осмыслить умом – это уже Явь. Единство Яви и Нави есть Правь, то есть цельный, созданный Богами мир. Человек это тоже часть Прави, есть в нем и Навь, и Явь, а меж ними важней всего равновесие. Ваш витязь сие равновесие утратил, ныне состоит почти из одних чувств – ни мысли, ни ощущений. Ему их надо вернуть, тогда и душа вернется. Худо лишь то, что сам он НЕ ХОЧЕТ ни мыслить, ни чувствовать. Сейчас его в мире Яви ничто не держит. Надо его ЗАСТАВИТЬ почувствовать, но чувство для этого должно быть очень уж сильным.
– Так каким? – упрямо переспросил Волк, чуя недоброе.
Хозяин не ответил, словно вопроса не услыхал, поднялся и в три шага оказался у печи, покрытая коркой окалины кочерга легла в раскаленные угли, швырнув в трубу сноп затухающих искр и быстро наливаясь малиновым светом. Жур двигался легко словно зрячий – ни разу не наткнулся ни на стол, ни на лавку, Ратибор нахмурился, все пытался поймать глаза волхва, но тот не очень то стремился направить их в лица гостей, а неверная полутьма, как бы насмехаясь над тревогами витязей, пеленала лица зыбкими лоскутами.
Когда кочерга накалилась до ярко-красного света, волхв снова присел возле хворого, деловито развязал ему шнур на вороте и уверенным рывком открыл мускулистое плечо, влажное от холодной испарины.
– Подай кочергу! – опустив лицо указал он, ни к кому толком не обратившись.
Первым скинул оцепенение Сершхан, набрал в грудь воздуха и с замирающим сердцем подошел к печи, выхватив из угольного жара раскаленный металл. Конец кочерги очертил в полутьме отчетливую светящуюся дугу, и крепкая ладонь хозяина, не смотря на слепоту, встретила рукоять там, где следовало. Сершхан отступил, чуть отвернув лицо, а Жур на мгновение замер, словно взвешивая в руке раскаленное железо, еще ниже опустил лицо и светящееся малиновым жало коротко коснулось влажной Микулкиной кожи. Но ни вскрика, ни вздоха – только злое шипение углящейся плоти в густой тишине полумрака. Паренек даже не вздрогнул, только глаза просохли от слез, а лицо слегка изменилось легкой тенью недоумения.
– В огонь! – коротко буркнул Жур, отдавая кочергу вздрогнувшему Сершхану. – Теперь кали до желтого цвета!
Железо разъярялось скоро, поднявшийся ветер заунывно гудел в трубе.
– За домом дрова… – сказал в темноту хозяин. – Десяток поленьев потребно принесть, пяток кинуть в огонь. Живо!
Волк сорвался словно сквозняком выдуло, Сершхан только успел дождаться нужного накала и вложить кочергу в шершавую ладонь волхва, а певец уже закидывал колотые бревна в ненасытное жерло печи. Руки дрожали у всех, то ли с перепугу, то ли от волнения, Микулка вообще трясся нехорошей горячеченой лихорадкой, только хозяин делал все быстро и точно.
Раскаленный метал быстро ткнул в плечо хворого витязя и снова вздувшаяся от страшного жара кожа ответила надсадным шипением, густой запах паленной плоти ударил в нос не слабее богатырского кулака. По телу паренька пробежала короткая судорога, глаза моргнули, словно срывая полог безумия, губы дрогнули, беззвучно шепнув короткое девичье имя. Тело затряслось крупной дрожью, крепкие зубы застучали громко и страшно, выбивая нестройную жутковатую дробь.
– Кали до белого! – отложил кочергу волхв. – Кто-нибудь в травах ведает?
