Олег Дивов - Выбраковка
– Ты давно копаешь под АСБ, Иван, – сказал Гусев очень спокойно. – И насчет того, что у меня в Агентстве имеется э-э… определенный статус, ты в курсе. Я многое знаю и еще больше могу узнать. Поэтому, несмотря на все театральные эффекты ты, дружище, терпишь мой э-э… интерес к работе вашего издания. Все еще нелегального издания, хотелось бы напомнить. Терпишь, Ваня, согласись. И вот я тебе сейчас говорю: все наши на месте. Никто у нас не пропал, не сошел с ума, не застрелился. Понял?
– А с чего вы взяли, Гусев, – очень вкрадчиво спросил Ваня, – что я вам не верю?
– Та-ак… – протянул Гусев.
– Вот именно. Давайте представим на минуточку, что ваша хваленая закрытая информация проходит через фильтр. Там, наверху. На самом верху. И вы просто не знаете, Гусев, что в действительности творится в вашем обожаемом Агентстве. Нет, нет, – Иван выставил раскрытую ладонь, упреждая саркастическую фразу Гусева, которая вот-вот должна была сорваться с его презрительно скривившихся губ. – Я не такого высокого мнения об «Эхе», чтобы думать, будто фильтр поставлен для нас. Вам тоже могут дурить голову. Именно в честь вашего определенного статуса, которым вы так гордитесь. Товарищ старший уполномоченный.
– Мне нравится, что ты успокоился, – буркнул Гусев.
– Это был выбраковщик, – сказал Иван жестко. – Докажите, что нет.
– Поймаем – докажем.
– О, когда вы человека поймаете, вы сможете доказать что угодно.
– Химия, Ваня, она не врет. «Сыворотку правды» выдумали слишком давно, чтобы в ней сомневаться.
– Показания, данные против себя, даже под воздействием психотропных средств…
– Это ты будешь говорить на сходках Хельсинкской группы, дружище. Можешь даже кричать. Есть закон, и он гласит: признался – получи. Именно поэтому АСБ не использует пыток и устрашения. Нам это ни к чему, нам нужна стопроцентно корректная информация. Вот почему у нас и ошибок почти не бывает.
– Почти… – Иван криво усмехнулся. – Хорошее слово «почти». Очень растяжимое… В общем, Гусев, вы можете воображать себе что угодно. Но я вам говорю: ждите. Случай в Саратове – только первый звонок. АСБ до того пропиталось насилием, что начинает выплескивать его на улицы. Ждите, Гусев. Вам еще придется охотиться на своих. Вы будете убивать друг друга. И вот тут-то я посмеюсь. Со слезами, но посмеюсь. Неужели вы настолько слепы, Гусев? Конечно, я всегда считал вас убийцей, я и сейчас так думаю, мне с вами противно за одним столом находиться, но все-таки… Вы хотя бы достойный противник, не такой тупой психопат, как остальные ваши инквизиторы. Неужели вы ничего не видите?
Валюшок все так же незаметно убрал игольник и посмотрел на Гусева. «Выплескивать насилие на улицы». Перед глазами Валюшка сама собой возникла сцена, которую он запомнил в мельчайших подробностях: перепуганный воришка и Гусев с пригоршней мелочи…
А Гусев снова улыбался. Только очень грустно.
– Мне бы хотелось закончить этот разговор на довольно неожиданной ноте, – сказал он.
Иван непонимающе уставился на Гусева. Похоже, он ждал дискуссии. Но собеседник перехватил управление на себя. Гусев обрезал разговор не только по теме, он еще и гениально сменил интонацию.
– Я расскажу тебе, Ваня, одну короткую историю. Не надо морщиться, она совсем не поучительная. Возможно ты ее слышал в каких-то обрывках. Но даже внутри Агентства очень немногим она известна целиком и без искажений. Можно?
– Ну-ну… – неопределенно качнул головой Иван.
– Будешь еще кофе, Пэ? – спросила Майя с ясно различимым облегчением.
– Нет, спасибо, мы сейчас пойдем. Так вот… Это даже не история человека. Это скорее история одной идеи…
За стеной опять наступила тишина. Похоже, там напряженно прислушивались.
– Был у меня друг, звали его Паша Птицын, – начал Гусев. – Милейший парень, такой очень спокойный, домашний, трогательно влюбленный в свою жену, короче говоря, почти идеальный тип. Социолог по профессии. Работал Паша в каком-то загадочном департаменте стратегических исследований. Это важно в том смысле, что Пашины идеи оказались востребованы… Так вот, знакомы мы были с детства, и всегда меня в Паше восхищала одна черта – его уникальное добродушие. Вот я, например, от природы злой и стараюсь эту свою внутреннюю озлобленность не выпускать наружу… Ладно, Иван, не надо смеяться. А тезка мой, он наоборот, всю жестокость нашего мира как будто не ощущал. Наверное потому, что был очень большой и сильный – примерно как ты, Ваня. Уверенный, что любого негодяя придавит голыми руками. Кстати, ему удавалось. Помню, однажды нас с ним побить хотели, так я глазом моргнуть не успел, а противник уже скрылся за горизонтом. Но однажды произошла с этим милейшим человеком э-э… как бы помягче сказать… Произошло то, чего врагу не пожелаешь. Ехали они с женой ночью по городу, никого не трогали, и вдруг Пашиной машине в задницу воткнулся джип, битком набитый обдолбанными бандитами. Скорее всего, мелкая сошка – так, возомнившие о себе шестерки. Но ты же сам понимаешь, что делает с человеком наркотик…
– Понятия не имею, – помотал головой Иван.
Гусев оценивающе посмотрел на него одним глазом.
– Верю, – кивнул он. – Тебе вредно знать эти подробности. А то бы ты не смог так яростно выступать против выбраковки дилеров. Христосик ты наш…
– Пэ, хватит! – потребовала Майя. – Зачем ты так?
– Так злой же я, – объяснил Гусев без тени улыбки. – Ладно, опустим прения сторон. Докладываю: любые наркотики растормаживают бессознательное. И что за дерьмо у тебя там прячется, фиг его знает. По счастью, чтобы выпустить бессознательное наружу, водки нужно очень много. Она на твою подкорку давит опосредованно, через кору головного мозга. Выпил литр, растормозился, зато шевелиться уже не можешь. Лежишь и булькаешь. А вот обычный гашиш, эта безобидная трава, которую так любит творческая интеллигенция – лупит прямо по подкорке. Хватит пары косяков, чтобы из тебя поперла наружу подавленная тяга к убийству. А если на водку наложить – то и одного косяка. И ворье, которое в Пашу въехало, было уже в нужной кондиции. Началось разбирательство – сколько Паша им должен за оцарапанный «кенгурятник». И Павел совершил ошибку. Ему, понимаешь ли, дали в ухо, чтобы знал свое место. А он, такой большой и сильный, оскорбился. И начал это ворье колошматить. Только он не учел, что их пятеро, и они так обдолбаны, что боли не чувствуют. И это был не центр города, а глухой спальный район, да еще граница лесной зоны. Не догадался Паша как-то. Ну, в конце концов, он был в секретном департаменте не оперативник, а аналитик, да еще и редкий тормоз, который даже в армии не служил. Точь-в точь как ты, Иван. У тебя же язва, верно? Тебе в армию нельзя, вредно… И вообще, Ваня, когда тебя в последний раз били? Так, чтобы не драка случилась, а именно хорошее полноценное избиение?
– Вам это нравится, Гусев, – мило улыбнулся Иван. – Я понимаю. Будьте добры, продолжайте.
– Чтобы все сжалось внутри и кричало: «За что?!», – Гусев мечтательно глядел в потолок. – И ногами тебя, ногами… И чтобы поднялся ты, весь в слезах и кровище, совсе-ем другим человеком. Совершенно другим, Ваня.
– А вас часто били, товарищ старший уполномоченный? – все так же дружелюбно осведомился Иван.
– Били, – сказал Гусев. – К сожалению, били. Поганое ощущение, Ваня – когда тебя бьют, и ты ничего не можешь сделать. Если нарочно позволяешь себя бить, чтобы совсем не убили, это один разговор. И кровища будет, и слезы, но в этих слезах есть момент торжества: ты обдурил противника. А бывает, так отмудохают, что лежишь и думаешь: повеситься, что ли?
Майя тяжело вздохнула, забрала у Гусева чашку и налила в нее кофе. Гусев благодарно кивнул.
– Так вот, – сказал он. – Вернемся к моему тезке. Он начал с ними драться. Выскочила жена – разнимать. Успела к шапочному разбору, потому что Пашке уже пропороли ножом бок, монтировкой раздробили колено, а потом этой же монтировкой сломали руку. Затащили в лес, прислонили к дереву и по-быстрому у него на глазах изнасиловали его жену. И нанесли обоим по дюжине ножевых ранений. Жена умерла, а Павел выжил.
– Их нашли потом? – спросила Майя. – Бандитов?
– Нет.
– Как это – нет?!
– Даже не смогли установить личности. Машина в угоне, физиономии Павел толком не разглядел – темно было. Скорее всего они, когда очухались, подались в бега. А Паша начал говорить очень не скоро, ему вообще дико повезло. Конечно, если это можно назвать везением. Пережить такое – б-р-р… Он лежал в больнице и все время что-то печатал на ноутбуке. Когда хватало сил шевелить уцелевшей рукой. Я приходил к нему, мы разговаривали… Нет, это не был растоптанный человек. Павел остался личностью, но что-то в нем првернулось на сто восемьдесят градусов. Он стал иначе смотреть на некоторые вещи. В общем, Павел лежал, печатал и страшно мучился от боли, потому что складывал в матрас таблетки, чтобы потом, когда закончит работу, отравиться. Так получилось – я оказался последним, кто видел его в живых. Я зашел на минуту, он выглядел очень усталым, но и просветленным каким-то, очистившимся. Как будто сумел оттолкнуть от себя память о несчастье. И я увидел: он готов. Мне сразу показалось, что со дня на день он либо покончит с собой, либо просто тихо умрет. А особенно я в это поверил, когда он передал мне дискету и взял клятву хранить ее, но просмотреть только после его смерти, не раньше. Я конечно сказал, что к тому времени, когда он умрет, трехдюймового дисковода будет днем с огнем не сыскать. Но он только улыбнулся. Мы попрощались, я ушел. А он достал припасенные таблетки и съел их.
