Тренировочный день 2 (СИ) - Хонихоев Виталий
— Вот помолчи, Волокитина. — говорит Алена: — дальше не каркай, умоляю. Если бы ты чего хорошего сказала там… ну например, что мне парня сегодня найдем. Высокого и симпатичного, так нет, нужно чертово колесо остановить.
— Какова вероятность того, что колесо остановится? — спрашивает Лили и поворачивает голову к Виктору: — ты же зануда у нас? Так тебя Айгуля называла!
— Секунду. — отвечает Виктор: — за зануду я ей еще выпишу, но вообще вероятность остановки колеса обозрения в парке отдыха имени Кирова — довольно высокая. Во-первых, как и говорит Маша — это довольно старое колесо, при этом скорей всего никто не озаботился проверкой и капитальным ремонтом электродвигателя. Во-вторых мотор и подвижные части колеса обозрения стоят на открытом воздухе, подвергаясь разрушительному действию коррозии. В-третьих, тот факт, что на колесе сегодня именно мы — изменяет ткань вселенной.
— Это каким таким образом? — хмурит бровь Алена Маслова: — как это Волокитина ткань вселенной на себя перетягивает?
— Она высказывает негативные прогнозы, которые сбываются. Что тут более первично — ее прогнозирование событий или же она заранее рассчитывает события и на основании этих данных выдает прогноз — непонятно. Полагаю, что нам нужно сдать Марию в Академию Наук СССР, пусть там и разбираются, а я — простой физрук и как Понтий Пилат — умываю руки. — заканчивает Виктор, понимая, что нужно отвлекать девушек от сложившейся ситуации, а потому нужно говорить хоть что-то, любую белиберду. Желательно смешную. Анекдот рассказать?
— Вот, слышала, Волокитина? Тебя нужно в Академию Наук сдавать, на опыты. — говорит Алена: — и как я додумалась тебя с собой взять вообще? Ты же сперва мне личную жизнь сломала, а сегодня — общественное колесо обозрения! Не человек, а катастрофа. И сидишь тут сычем…
— Да нормально Маша сидит. Она даже улыбается! — защищает ее Лиля: — вот, видели — она улыбнулась! Маша, от улыбки хмурый день светлей! Улыбнись еще раз!
— Бесишь ты меня, Бергштейн. — вздыхает Волокитина: — и за что мне такое наказание — с тобой на колесе обозрения застрять?
— Девчонки! — раздается крик и Виктор — поднимается и вертит головой по сторонам. Из висящей чуть ниже кабинки машут рукой.
— Как вы там? — кричит ему Айгуля, держа руки у рта рупором: — все нормально? Лиля с Машей еще не подрались? Снизу тут передали что короткое замыкание в трансформаторе! Говорят подождать, минут десять-пятнадцать!
— Хорошо! — повышает голос Виктор в ответ: — будьте осторожней! Когда мотор включат — кабинки снова качнутся, нужно сидеть и держаться, чтобы не выпасть!
— Что бы я без тебя делала! — улыбается Айгуля и машет рукой. Виктор машет в ответ. За его спиной размахивает руками Лиля, он оборачивается и усаживает ее в пластиковое кресло, потому что прыгать и руками мазать на такой высоте в такой вот кабинке, где от падения тебя только цепочка на проеме отгораживает — дурная идея.
— Вот поэтому ты меня и бесишь, Лиля. — говорит Волокитина: — ты серьезно ничего не воспринимаешь. Ни на площадке, ни в жизни. У тебя же талант, курица ты эдакая. Играть ей весело… — она головой качает: — весело ей…
— Ну правда же весело… — Лиля улыбается: — и тебе тоже нравится играть! Я же видела! Я так за тебя болела!
— Два года назад. — прищуривается Волокитина: — кто на турнире по большому теннису все серебро с региональных унес? И, кстати — почему серебро, Бергштейн⁈
— В смысле? — хлопает глазами Лиля: — ну за второе место всегда серебро дают…
— Господи! — стонет Волокитина: — клянусь я тебя сейчас сама за борт кабинки выброшу! Второе место по региону — почему⁈ Нет, не отвечай мне, я сама скажу почему. Потому что тебе девчонку стало жалко, которая с тобой в финале играла! Скажешь не так? Ты — ее пожалела, Бергштейн! Вот просто жалко ее стало, что она в перерыве слезы лила как крокодил, и ты поддалась, видно же было!
— Я уже и не помню… — чешет затылок Лиля.
— И при этом — в большой теннис! Ты, млять, многостаночница, у тебя все получается! Что тебе «весело», там ты всех обыграть можешь! Теннис, волейбол, баскетбол, да что угодно! Ты свои таланты в землю зарываешь и сверху вот такой каменный крест втыкаешь, дура! Тебя в «Крылышки» пригласили, а ты отказалась! Ну не идиотина ли!
— Ты чего на меня кричишь, Маш? — осторожно спрашивает Лиля: — да я же к вам всем привыкла, тут такая команда хорошая, все меня любят и…
— О, господи, Бергштейн, разуй уже глаза и уши! Любят они ее! Да никто тебя не любит! Я вот — тебя терпеть не могу, потому что у тебя все получается! Ты… чертов Моцарт, а ты помнишь, как Сальери к нему относился. Я тебе завидую! Были бы у меня такие способности как у тебя, так я бы давно уже в сборной СССР выступала бы за страну на международной арене, а ты… засела у нас в Мухосранстке и сидишь на своей заднице!
— Неправда. — опускает глаза Лиля: — ты меня тоже любишь. Просто у тебя такая любовь… жесткая. Ты обо мне заботишься. Порой даже больше, чем девчонки из команды. Помнишь, в тот раз, когда я в первый раз против вас играла — ты мне пластырь дала? Я тогда еще без наколенников была и…
— У меня просто лишний был!
— Вот видишь. Ты меня любишь и обо мне заботишься. — улыбается Лиля: — и я тебя тоже. Ты потрясающая, Маша. Твои удары… и как ты вверх взлетаешь, словно птица — руками в стороны! Все говорят, что Мария Волокитина — лучший игрок области!
— Ты мне зубы не заговаривай, Бергштейн! Какого черта ты отказалась от основного состава «Крылышек»⁈ Вот спустимся отсюда и пойдем на ГТС, переговоры с Москвой заказывать, позвоним главному тренеру «Крыльев Советов» и скажем что ты согласна!
— Не поеду я в Москву! — складывает руки на груди Лиля: — я там не знаю никого! И меня в детстве туда уже возили — кариес лечить, у меня неприятные воспоминания с Москвой связаны. И потом… вот от нас Тамарку Мордвинову в прошлом году забрали в высшую лигу и что?
— Что-что. Квартиру ей в Москве дали уже. — ворчит Волокитина: — и зарплата достойная. По заграницам катается, вот что.
— Без нее совсем не то. — говорит Лиля и улыбается, но улыбка выходит какой-то печальной: — девчонки совсем руки опустили. Она же у нас душа команды была, самая лучшая и самая светлая. И раз — нету ее. То есть мы то понимаем что для нее лучше там, в высшей лиге, даже по телевизору пару раз ее видели, но все равно. Как будто умерло что-то. А если у нас всех заберут туда? Юлю Синицыну, Свету Кондрашову, меня… кто будет за команду играть?
— Да кому какое дело, кто за ваш задрипанный молокозавод играть будет! — не выдерживает Волокитина: — зато у тебя карьера вверх пойдет. И даже черт с ней, с карьерой и квартирой, ты у нас все равно малохольная, тебе соленый огурец за сладость сойдет, но разве не весело тебе будет играть на более высоком уровне? Ты и эти двое — вы втроем всю команду тащите, остальных можно смело с площадки убирать, никто и не заметит, они вам только мешаются! Вот ты твердишь «весело играть в волейбол», разве не охота побеждать, черт возьми? На уровне страны!
— Если я уйду, то и девчонки уйдут. — тихо говорит Лиля: — а я так не могу. Вот ты говоришь «задрипанный молокозавод», а Федор Степанович старается. Как может для нас все выбивает. Мне вот даже звание почетной доярки присвоили, вы только не смейтесь, но за него коэффициент по зарплате идет повышенный. Да и Юля Синицына держится, ей же в ЦСКА предложили, а она пока думает.
— Охренеть. — выдает Алена Маслова: — так и шла бы! В ЦСКА! Она к армейцам ушла бы, ты в «Крылышки» и мы бы вчера без тебя и Синициной так «Красным Соколам» наваляли бы! Вот что за эгоизм, право слово! Шли бы вы все… в высшую лигу, место молодым освобождали, а то у вас восьмерка вчера как неживая играла. Им тут предлагают стать королевами спорта, а они все в Золушек играют.
— Тут и думать нечего, уйдет Юлька в ЦСКА. — говорит Волокитина: — уж она-то ложку мимо рта не пронесет, она не такая как ты, Бергштейн. Помяни мое слово.
— Снова накаркаешь.
