Старые недобрые времена (СИ) - Панфилов Василий Сергеевич "Маленький Диванный Тигр"

Он с угрожающим видом вытаращился сперва на Иваныча, а потом и на Ваньку.

— Когда Его Благородие орёт, что сгноит тебя, сукина сына, да вместе с унтером в четыре руки в морды суют, за нерасторопливость, а потом…

Он прервался, безнадёжно махнув рукой, и обмяк угрюмо.

— Дай-ка, — прервал его мастер, и, протянув руку, вытащил ружьё из рук солдата.

— Да-а… — протянул Антип Иваныч, с озабоченным видом оглядывая оружие, — да уж…

— Чевой там? — с мрачным видом поинтересовался солдат.

— Глянь, Ваньк, — мастер передал ему оружие, будто экзаменуя, но на деле скорее сбивая фронт негатива с себя на помощника. Трусоват Антип Иваныч, чего уж там.

— Переделка, так? — постановил попаданец после недолгого осмотра, — В гладкоствольном ружье нарезы делали?

— Ну, так, — мрачно ответил нахохлившийся солдат, ждущий ответа и непроизвольно сжимающий и разжимающий костистые кулаки, которых, быть может, на быка и не хватит, но на подростка, случись ему удачно попасть, вполне!

— Разбирать надо, Иван Петрович, — доложился Ванька мастеру, и, не дожидаясь, прошёл к верстаку, стоящему перед низким окошком.

— Здесь всё разом сошлось, — стараясь не косится на угрюмо сопящего владельца оружия, продолжил он, усевшись на табуретку и начав разбирать винтовку, — и сталь у ствола не та, что для нарезного штуцера нужна, и сам ствол небось не новый… так?

— Мне-то откудова знать, — нахохлился солдат, — каку дали, с такой и хожу.

— Ты, Ляксей, не горячись, — зажурчал мастер, — понятно всё, это Ванька просто слова не так составил, не серчай! Ты вот лучше обскажи…

В воздухе повисли факты, имена, и, в который уже раз, прозвучало громкое слово «Предательство», и…

… Ванька поспешил оглохнуть, зашоркав без нужды напильником и застучав молотком, загремев всем железом разом.

Разговоры такого рода не новы, он и в городе слышал, не раз и не два, о предательстве генералов и министров, притом назывались конкретные имена и события. Всё это, наверное, было бы очень интересно историку, но говорящие такое, а порой и слушавшие, но не донёсшие, проходили через шпицрутены. Ну или, в случае моряков, привязывались к орудию, и на просоленную спину матроса обрушивались солёные линьки.

Говорили и горожане, и тоже — с последствиями, потому как город военный, к тому же находящийся на осадном положении.

Военные власти, наделённые мыслимыми и немыслимыми полномочиями, разбирают дела не по нормам Права, и без того жесточайшего, а руководствуясь собственными соображениями морали и целесообразности, и здесь — как повезёт. Обычно — не очень…

В сердцах ли ляпнул человек, сказав, что как милости Божией ожидает, когда же англичане с французами возьмут наконец Севастополь, и эта чёртова война закончится наконец, или он, горожанин, что-то делает для этого…

… и об этом тоже говорили и говорят — и о шпионах противника, и о том, что власти в Севастополе не утруждают себя разбирательствами, и просто казнят болтунов и критиков, как шпионов врага.

А есть ещё и озлобившиеся патриоты, готовые рвать на куски всякого, кто не готов идти грудью на вражеские штыки и умирать во имя Царя и Веры.

Озлобившиеся горожане, потерявшие близких в этой войне, нередко по вине военных и гражданских властей города.

Обыватели, то мечущиеся между этими крайностями, то затаивающиеся, то вспыхивающие от какого-либо события, и — не угадать!

А уж рисковать оказаться в жерновах просто из-за чужих разговоров… к дьяволу!

К счастью, вскоре разговоры стали более приземлённые, а слушать о капризных лютихских штуцерах безопасней, да и интересней.

— Это не мастерская, а так… — выпроводив солдата, принялся вздыхать мастер, рассказывая, как у него с герром Грубером была мастерская, и если бы не та злополучная девка…

Пристрелкой решили заниматься в низкой, вытянутой каменистой лощинке метрах в двухстах позади бастиона. Ванька, с трудом дотащивший перевязанную верёвкой охапку ружей, осторожно опустил их на землю, прислонив к большому плоскому камню, раскалившемуся на солнце так, что и не прикоснуться. Ящерка, дотоле выглядывавшая из расщелины, глянув на людей недовольно и спряталась подальше от раздражающих и опасных двуногих.

— Во-она… — Антип Иванович потыкал пальцем в пространство, — видишь, уступчик такой, а потом лощинка изгибается?

— Ага… — не сразу отозвался Ванька, не вдруг разобравший хаотичные тычки мастера в пространство.

— Ну вот туда и пуляй, — приказал мастер, устраиваясь в тени чуть поодаль, с фляжкой и трубкой… наставлять, разумеется, а не то, что попаданец было подумал.

Как всегда это бывает, немедленно нашлись критики из числа солдат, устроившихся в лощинке то ли на сиесту, то ли на предмет выпить и перекинуться в картишки вдали от лишних глаз, и отнюдь не воодушевлённые ни потенциально шумными соседями, ни собственно лишними глазами.

— Пошто порох впустую переводить? — недовольно заворчал подошедший солдат, — Эвона, французов скока! В них и пуляй!

— Эвона, — передразнил его Антип Иваныч, остро воспринимающий покушение на свой авторитет, и, до кучи, на своего ученика, — иди вона туда сам, да стреляй в кого хошь!

— Я при орудиях состою! — выпятил тощую грудь незваный гость.

— Вот при них и стой, — разрешил ему мастер, — а нам со своими рассуждениями не лезь, раз не соображашь!

Оппонент, оглядываясь на дружков, поворчал что-то невнятное, но видя, что те не решаются, а вернее, просто не хотят поддержать его, развивать конфликт не стал и удалился.

— Лезут всякие туды, куда их и не просют, — мастер, напротив, всё никак не унимается, вплёскивая свою воинственность в окружающее пространство и брызгами задевая Ваньку.

— Эвона! — передразнил он уже ушедшего солдата, — А сообразить, голова твоя дурная, што другим свою голову-то не хочется попусту под пули высовывать, никак? А чево ради? Штоб ты, скотина худая, мог без чужих глаз с дружками выпить? У-у…

— Всё, Ваньк, всё! — замахал на него руками Антип Иваныч, — Не слухай меня, я так, по стариковски… давай, устраивайся и ето… Ну, да здесь тебя, казачка, мне учить и не надо, так ведь?

— Точно так, Антип Иваныч, — послушно отозвался ополченец, обустраивая позицию. Потом, оставив оружие под приглядом мастера, он сходил к «тому приступочку», померив расстояние шагами и заодно поближе познакомившись с местностью.

Нарисовав несколько концентрических кругов, а потом, от балды, ещё и разного рода треугольники и прочую геометрию, вернулся обратно.

На звуки выстрелов, а вернее, на какое ни есть, но развлечение, подтянулись зрители, начавшие вяло обсуждать происходящее. Ванька, стараясь не обращать на них внимания, занимается своим делом, а старый мастер, которому выпитый на жаре алкоголь постучался в седую голову, взялся за каким-то чёртом отгавкиваться.

— Пуф… и мимо, — дразнится матрос, пыхая трубочкой, — пуф…

Но Ванька, не обращая на них внимания, занимается своим делом, и вскоре, убедившись, что ополченец стрелять умеет на зависть иному егерю, злопыхатели придумали новый повод.

— Етова бы молодца, да на позиции, — заворчал один из солдат, — пущай французов выцеливат, а не впусте порох переводит.

— На позиции! — вызверился мастер, — Куда⁈ Французы вона они, рядышком совсем, доплюнуть можно! Ты чавой не тама, а?

— Я сапёр, — с достоинством ответил оппонент.

— Ну и так и он не штуцерник, а мой сподручный по оружейному делу! — взвился Антип Иваныч, — Ремонта по моей части — стока, что хоть не спи, а всё едино не успеешь, вот Его Благородие, господин поручик Левицкий, дал его мне! Не в штуцерники небось сунул, а мне придал! А ты што, умнее Его Благородия? Ась?

' — Запрещённый приём' — мысленно хмыкнул Ванька, но он, собственно и не против… когда в его пользу.

— Сидят, в безопасности! — орал другой солдат, свято уверенный в своей правоте, — Нет, а ты давай как все, в штыки! Я вона…