ЭТНОС. Часть третья — "Стигма" (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич

— Получается, эта штука старше Мультиверсума? — удивилась Нагма. — Раз с её помощью его сделали?

— Данный мораториум присутствовал при начале времён, — сказал Лейхерот, — хотя создан был много позже. Не пытайтесь себе это представить, время — один из самых плохо воспринимаемых человеком аспектов Первоматерии, потому что сложно посмотреть на что-то, будучи внутри него.

Я даже не пытался понять то, что говорит слепец. Фундаментальные науки — не моя стезя. Я мысленно потянулся к мораториуму, представив, что как бы рисую его в уме. В бытность мою графом Морикарским это частенько срабатывало — не всегда под рукой есть карандаш и бумага, а понять, кто перед тобой, надо. Потянулся — и отшатнулся, как от бездны. Передо мной как будто пульсировал чёрный нерв мироздания. Нет, лучше Нагме и правда не трогать эту штуку. Если уж мне она так откликается, то тому Аллаху, который то и дело пытается из неё выглянуть, тут уж точно есть, где разгуляться. А ведь на самом деле это не Аллах.

Пройдя мимо странного механизма на площади, мы свернули в боковую улицу, прошли полквартала, после чего зашли в очередной пустой дом. Та же процедура — каменная пластина, дверь закрылась, дверь открылась.

— Ничоси! — сказала изумлённо Нагма.

* * *

— Надо же, — сказал я, — ещё один мораториум.

— Это тот же самый, — сказал Лейхерот, с досадой глядя на заполнивших площадь людей. — Только не спрашивайте меня, почему. Мелех, что за манифестация?

— Понятия не имею, — ответил тот. — Погуляйте тут пока, я оповещу ареопаг.

— Я с тобой, — сказал «наш» Теконис. — Может быть, кто-то из них меня выслушает.

— Пап, а мы что будем делать? — спросила Нагма. — Может, ещё по мороженому? Здесь наверняка есть кафе.

— Ты что, не налопалась ещё, колбаса?

— Налопалась. Но это когда было? Всегда можно впихнуть в организм ещё немного мороженого. Не, ну правда, вдруг они решат нас убить, а мы не жрамши?

— Убивалка не отросла. Пошли лучше поздороваемся.

— С кем?

— А вон, видишь? Туда смотри, нет, левее…

— О, и правда! Что она тут делает, интересно?

Аннушка вещает, стоя в кузове своего пикапа, беспардонно попирающего грязными колёсами изящную мелкую брусчатку мостовой. Он загнала машину в самый центр площади, почти уперевшись шипастым отбойником в чёрный цилиндр основания мораториума. Очки сняла, синие глаза сияют, правая рука обращена к толпе, левая опирается на пулемёт. Безупречная переговорная позиция, граф Морикарский одобряет.

— И кто будет следующим, я спрашиваю? — орёт она, надсаживаясь. — Для чего мы спасаем детей, для чего учим корректоров? Чтобы с ними поступали вот так?

Люди не то чтобы охвачены с ней единым порывом, но слушают и гнилыми помидорами не кидаются. Хотя вопросы имеют.

— Эй, Аннушка, ты же свалила из корректоров! — кричит какой-то худой странный мужик из толпы.

— Вы спросите, зачем я лезу в дела Конгрегации? — вещает в ответ женщина. — Какое мне дело, если я больше не корректор? Так вот, это не дело Конгрегации! Это касается всех нас! Корректоры — это то, ради чего живёт Школа! Ради чего существует Центр, который содержите и кормите все вы! Весь этот движняк ради нас всех и на наши бабки! Я тоже плачу налоги на Школу, хотя меня там не сильно любят.

— Это ты здорово преуменьшила, Аннушка! — кричит тот же мужик. — Они всей Церковью молятся, чтобы ты поскорее сдохла и не позорила Школу на весь Мультиверсум!

— Не дождутся, Сеня! — отвечает она ему. — Так им и передай! А вы, люди, подумайте: сегодня Калеб, а завтра кто? Да, он наделал глупостей, но, чёрт меня подери, он же, сука, корректор! Разве так можно?

Аннушка замолчала, сплюнула, спрыгнула из кузова и села на его откинутый борт.

— И вы тут? — поприветствовала она нас мрачно. — Зря.

— Почему зря? — спросил я.

— Сраная Конгрегация отродясь никого не слушала. Плевать они, сука, хотели на мнение народа. Да и народ тут… А, сука, проехали. Это я уже так, от безнадёжности глотку деру. Один хрен Калебу мандец. Он, конечно, сам, сука, виноват, но разве ж так можно?

— Ты так убиваешься, как будто они его повесят на площади.

— Если бы они его повесили на площади, это было бы как-то, знаешь, даже честнее, сука.

— А они? Ты сама говорила, что Школа, Церковь, Конгрегация — это всё правильные люди. Просто нам не повезло быть на неправильной стороне.

— Ты, глядь, не хочешь этого знать, поверь мне. С неугодным корректором можно поступить так правильно, что лучше сдохнуть. Вон, хоть у альтери спроси. Ты вообще видал конгрегатов?

— С одним успел познакомиться.

— И как он тебе показался?

— Очень… конгрегированным. Вот-вот брызнет.

— Именно. Они все такие, на пафосе. Спасители Мироздания хулевы. Сейчас они разом порешат двух зайцев — накажут Калеба так, чтобы впредь любой корректор, который задумает ослушаться, жидко срался от одной этой мысли, а заодно пристроят мятежника к полезному и выгодному занятию. Порталы сами себя не нацелят, знаешь ли.

— Не знаю ничего про порталы.

— Вот и не знай. Не надо оно тебе.

— Так Калеб, выходит, мятежник? Никогда бы не подумал.

— Калеб просто дурак. Но упрямый, упрямее чем я думала. Не сдал бабу свою горскую. Ломанулся в бега, придурка кусок. Сегодня суд ареопага. Но приговор уже известен, конечно. С-с-сука.

Аннушка вытащила из кармана мятый стальной портсигар, имеющий такой вид, как будто остановил пулю, вытряхнула из него чёрную тонкую сигарету, чиркнула бензиновой квадратной зажигалкой и закурила. Пахнет не табаком, ну да она большая девочка.

— А вас чего сюда принесло? — спросила она, затянувшись.

— Нашли нас и в ортогонали, — ответил я. — Не удалось отсидеться.

— Да, они натаскались искать, сука. Сама не ожидала. Я же Калеба с бабой спрятала, думала, никто кроме меня туда не доберётся. Да хрен там, сука. Добрались. Значит, и до вас тоже?

— Да.

— И что делать будете?

— Попробую отбрехаться. Скажу, что буду следить за дочерью, не дам ей ничего поломать. Как крайний вариант — поселимся с ней в каком-нибудь безлюдном срезе, где вообще никого нет. Это-то нам должны позволить? Как я понимаю, коллапса там случиться не может, а значит, и вреда от неё никакого.

— Ну-ну, — сказала Аннушка с глубоким скепсисом в голосе, — попробуй. Только вот что я тебе скажу, дружок, хрен они тебя, сука, послушают. Они вообще никого не слушают.

* * *

Аннушка оказалась права. Ареопаг — два десятка безвозрастных мужчин и женщин в балахонах — выслушал нас с Нагмой, не проявляя большого интереса. Мне показалась, что это просто формальность, должны были выслушать и выслушали. Нагма клялась, что она хорошая, а если чего наворотила, то по незнанию и молодости. Теперь она не такая, впредь всегда будет слушаться папочку, вести себя хорошо, кушать на завтрак кашу и ложиться спать вовремя. Я же заверил, что готов отвечать головой за любую её ошибку, а потому прослежу, чтобы она таковых не совершала. Видя, что энтузиазма на лицах ареопага не прибавилось, добавил и крайний вариант: сослать нас в какую-нибудь дальнюю жопу мироздания, где даже если захочешь чего поломать — так нечего. Подчеркнул, что хотелось бы этого избежать, потому что жестоко отставлять ребёнка без интернета и мультиков, но если иначе совсем никак, то мы готовы.

Я ждал какой-то дискуссии, уточняющих вопросов, приготовил кучу аргументов, но вопрос был только один. Какая-то тётка с поджатыми губами и глазами навыкате поинтересовалась, кто я, собственно, такой и на каком основании пытаюсь поручиться за носительницу фрактальной дисрупции.

Мелехрим пояснил «Великому Ареопагу», что я «присвоил себе статус опекуна и имею эмоциональную привязанность». Ареопаг никак это не откомментировал, но мне показалось, что шансы наши упали окончательно.