Андрей Ерпылев - Имперский рубеж
– Не жнаю… – с сомнением прислушался к своим ощущениям Саша. – Вроде порядок…
– Тогда молодцом! Верный знак, что вояка настоящий получится! А черта этого как завалили! Любо-дорого посмотреть. Черепушку – всмятку!
Странное дело, при виде разможженого лица врага Александр не почувствовал ничего…
– Двое живых, – указал стволом автомата в сторону каменного нагромождения, над которым все еще курилась, оседая, пыль, рядовой Жеменя. – Правда, недолго, наверное…
– Пойдем взглянем.
Пленные действительно были не жильцами на этом свете: старик со слипшимися от крови волосами лежал с закрытыми глазами, и грудь его вздымалась неровными толчками, словно там, под грубой крашениной его бесформенных одежек, таилась птица, яростно пытавшаяся вырваться наружу. Второй – молодой парень – лежал на боку, зажимая обеими руками живот и сквозь стиснутые блестящие, будто залитые красным лаком пальцы неторопливыми толчками выплескивалась черная кровь, тут же уходящая в щебень, припорошенный пылью.
Филиппыч, нагнувшись над раненым, произнес несколько коротких гортанных слов, но тот лишь зыркнул на него сплошь черными, без зрачков, глазами и попытался плюнуть. Увы, бессильный плевок кровавым сгустком повис на щеке.
– Бесполезно, – разогнулся фельдфебель. – Ничего не скажет. Одной ногой уже в своем раю, болезный… Пойдемте, вашбродь, оружие осмотрим трофейное. Степа, помоги им, – кивнул он солдату.
– А почему в раю, Филиппыч? – спросил Саша, когда они выбрались из каменного закута на волю: он с радостью ощущал, что прикушенный язык хотя и болит немилосердно, но уже вполне слушается его.
– Вера у них такая, – вздохнул старый служака. – Нехристи… Считают, что раз с оружием в руках за веру свою пали – сразу в рай попадут. Муллы их так говорят. А рай у них богатый – девки там голые скачут, мед-вино подносят… Вот и рвутся они туда. Живут-то, прости господи, в нищете, как собаки…
Позади, один за другим, сухо треснули два одиночных выстрела, и Александр дернулся было назад, но фельдфебель удержал его за плечо.
– Не ходите, не надо… Они уж в раю своем.
– Зачем?.. – повернул юноша к Филиппычу искаженное лицо. – Нельзя так!.. Они же пленные!
– Да не довезли бы мы их до госпиталя, – терпеливо, как несмышленому ребенку, попытался объяснить тот. – У старого черепушка пробита была – мозги наружу, а младший… Кровянка из брюха черная – значит, в печенку угодило. А это…
– Но это же пленные! – не слушал его Бежецкий. – Мы не имеем права… Международные конвенции…
– А ну – пойдем! – дернул его за рукав солдат. – Пойдем, ваше благородие.
Почти волоком фельдфебель подтащил офицера к краю площадки и указал вниз, на лениво дымящиеся остовы двух сгоревших дотла грузовиков. Они попали в засаду еще утром, и именно ради них здесь был отряд Бежецкого. Увы, помочь им уже не успели…
– А на это они имели право? Там ведь наши были – русские. А теперь их домой в цинке повезут. Все, что осталось. И Семенова нашего. На это у них право есть?
– Но международные конвенции…
– Какие еще конвенции? Они враги. И пали в бою. Или вы расскажете, что Жеменя им помог отмучиться? Под трибунал подведете парня?
– Нет, но…
– А на нет и суда нет. Это война, барин. Или мы их, или они нас – третьего не дано. Не изобрели еще третьего… Вы лучше, вашбродь, поглядите, красота-то какая!.. – сменил тему Филиппыч.
И Саша против воли поднял глаза на действительно великолепный пейзаж, расстилающийся вокруг.
Облака, весь день скрывавшие солнце, под вечер раздуло ветром, и теперь косые лучи заходящего светила румянили снега на вершинах окрестных гор. Гор, которым не было дела до трагедии, разыгравшейся рядом с ними.
За пролетевшие над ними века и тысячелетия древние горы видали и не такое…
12
Саше больше всего на свете хотелось рухнуть на постель прямо так, не раздеваясь, закрыть глаза и провалиться в блаженную нирвану, но он переборол себя, позволив лишь присесть на краешек табурета… И опустить веки, на обратной стороне которых вновь замелькали эпизоды прошедшего… А проказник Морфей тут же воспользовался и этой уступкой, чтобы мигом заключить измотанного до полусмерти юношу в свои могучие объятия…
Поручик пришел в себя, лишь приложившись со всего маху затылком о стену, и понял, что задремал. Наручные часы либо безбожно врали, либо проспал он вот так, сидя, чуть ли не час.
«Скоро стоя спать научусь, – обозлился он на себя. – Как лошадь…»
Ощущая тупую боль во всех мышцах, он принялся стаскивать с себя пропотевший насквозь камуфляж, словно весенняя линяющая змея – шкуру, остервенело дергая заедающие молнии, распутывать просоленные и спаявшиеся намертво шнурки ботинок… В голове крутилась одна и та же картинка: как он в костюме Адама встает под душ и смывает, смывает, смывает с себя всю грязь, усталость и ужас минувших дней. Под мощный водопад ледяной воды… Пусть даже не совсем ледяной… Пусть даже не мощный… Тонкую струйку тепловатой, отдающей железом и химией мутной жидкости…
Бежецкий поймал себя на том, что опять спит с полуснятым ботинком в руках. Спит с открытыми глазами, видя сквозь ставшую вдруг полупрозрачной стену мелькающие за бортом вертолета скалы, беззвучно разевающих рты солдат, дробно прыгающий в руках автомат, горца с кровавым месивом вместо лица, обгорелые остовы грузовиков…
«Нет, так не пойдет…»
Пересилив себя, молодой человек потряс головой, последним усилием воли разделся и только собирался пройти в душ, как в шаткую дверь за его плечом кто-то негромко, но требовательно постучал.
«Кого это черт принес по мою душу?..»
– Да, – с трудом разлепил он пересохшие губы, не узнавая своего голоса, и с изумлением вспомнил, что так и не исполнил главную мечту последних часов – не выпил ведра воды. Даже стакана не выпил – сон оказался более мощным фактором, чем жажда, не говоря уже о голоде. – Войдите!
– Не спите? – просунул голову в комнату прапорщик Деревянко. – Я тут полчаса назад долбил-долбил, а вы ни гу-гу. Я уж думал, что спит поручик Бежецкий без задних ног. Намаялись, граф?
– Есть такое дело, – зевнул Саша, прикрыв рот ладонью. – А что за пожар, Матвей Опанасович?
– Да не пожар… – вздохнул прапорщик, отводя глаза. – Из госпиталя тут солдатик приковылял… Из выздоравливающих… Его полковник Седых прислал…
– Не тяните, Матвей Опанасович. Что за манера, право?
– Иннокентий Порфириевич просил вас прийти.
– Зачем?
– Поручик Еланцев совсем плох, но пришел в сознание и зовет вас.
– Меня?!!
Александр не верил собственным ушам. Он мог представить себе все, что угодно, вплоть до принятия всеми афганцами православия с последующим пострижением в монахи, но такое не укладывалось в мозгу. Поручик Еланцев, его злейший враг, желает его видеть! Подумать только! Остальные слова прапорщика как-то сами собой проскользнули мимо.
– Поверьте, Матвей Опанасович, на слово, но ваше известие совсем меня не обрадовало. Передайте вестовому, что…
– Вы меня не поняли, поручик, – прапорщик вошел в комнату и присел на табурет. – Еланцев СОВСЕМ плох.
– И что с ним произошло? – саркастически улыбнулся юноша. – Поскользнулся в бане? Перемудрил с очередной пассией? Отравился шаропом?[28]
– Его привезли вчера под вечер, – буркнул, осуждающе глядя на него, прапорщик. – Вездеход подорвался на мине…
– Но при чем тут я? – несколько растерялся Александр: Еланцев, конечно, сволочь редкостная, но… – Я не батюшка, чтобы отпускать ему грехи… И вообще…
– Сходите, Александр Павлович. Особого труда для вас это не составит, а поручику, возможно, это принесет облегчение. Пусть не телесное, но хотя бы душевное.
«Какого черта?..» – подумал Саша и буркнул:
– Ну, хорошо, хорошо… Приведу себя в порядок и вечерком…
– Иннокентий Порфириевич просил вас зайти срочно.
– Но душ я хотя бы могу принять?
– Увы, – развел руками Деревянко. – Вот этого-то вы как раз сделать не сможете. Там что-то с водокачкой приключилось, и все краны в околотке сухие.
– Ч-ч-черт!.. – с сердцем пробормотал поручик, понимая, что мечтам его сбыться не суждено.
– Ничего, – утешил его сосед. – Я уже послал солдат с бидонами за водой, и через пару часов можно будет принять вполне сносную ванну. Как раз когда вы вернетесь…
Александр шагал за ковыляющим с костылем в двух шагах впереди тощим, бритым наголо солдатиком и с неудовольствием думал, что «благоухает» на пол-Кабула. Согласитесь, что обтирание влажным полотенцем совсем не в полной мере заменяет для человека, две недели не вылезавшего из тяжелой амуниции, полноценного душа. А патентованные дезодоранты и великолепный, по словам прапорщика Деревянко, французский парфюм лишь подчеркивают общее амбре ломовой лошади, исходящее от усталого поручика.
«Может, хоть в госпитале вода есть? – тоскливо думал он, хмурясь на постоянно озирающегося провожатого. – Хотя откуда… Два шага от нашей развалюхи – наверняка одна и та же водокачка…»
