Максим Шейко - Мир за гранью войны
Над полями и перелесками центрального черноземья постепенно сгущались сумерки, солдаты не жалея сил окапывались на своих новых позициях. Ганс поежился под порывами холодного, промозглого ветра и с тоской взглянул на затянутое тучами, грязно-серое небо — холодно, черт возьми! Если бы не легкий свитер, присланный из дому и одетый под мундир, и плотная камуфляжная рубашка сверху, то было бы совсем паршиво. Окинув взглядом работающих гренадеров, Ганс в очередной раз порадовался, что в, кажущемся неизмеримо далеком, тридцать восьмом году пошел служить именно в СС — вывернутые на изнанку (осенним рисунком наружу) камуфляжные рубашки и чехлы на касках делали солдат почти полностью незаметными в вечернем сумраке на фоне желто-бурого осеннего ландшафта. Ну и от холода дополнительная защита, не шинель конечно, но у армейцев и такого нет — им сейчас совсем паршиво.
Ганс задумчиво провел рукой по щеке и подбородку, заросшим недельной щетиной. Ничего! Иванам не долго осталось — у них уже сейчас ни солдат, ни оружия почти что и нет. Он взглянул на темнеющую впереди лощину и зловеще усмехнулся: а скоро и вообще ничего не останется…
* * *
Следующий день оказался ничуть не лучше предыдущего — пасмурный, холодный и промозглый, да еще и дождь того и гляди пойдет. Сырой, несущий морскую влагу, южный ветер, дувший вчера весь день, — прекратился. В неподвижном воздухе висели запахи сгоревшего пороха и солярки, горелого железа и тряпок, свежей крови и прелой листвы и самый паршивый из всех запахов — запах смерти. Ганс в, отсыревшей от росы и висящей в воздухе влаги, одежде, не выспавшийся, хмурый и злой потрошил штык-ножом банку мясных консервов из сухпайка. Ночка и утро выдались беспокойными, но сейчас вроде бы всё стихло — самое время перекусить.
Сидящий рядом связист, молча протянул Гансу наушники. В ответ на немой вопрос, мотнул головой в сторону расположения основных сил батальона. Все ясно: комбат разузнал что-то новое и спешит поделиться "радостью". Продолжая грызть галету, Ганс снял каску и натянул на голову наушники.
— Как там у тебя? — голос Бестманна звучит равнодушно, он явно уверен в позитивном ответе.
— Да нормально всё, как отбили последнюю атаку, так больше из этого лога никто и не вылазил.
— Угу. Scheisse! Что за ерунда со связью, ведь расстояние же всего ничего? Хруст такой, что слова еле слышно!
Was geht ab[58]!?
— Это не помехи, это я галету грызть пытаюсь.
— Arschloch[59]. А потерпеть не мог, грызун? Я уже собирался связистам уши надрать за плохое состояние аппаратуры…
— Ну, так надери, лишним не будет, а я со вчерашнего дня не жрал и теперь не дают. Что сказать-то хотел?
— Девятый полк подошел, скоро балку начнет прочесывать — смотри, чтоб твои ребята по ним не врезали сгоряча. И кончай жрать, мать твою, когда с тобой командир разговаривает!
— Угу, принято. Отбой.
Отложив наушники, Ганс снова взялся за банку консервов — война войной, а кушать-то хочется! Ну а текущие проблемы можно и параллельно решать.
— Куно! — за спиной тут же послышалось приближающееся шуршание листвы. Когда шуршание смолкло, Ганс, ненадолго оторвавшись от еды, продолжил:
— Обойди все взвода и предупреди, что девятый полк начинает зачистку балки — пусть смотрят повнимательней. — Шуршание стало удаляться.
Ну, вот и вопрос решился, делов-то…
А еще через пару часов Нойнер вместе с командиром батареи штугов оберштурмфюрером Хорстом Крагом и подъехавшим Бестманном уже осматривали поле ночного побоища. В балке и по ее отрогам вперемешку с разбитыми повозками, сгоревшими машинами и поломанным вооружением лежали сотни людских и лошадиных трупов. Некоторые практически целые, словно прилегшие отдохнуть. Другие напротив разорванные взрывами на куски или жутко изуродованные. В некоторых местах тела лежали буквально грудами. Подожженные ночью машины еще продолжали дымиться. Солдаты из девятого полка деловито строили в колонну собранных по ярам и буеракам пленных. Выглядели пленные не важно, повинуясь отрывистым командам конвоиров, словно автоматы, они безразлично смотрели вокруг пустыми глазами, но на ногах стояли более-менее твердо — всех, кто был серьезно ранен и не мог идти, добивали на месте, чтобы не возиться. Вальтер подвел общий итог наблюдениям:
— Мда, не плохо мы ночью поработали.
— Еще бы, два боекомплекта за полсуток расстрелять, да еще и по ограниченному пространству…
— Кому как, моим штугам и одного за глаза хватило.
— Ага, зато вовремя. Вальтер, видал те кирогазы, что на выходе из этого лога стояли?
— Видал, правда так и не понял, что это за катафалки бронированные.
Ганс с Хорстом весело заржали — они успели осмотреть эти странные агрегаты раньше и уже выяснили, что это за "звери".
— Не ты один! Пошли, посмотрим вблизи, тогда будет наглядней…
Троица офицеров развернулась обратно и, обходя препятствия, вскоре выбралась к выходу из Сухого лога, где и стояли, жидко дымя, три упомянутых устройства странной конструкции, но несомненно военного назначения. Вернее стояли только два из них, так как третий буквально развалился на части, превратившись в бесформенную груду железа, отдаленно напоминающую сложившийся карточный домик. Близкий осмотр техники мало что прояснил: наличие листов брони, пушки и гусениц наводило на мысль о танке, вернее (с поправкой на отсутствие башни) о штурмовом орудии, но конструкцию штурмбаннфюрер опознать так и не смог и, под ехидные смешки подчиненных, вынужден был признать свое поражение.
— Ладно, сдаюсь. Так что это все-таки за колымаги?
Ганс ловко поддел носком сапога валяющуюся на земле железку и. подхватив ее рукой на лету, протянул командиру.
— Гляди.
Железяка представляла из себя значок-эмблему, которые, как правило, размещаются на капоте машин и прочей гражданской техники. Вальтер покрутил ее в руках и потребовал дальнейших пояснений, которые охотно предоставил Хорст.
— Это эмблема Харьковского тракторного завода. Я видел такие же на многих русских тракторах. А этот драндулет — обыкновенный трактор. Только его обшили броневыми листами и воткнули в кабину пушку[60]. Получилась, как не трудно догадаться, полная ерунда. Ни защиты, ни обзора, ни проходимости. Зато грохот просто неописуемый — дребезжали как упавший шкаф с фарфором и гвоздями. Мне даже в самоходке слышно было. Иваны еще фары включили и сирены воздушной тревоги запустили — хотели нас запугать. — Краг пренебрежительно хмыкнул, выражая свое отношение к таким попыткам. — Видишь ту кучку металлолома? Это мой наводчик засветил фугасным. Ну а те два противотанкисты изрешетили в два счета. ПАК38[61] его практически навылет пробивала — я проверял.
— Scheisse! Так это бронетрактор?! Ну и ну! Камрады, похоже, что у русских дела еще хуже, чем мы думали, если они докатились до такого.
— И даже еще хуже, чем ты думаешь сейчас. — Ганс тоже решил блеснуть информированностью. — Мы тут пошерстили по ближайшим кустам и тоже несколько пленных собрали под конец.
— О как! А мне почему не сообщил?
— Да они не транспортабельные были, в основном — мы их на поле боя собрали. А тех двоих, что целые были, мы парням из девятого сдали. Так вот: почти все они по-русски ни хрена не понимают. Бормочут чего-то, но на русский совсем не похоже, ну и рожи у них — соответствующие. По всему выходит, что у иванов людей уже не осталось — совсем диких ловят, которые не то, что читать, говорить нормально не умеют.
— А точно не умеют? У тебя ж переводчика нет…
— Не, точно! Ты ж знаешь, у меня солдат из Силезии есть — по-польски свободно говорит, ну и на русском уже неплохо научился. До сих пор ни одной осечки с допросами не было.
— Так может эти кавказцы, или кто они там, специально под идиотов косят, чтоб не допрашивали?
— Даже если они все как один клинические идиоты, то по-русски бы они все равно заговорили, если б могли. Мы одному для чистоты эксперимента все пальцы переломали — орал будь здоров! И говорил много всего, но по-русски — ни слова! Так что дикари они, совсем. Как им офицеры команды отдают — ума не приложу.
— Может, офицеры их язык знают?
— Может. Но это уже совсем ерунда получается. Даже французские колониальные войска по-французски кое-как понимали. Хоть и черномазые все были. А эти…
— Эти тоже не совсем белые. Ладно, раз в Красной армии уже ТАКИХ солдат и ТАКИЕ танки в бой бросают, то дела у них плохи. Кажется, нам все-таки удастся додавить их до зимы.
— Хорошо бы. Зимовать в окопах — удовольствие ниже среднего. Это вон, Хорсту хорошо, за броней. — С этими словами Ганс шутливо подпихнул артиллериста локтем в бок.
— Ага. А ты к этой броне на морозе прислониться не пробовал? Ну его к черту такое удовольствие. Сказал фюрер, что к зиме закончим, значит надо закончить. Вон уже и по радио передали, что начавшееся вчера наступление на Москву — последняя битва кампании.
