Анатолий Матвиенко - Аэропланы над Мукденом
Самохвалов затормозил. Был бы на колесах, завоняло бы резиной. Обычно такие перепады у него наступали перед принятием важных решений.
— Везу «четверку». Пусть будет нарушено «малое» обещание Александра — воздушная экскурсия Кайзера Вильгельма II, чем вообще сорвется всеевропейская демонстрация. Выхода нет.
Партнеры ничего лучшего предложить не могли.
— Стефан Карлович, будь любезен, займись организацией сборов. У меня перед отъездом не будет свободной минуты. Запасной двигатель, ремкомплекты к обоим, шины, перкаль, тросы, винты, шестерни редуктора, масло. Впрочем, сам справишься. Со мной поедет Ян Кшесинский, пара техников из новобранцев, вчетвером справимся. Что привезти из Парижа, господа?
Без платных катаний на двухместном аэроплане финансовое состояние «Садко» оказалось под угрозой, ибо без этого турне превратилось в затратный и чисто рекламный трюк. За оставшееся до погрузки в поезд время Самохвалов навестил брата и сделал несколько заходов в Военное министерство. Василий обещал устроить в Гатчине экскурсию для богатых купеческих семейств, потенциальных покупателей самолета, а Ванновский получил челобитную на пятьдесят тысяч рублей для доводки под армейские нужды «пятерки», удостоившейся высочайшей похвалы. Военный министр обещал посодействовать, ничего заранее не гарантируя, зато навязал в попутчики офицера-наблюдателя на случай «как бы чего не вышло».
Ипподром Карлсхорст оказался полупустым. Несмотря на интерес к воздушным шоу, берлинцы были разочарованы неоднократным переносом представления, да и отказ в извозе желающих на двухместном аппарате обескуражил и обусловил возврат части билетов.
Естественно, в первый же день прискакал Отто Лилиенталь. Указывая на полузаполненные трибуны, он убеждал, что при правильной рекламе и маркетинге это дело может быть недурственно прибыльным. Он, собирая зрителей на весьма некомфортабельных склонах за пределами Берлина, с каждого шоу имеет более двухсот марок чистого дохода. Самохвалов отмахнулся — вояж он считал разведкой рынка, и в этом сезоне к серьезным контрактам не готов.
Поручик Оболенский, куривший неподалеку и старательно изображавший, что диалог его никоим образом не касается, вечером спросил Петра:
— Почему вы ему отказали, сударь? С деньгами у вас, я так понимаю, не очень. Вижу, германец толковый.
— Даже слишком. Его только подпусти. Через год над Европой полетят «четверки» с кайзеровскими крестами.
— Германия наш союзник.
— Не смешите, поручик. У России есть лишь один союзник — сама Россия, да и то порой себе вреда наделает больше, чем иной враг. Остальные — временные попутчики. Как сейчас французские прохвосты в Гатчину зачастили, заметили? А совсем недавно убивали русских в Крыму, и вообще наши давние враги со времен Наполеона. Дружба и вражда между главами государств возникает и рушится в течение дня. Вооружения изобретаются и накапливаются десятилетиями. Я уповаю, что Россия будет гораздо сильнее своих союзников, тогда и они нас захотят любить преданно и сильно. Не так ли?
Разведчик, проверивший Самохвалова на конфликт между коммерцией и патриотизмом, удалился строчить отчет, авиатор тем временем разложил карту Берлина, взял линейку и задумался. Затем вызвал помощника.
— Ян, ты хорошо по-немецки знаешь. Еще раз переведи мне контракт.
Выслушав текст, Петр заставил перечитать кусок, касающийся зоны и высоты полетов.
— То есть ограничения на высоту и дальность касаются только платных шоу? В остальных случаях мы вольны летать куда захотим.
— Что вы задумали, пан Петр? Хотите ешче раз повторить авантюру, как у Зимнего?
— Понимаю, что афера. Но так мы и на обратный билет не заработаем.
— Не скажите, хозяин. Публика добже вас приняла. Газеты завтра напишут про опыты в Карлсхорсте. Послезавтра людей будет больше.
— Не считая того, что главные энтузиасты сегодня увидели все, что можно в объем ипподрома втиснуть: взлет-посадка, виражи, горки. Послезавтра может и меньше явиться, через два дня — вообще никого. И поедем, дорогой Ян, во Францию с пустыми карманами.
Совершив традиционную внутрикомнатную пробежку, авиатор тормознул у карты и ткнул в нее пальцем.
— С ипподрома иду к Шпрее. Если мотор откажет, упаду на реку, а не на жилые дома. Над Шпрее двигаюсь на запад, в сторону Тиргартена. Смотри, здесь небольшая площадка, если верить карте — ровный газон, для взлета-посадки достаточный. Бери извозчика и дуй туда, проверишь на месте. Это — резервная точка, чтобы сесть, долить топливо и устранить мелкие неполадки. Будешь ждать меня там часов в семь утра, имей инструменты, масло и бак на пару ведер бензина. Благо у немцев он хороший. Ночью спать не придется. Готовим машину и — с Богом. Главное, чтобы наш поручик «как бы чего не вышло» раньше времени не прознал о задумке. Чуть главное не забыл. Кровь из носу, но чтобы у Рейхстага был хоть один журналист.
— А, вшистко е дно, — сдался поляк и уехал.
В седьмом часу утра Оболенский, потревоженный жужжанием авиамотора, примчался из крохотной гостиницы при ипподроме на поле и застал там лишь слоняющегося техника, низкорослого азиата с неизменной ухмылкой и шрамом на скуле.
— Где самолет? Где Самохвалов?
— Улететь изволила.
Поручик выругался. Предчувствие катастрофы или, как минимум, грандиозного скандала навалилось на грудь стопудовой глыбой. Что делать? Отбить каблограмму в Главный штаб? Бежать в российское посольство? Спят еще все, да и чем они помогут. Взбешенный разведчик наорал на техника и закусил перчатку. Оставалось только ждать и молиться.
Меж тем аппарат с российскими сине-бело-красными кругами на крыльях и цифрами 4-4 на фюзеляже (четвертый экземпляр четвертой модели) в экономичном режиме тарахтел над главной берлинской рекой. С высоты километра виденное внизу казалось слегка нереальным. Дома виделись игрушечными, люди — блохами, редкие лошади — жуками, а сам Берлин выглядел макетом. В наше время горожанину редко приходится глядеть на людей и дома с такой дистанции — обычно их заслоняют ближайшие дома и деревья. Тем более в таком ракурсе — сверху.
Сердце сжималось от собственной дерзости. Он едва не поплатился за сумасбродство в России, всегда отличавшейся расхлябанностью. Какова же будет реакция кайзера, который, по слухам, чуть ли не всю страну заставил ходить прусским строем?
Самолет вошел в низкую облачность. На козырьке и на стеклах летных очков осела влага. Петр не любил облака. В сером мареве он терял чувство реальности. Ощущения лгали, он переставал понимать, где горизонт, машина кабрирует или, наоборот, теряет высоту Да и ориентация по наземным объектам пропадала моментально.
Он сбросил высоту. Слева от реки мелькнул газон, повозка с канистрами и яростно размахивающий руками Янек. Качнув крылом, Самохвалов устремился к показавшемуся впереди куполу Рейхстага.
В семь утра германская столица только просыпалась. По улицам двигались дворники, полицейские, молочники, стучала колесами и копытами первая утренняя конка, уже вытеснявшаяся электротрамваями. Редкие прохожие недоуменно смотрели вверх и протирали глаза, не веря им.
Рейхстаг достраивался. Несмотря на раннее утро, на ударной стройке рабочие уже копошились, заканчивались внутренние работы. Внушительный контур здания, символ набирающего мощь имперского могущества, довлел над площадью, где наметилась зеленая зона и фонтан.
Накренив крыло и разглядев фигурки у будущего фонтана, одна из которых вроде как была вооружена треногой, Самохвалов выписал три виража вокруг здания, заметив панику на строительных лесах, и сбросил на репортера вымпел — эмблему «Садко» с красной, синей и белой ленточками. Прикинув, что нигде не плутал, не газовал и должен иметь резерв топлива не менее тридцати процентов, авантюрист не сделал посадку у Яна и взял курс к Карлсхорсту, в объятия зеленого от злости Оболенского.
— Вы — не мой начальник, поручик, и мне не указ. Я — цивильное лицо, на государевой статской службе не состоящее, а вояж по Европе, хоть и с высочайшего ведома, есть мое частное дело. Я оставлю без внимания ваше хамство, но впредь прошу не приближаться ко мне, не селиться со мной в гостинице, а охране ипподрома поручу гнать вас как лицо постороннее. Потрудитесь купить билет на полеты.
— Вы! Вы…
— Если скажете еще хоть слово, по возвращении в Питер вами займется мой друг Дорожинский. Я, к сожалению, не владею дуэльным оружием, чтобы просить у вас удовлетворения. Прощайте.
«Утренние берлинские новости» вышли вторым выпуском — специальным, в котором на всю первую полосу был запечатлен смазанный силуэт аэроплана на фоне купола и лесов Рейхстага.
К обеду Кшесинский, устав сдерживать толпу, вломился в номер Самохвалова и заявил:
