Наталья Резанова - Явление хозяев
– Я хотел бы повидать Гедду-вольноотпущенницу. Насклько мне известно, она живет в этом доме.
– Я внимательно слушаю тебя, почтеннейший Сальвидиен, – спокойно ответила она.
Он не узнал ее, хотя расстояние между ними не превышало пяти шагов, настолько она изменилась. На ней было длинное скромное платье из тонкого льна и такое же покрывало бирюзового цвета. Волосы, несколько отросшие, были разобраны на пробор и сколоты на затылке, что придавало ей совершенно иной облик. Вместо амазонки – почтенная хозяйка дома. Не хватало только прялки в руках. Хотя, кто ее знает, может она отложила прялку, когда пошла открывать дверь.
– Здравствуй, Гедда.
– И тебе желаю здравствовать и радоваться.
– Ты одна здесь?
– Вириат будет позже.
– Я не это хотел спросить. Живет ли в доме еще кто-нибудь?
– Нет.
– Не слишком разумно в наше время…
– Я слишком недавно вышла из рабства, чтобы самой обзаводиться прислугой.
Ее самообладание подействовало на Сальвидиена отрезвляюще. Даже если эта женщина виновна, она так просто не признается. Нужно отвлечь ее внимание, добиться доверия… Только так и удастся ответить на свой вопрос. Впрочем, первый вопрос задала она.
– Какое дело привело тебя ко мне?
– Просто я пришел с визитом, – он принужденно улыбнулся. – Видишь ли, я был очень обеспокоен, когда ты пропала. Но потом я встретился с Вириатом, и он рассказал мне о тебе.
– Вот как, – она вежливо склонила голову. – Весьма лестно, что моя судьба беспокоит благородного человека.
Как ни силился Сальвидиен, он не мог уловить в ее голосе ни тени издевки.
– Не оскорбит ли тебя, – продолжала Гедда, – если я вынесу угощение на террасу? Дом этот вполне удобен, но до крайности тесен.
Сальвидиен выразил согласие, и Гедда, проводив его на террасу, ушла в дом. Терраса выходила в сад, сильно запущенный, с точки зрения Сальвидиена. Именно тут становилось заметно, что это временное жилище, и ни за деревьями, ни за грядками с цветами никто не следит. Или следит недостаточно, не подстригает и не придает форму. Сама терраса была устлана плотным ковром, поверх которого, по восточному обычаю, было брошено несколько подушек. Сальвидиен уселся, облокотившись на одну из них. Зрелище дичающего сада раздражало его, и он повернулся к дому. Оттуда появилась Гедда с подносом в руках. Угощение, которое она вынесла, было не слишком обильным, но вполне изысканным. Холодный язык, копченый угорь, белые хлебцы, груши, виноград, нарезанная ломтями дыня, густое золотистое вино – в отдельном кувшинчике из простого стекла была вода, чтобы, как подобает цивилизованным людям, разбавлять вина, остальная же посуда была из цветного стекла, возможно, купленного у Тимофана. А может, у его конкурента.
Попотчевав Сальвидиена, Гедда поставила блюдо и бокал перед собой. причем, как заметил он, плеснула себе из простого кувшина.
– Ты не пьешь ничего, кроме воды? – он вспомнил некоторые рассуждения покойной Петины.
Неопределенная улыбка тронула ее губы.
– Иногда мне хотелось бы выпить мастики…
Сальвидиен не знал напитка с таким названием, но уточнять не стал… тем более, что вино было превосходно. Интересно, кто его выбирал – Вириат или она? Если последнее, то ее хорошо обучали. И не только подбору вин. Сальвидиен вновь обратил внимание, как безупречна ее речь – классическое произношение, ни следа простонародного выговора, столь часто выдающего вольноотпущенников, как бы богаты они ни были и какие должности ни занимали. И по всему остальному тоже не придерешься. Кушанья поданы так как принято в хорошем обществе: поделенным на порции, а не на здешний манер – целиком, чтобы каждый схватывал, сколько может. Манеры любезны, но сдержанны. Если Вириат введет ее в свой дм, неважно, на правах жены или наложницы, ему не придется стыдиться, принимая гостей.
И всем этим она обязана Петине.
И отплатить за это столь чудовищным злодеянием?
Что ж, так выглядит произошедшее с любой разумной точки зрения. Благодеяние, на которое ответили черным злом. Но как видит это сама Гедда – кто ответит? Петина манила ее призраком свободы – и переусердствовала. И, что не менее важно, не давала ей соединиться с мужчиной, которого она любит.
Любит ли?
А что, если – пальцы Сальвидиена стиснули холодную поверхность бокала, – если за преступлением стоит именно Вириат, и Гедда была всего лишь послушной исполнительницей? В конце концов, она всего лишь рабыня и варварка, и вполне естественно для нее исполнять приказы того, кто стоит выше, особенно, если это мужчина? Сумел же он при своем прямодушии скрыть любовную интригу от всего города, значит, сумел бы скрыть и другое.
Предположение было столь ужасно, что Сальвидиен почувствовал, что не сможет более проглотить ни капли. Он отставил бокал.
– Все-таки со стороны Вириата не слишком разумно оставлять тебя совсем без защиты. Это предместье, а в городе недавно были беспорядки. Ты могла бы, по крайней мере, завести сторожевую собаку. Или опасаешься, памятуя недавние события?
Она покачала головой.
– Вряд ли я надолго задержусь в этом доме и в этом предместье.
Похоже, его маневр был слишком прямолинеен. Но ничего, он продолжит продвигаться обиняками.
– Итак, ты собираешься замуж.
– Тебя это удивляет?
– Пожалуй. Я предполагал, что ты предпочтешь полную свободу. Ведь ты, кажется, происходишь из племени женщин-воинов? По крайней мере, так утверждала Петина.
Имя было произнесено. Но Гедда пропустила его мимо ушей.
– Разумеется, они были воинами. И если бы эти женщины не выходили замуж и не рожали детей, откуда бы взялось само племя? Вы, имперцы, чрезвычайно наивны. Даже своих богинь-воительниц вы обрекаете на вечную девственность. Однако народы, которые вы почитаете варварскими, разбираются в этом лучше. У них у всех – почти без исключения, – любовь и войну воплощает одна и та же богиня, и никто не видит в этом противоречия…
Тут она углубилась в разбор верований народов побережья Среднего моря, Междуречья и Южной провинции, доказывая, что не зря тратила время на изучение свитков на вилле в Сигиллариях, а Сальвидиен медлил прервать ее. Чем больше он слушал эту превосходную, по всем классическим правилам выстроенную и против тех же классических правил направленную речь, тем больше убеждался, что уязвившее его подозрение в адрес Вириата – беспочвенно. Человек его склада хладнокровно смотрел бы, как жертву на арене терзают хищники, но изыскивать способы, как сделать так, чтоб жертва добровольно отправилась на арену – это не в его духе. Противопоставление имперской верности варварскому коварству – не выдумка риторов и школьных учителей… Вириат, безусловно, обладает более развитым умом, чем большинство отставников, но в силу этого ума – да и жизненного опыта – он не дал бы Сальвидиену в разговоре столько зацепок.
И все же не кто иной, как Вириат, подтолкнул ее на тот путь, куда она ступила – своими рассуждениями о рассчетливой храбрости. Она хорошо усвоила преподанный урок.
«Вы, имперцы, чрезвычайно наивны»…
Это же косвенное признание! Иначе не расценишь! Проклятие, почему он сидит тут и слушает лекции по сравнительной мифологии, вместо того, чтобы прямиком направиться к префекту и обличить преступницу? Пусть у него нет прямых доказательств, а пытки, по нынешним мягким законам, применяются, помимо государственных изменников, только к рабам, к каковым она уже не принадлежит. В любом случае, слово полноправного гражданина должно перевесить слово вольноотпущенницы из варварского племени, получившей свободу после убийства хозяйки. И даже, если он не станет обращаться в суд, он может сказать Вириату, что женщина, с которой он спит, и которую собирается взять в жены – безжалостная и хладнокровная убийца.
Он может просто это сказать.
Почему же он молчит?
Тут Сальвидиен осознал, что и Гедда не продолжает более свой мифологический обзор, а молчит, глядя прямо ему в лицо настолько неподвижным взглядом, что казалось, будто глаза ее не реагируют на свет. Два осколка лазурита.
… чрезвычайно наивны…
Сальвидиен понял: он боится не того, что префект не станет внимать словам приезжего, что в Арете его ославят сумасшедшим, а Вириат, убежденный в невиновности своей возлюбленной, ему не поверит. Он просто ее боится. И ничего не может с собой поделать.
Эта женщина способна на все. Так же, как способна уйти от любого обвинения.
Боги, мы сами обучили их… Эти варвары… ученые рабы, превосходящие знаниями хозяев, но в душе оставшиеся варварами.
Любовь и война для таких, как она – две стороны одной медали. Даже если они нас полюбят – а они нас полюбят, никуда не денутся – тем хуже. Тем быстрее они придут, чтобы занять наше место. И хорошо, если они нас просто уничтожат, без затей. Но они нас не уничтожат. Хозяевам нужны слуги, а они станут нашими хозяевами. Эта женщина всего лишь первая.
