Сергей Шхиян - Кукловод
Мы уже включились в игру, но оба делали вид, что сидим здесь просто так, чтобы не тревожить спящую барышню.
— А из меня сможешь парня сделать? — вдруг попросила она.
— Тебе это зачем? — засмеялся я, с удовольствием глядя на ее милое, круглое лицо с ямочками на щеках.
— Просто так, хочу побыть мужиком, — игриво, поведя плечом, сообщила она.
— Не знаю, — нарочито серьезно, ответил я, — сначала нужно посмотреть получится ли из тебя мужчина.
Не могу сказать, зачем мне нужен был этот мимолетный почти виртуальный роман. Может, только по тому, что в чужом доме кроме флирта заняться было просто нечем. Слушать любовные излияния лейтенанта я не хотел, по понятным причинам. Француз намертво прилип к хозяйке, та этому, похоже, не препятствовала, и им было не до меня. Осталось только лечь спать или разговаривать с Сергеем Петровичем, что было много скучнее, чем болтать с симпатичной девчонкой. Может быть, только поэтому, я без сопротивления дал себя втянуть в рискованный разговор.
— Так посмотри! Мы за осмотр денег не берем! — загадочно улыбаясь, заявила Люба, встала в позу и подбоченилась уперлась рукой в крутое бедро.
— Так ничего не видно, — скорее по обычной на Руси мужской привычке ухаживать за всякой хорошенькой женщиной, чем из коварного интереса непременно ее соблазнить, начал я провоцировать сельскую кокетку, — ты сначала все с себя сними!
— Что снять? — не поняла она.
— Сарафан, рубашку и что там еще на тебе надето.
— Так разве такое можно? — рассердилась девушка. — Ты, барин, говори, говори, да не заговаривайся! Может, и лечь сразу прикажешь?
— Это как ты сама хочешь. Не я же хочу стать девушкой, это ты собираешься парнем. Не хочешь, раздеваться, твое дело.
Я откинулся на подушку, расслабился и прикрыл глаза. Любу несколько минут не было слышно, потом она сказал:
— Ладно, барин, будь, по-твоему, если хочешь смотри! Нам скрывать нечего!
Я лениво приоткрыл глаза и посмотрел. Девушка и правда все с себя сняла и стояла, гордо распрямившись и откинув назад голову.
— Ну, как? — насмешливо спросила она, встретившись со мной взглядом. — Превратишь?
— Нет, — помолчав минуту, сказал я, — парня из тебя не получится.
— Это еще почему? — взвилась она.
— Ну, кто же станет портить такую красоту! — вполне искренне, ответил я. — Тебе быть девушкой во много раз лучше!
— Скажешь, тоже, — смутилась Люба. — Сиди на месте, бессовестный!
Она быстро натянула на себя сарафан и пулей выскочила из будуара.
Глава 13
В последних числах сентября,
Презренной прозой говоря,
В деревне скучно…
Сначала я посидел в гостиной, наблюдая, как виконт охмуряет хозяйку. Потом выслушал глубокомысленные рассуждения Сергея Петровича, который все никак не мог собраться уехать из гостеприимного дома, по вопросам военной стратегии и тактики, в которой мы оба ничего не понимали. Собрался уже сбежать, но не успел, в комнате появился Петруша Кологривов и решил рассказать мне историю своей любви.
— Я хочу с вами посоветоваться, — сказал он, присаживаясь рядом на диван и просительно заглядывая в глаза.
— Слушаю вас, — обреченно ответил я, заранее предполагая, что может сказать влюбленный молодой человек.
— Как вы думаете, Мария Николаевна выздоровеет?
— Не сомневаюсь.
— Вы так много для нее сделали, — сказал он, — я вам безмерно благодарен.
Что он имеет в виду, я не понял и вместо ответа утвердительно кивнул головой.
— Мария Николаевна — ангел! — добавил молодой человек, с чем я опять молча согласился.
Дальше разговор уже не сбивался с намеченного русла, и я узнавал все о новых и новых замечательных качествах прекрасной княжны. У меня появилось чувство, что это он, а не я в непрерывной близости провел с ней все последнее время.
Пока лейтенант заливал мне уши сладким сиропом, я наблюдал в окно, как во дворе отоспавшиеся и отдохнувшие французские солдаты обольщают невинных русских девушек. Как почвенника и патриота меня такие действия оккупантов возмущали, но местным красоткам, кажется, это нравилось, они вполне благосклонно принимали и ухаживания и подарки от картавых пришельцев.
— Вы совершенно правы, — дождавшись короткой паузы в его монологе, попытался я закруглить разговор, — Марья Николаевна совершенно чудесная и незаурядная барышня.
— А вы знаете, — мне показалось, не совсем к месту, сказал Кологривов, — я сначала ее к вам очень ревновал!
— Чего это вам взбрело в голову? — удивился я.
— Виноват, я сам понимаю, что это было глупо, Марья Николаевна мне все про вас рассказала! Вы ей были вместо отца, потому я и хочу попросить у вас извинения.
— Полноте, сударь, какие там извинения, я вас прекрасно понимаю, — сказал я. — Я бы на вашем месте тоже, возможно, ревновал.
— Я, знаете ли, как все это время рассуждал, — поделился со мной пылкий лейтенант, — как можно было близко знать и не полюбить такого ангела! Тем более что вы по ее, конечно, нужде, как лекарь, видели княжну без одежды, — сказал он и, покраснев, отвернулся.
Мне можно было ему возразить, что он-то имел то же самое счастье, что и я, но безо всякой на то нужды, но я промолчал. Тем более что в это время во дворе назревал международный скандал. Местным парубкам надоело безучастно наблюдать, как иностранцы унижают ухаживаниями русских девушек и они собрались тем показать, у кого кулаки крепче и кто здесь хозяин.
— Она мне все рассказал о вас, — продолжил бубнить Кологривов, — о вашей жене, как вы ей верны и как ее ищите, и я тогда понял, что был касаемо вас и Марьи Николаевны совершенно неправ…
— Погодите, Петр Андреевич, — перебил я его. — Кажется, сейчас начнется драка. Нам стоит выйти, успокоить страсти.
— Драка? Какая драка? — не понял он.
— Тоже на почве ревности. Ваши дворовые собираются бить французов.
Только теперь Кологривов посмотрел в окно, увидел, что интернациональные бойцы выстроились друг против друга стенка на стенку и оскорбляют противников словами, кажется, отлично понимая друг друга. Предметы же раздора, толпились в нескольких шагах от них, лузгали семечки и с интересом наблюдали, чем все это кончится. Была среди зрительниц и моя новая знакомая Любаша.
— Что это они такое придумал! — сердито сказал молодой барин, быстро вставая с дивана.
— Ревнуют, — невинным голосом, объяснил я.
Кологривов виновато улыбнулся и пошел разгонять забияк. Я же воспользовавшись моментом, сбежал от его излияний в свою комнату, прихватив по дороге со стола в гостиной книжку стихотворений старинного русского поэта, Ипполита Федоровича Богдановича. Мне так давно не попадалось в руки печатное слово, что я тотчас раскрыл ее и с наслаждением прочитал:
«Собственная забава в праздные часы была единственным моим побуждением, когда я начал писать „Душеньку“; а потом общее единоземцев благосклонное о вкусе забав моих мнение заставило меня отдать сочинение сие в печать, сколь можно исправленное»…
Прочитав вступление, я принялся за сами стихи:
Красота и добродетель
Из веков имели спор;
Свет нередко был свидетель
Их соперничеств и ссор…
Дочитать поэму мне не дали. В дверь кто-то постучал, я разрешил войти, и в комнате появилась Люба.
— Ой, я вижу, вы заняты, — сказала она, почему-то перейдя со мной на «вы».
— Входи, — пригласил я, с удовольствием откладывая архаичные стихи. — Чем там во дворе дело кончилось, подрались ваши парни с французами?
— Нет, — засмеялась она, — барин пристыдил и наших, и хранцузов. Дураки они все. А вы что такое делаете?
— Стихотворения читаю.
— Это как так?
— Ну, стихи, это вроде как песни, только их не поют, а рассказывают, — объяснил я.
— А мне расскажете? — попросила она.
— Изволь, — согласился я. — Что бы тебе такое рассказать…
— Так хоть из этой библии, — предложила она.
У меня мелькнула мысль, провести простой эксперимент. Что я незамедлительно и сделал, прочитал простой, неграмотной девушке, знающей из всех существующих на земле книг только одну библию, стихотворение Пушкина.
Я помню чудной мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…
Я был уверен, что большинства слов Люба никогда не слышала и, соответственно, не понимала, но сидела она, затаив дыхание, и когда я кончил,
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
На глазах у девушки были слезы.
Если нашему народу дать нормальное образование и хорошие школы! — думал я, умиленный ее внутренним чутьем к прекрасному. — Куда бы до нас было тем же французам!
