Алексей Кулаков - Магнатъ
– Благодарю покорно, я там уже был. Три раза. И в столичном отделении, что на Невском, тоже. Как и в самом Сестрорецке. Предвосхищая ваш возможный вопрос – оба моих письма на имя его сиятельства так же остались без ответа.
– Нда–с. И такое бывает. Ну что ж поделаешь, Александр Яковлевич очень занятой человек.
Молодой купчик намек понял совершенно правильно. Недолго подумав и переменив позу, в которой сидел перед хозяином, Красильников честно признался, в чем же причина его столь выдающейся настойчивости:
– Два года назад я вступил в полные права наследства и принял бразды правления семейным делом. Товарищество мануфактур Красильниковых – быть может, вам доводилось что–то о нем слышать?
Во взгляде хозяина появилась еле заметная искорка доброжелательства. Не потому, что он слышал про товар из вичугских текстильных мануфактур много хорошего хотя и в самом деле – слышал, и немало. Просто, так уж повелось на Москве–матушке, что наибольшим уважением в купеческой среде пользовались именно промышленники–фабриканты. За ними шли те, кто занимался исключительно торговлей, ну а в самом низу стояли разного рода ростовщики да менялы – неспособные ни произвести что–нибудь хорошее, ни купить это хорошее да перепродать с тройной выгодой. Только наживаться на нужде человеческой.
– Ну как же, как же. И?
Молодой купец еще раз переменил позу, вздохнул, и бухнул:
– Я бы хотел предложить его сиятельству приобрести долю в товариществе. Довольно заметную.
– Гм. Вот как.
Услышав такое, издатель почувствовал легкое замешательство. Представитель купеческой династии желает пустить кого–то в семейное дело, налаженное, и приносящее стабильный доход? Уж не ослышался ли он?
– Именно так! Понимаю ваш скепсис, почтенный Иван Дмитрич, но поверьте – это очень взвешенное решение, многажды раз обдуманное, и даже одобренное остальными пайщиками Товарищества.
Теперь уже Сытин глубоко задумался, вспоминая – а что же именно такого хорошего он слышал про Красильниковские мануфактуры? Вспомнил. Хм, а ведь по всему выходило, что предложение очень даже выгодное. Ну, тогда грех не помочь.
– Что ж, давайте ваше письмо, Николай Михайлович, передам в лучшем виде.
Обрадованный фабрикант тут же выложил на стол конверт веленевой бумаги.
– Не сочтите за назойливость, почтенный Иван Дмитрич – а когда?..
– Думаю, на этой неделе.
Провожая молодого купчика почти до входной двери, (все равно ведь собирался спуститься в типографию, не так ли?), Сытин все никак не мог отделаться от мысли, что Фортуна на удивление благосклонна к его компаньону. Иные богатеи годами кружат вокруг таких вот мануфактур да товариществ, уговаривают, выгадывают момент, свадьбы по расчету устраивают – а тут! Деньги сами за князем бегают, да вот беда, все никак догнать не могут.
– Так я могу надеяться?..
– Всенепременно.
Распрощавшись со своим несостоявшимся клиентом, Иван Дмитриевич дошел–таки до печатного производства, являвшегося предметом его особенной гордости. Новейшее оборудование и опытнейшие работники, коих он весьма ценил, (можно даже сказать, холил и лелеял), составляли саму основу его дела, позволяя оное планомерно развивать и расширять. Недаром ведь князь Агренев обратил на него самое пристальное внимание – среди книгоиздателей он один из лучших! А с таким компаньоном, как его сиятельство, да с божьей помощью, и вовсе станет самым лучшим. И крупным, хе–хе. В очередной раз улыбнувшись своим мыслям, Сытин спустился с небольшого приступка на входе в цех, немного прошелся вдоль переплетного отделения, и, не удержавшись, подхватил на руки только–только одетый в обложку «Букварь». Полистал, глубокомысленно похмыкивая, и подмечая опытным глазом многочисленные отличия от обычных изданий. Все было проще, нагляднее, и… Живее, что ли? По такому букварю грамоту постигать – одно удовольствие! Крупный текст с картинками–объяснениями, небольшие примеры, что называется «из жизни», понятные упражнения – не то, что в «высочайше одобренном» образце, по которому дети учатся в начальных и церковно–приходских школах. Жалко только, что дальше реальных училищ, открываемых его сиятельством, подобный учебник не пойдет – в министерстве народного просвещения новый образец лет десять согласовывать да «редактировать» будут. Так что «Букварь» безымянного автора лег обратно, а взамен Сытин поискал уже отпечатанный трехтомник «Истории Французской революции» Томаса Карлейля, заново переведенный на русский язык. С первого, да и второго взгляда, новое издание почти не отличалось от старого – ну, разве что немного сместились кое–какие смысловые акценты, чуть иначе подан материал, да иллюстраций добавилось. А в результате, книга получилась откровенно страшноватая. Такую вот «Историю» почитаешь, на картинках подробности поразглядываешь, а потом всю ночь будут отрубленные головы сниться. Или агрегат доброго доктора Гильотена, весь в бурых потеках засохшей «смазки».
– Нда–с.
Ни одного томика Карлейля найти так и не удалось, что в свою очередь значило, что они уже завернуты в грубую конопляную бумагу, крепко–накрепко перевязаны вощеным шпагатом и спокойно себе отлеживаются в лабазе, дожидаясь путешествия в Сестрорецк. Как и мемуары какого–то бравого ротмистра, умудрившегося поучаствовать и в Крымской войне, и в Русско–Турецкой. Тоже, надо сказать, весьма занимательное чтиво получилось, с превеликим множеством неаппетитных подробностей, выставляющих и англичан, и французов в весьма неприглядном свете. Или вот «Дневник партизанских действий» знаменитого гусара Дениса Давыдова, изрядно отличившегося в последнюю Великую отечественную войну. Между прочим, перевод заграничного издания тысяча восемьсот шестьдесят второго года. Сильная вещь! Особенно в той части, где повествуется о массовых убийствах французами русских военнопленных и множестве начисто уничтоженных деревень – и ответных «любезностях» с нашей стороны. Нда–с! Пожалуй, кто бы другой попросил издать что–то подобное, так десять раз подумал бы. А потом и отказал. Во избежание вполне возможного знакомства с «ценителями» в лазоревых мундирах Третьего отделения собственной Его императорского величества канцелярии.
– Да уж! Интересно, откуда он эти мемуары взял?
Остальное содержимое лабаза, предназначенное к отправке на балтийский курорт, особого интереса не вызывало: учебники, справочники, наставления, памятки… Вот разве что красочно оформленный сборник русских народных сказок радовал глаз чудесными иллюстрациями. Вздохнул с сожалением – надо было сразу утроить тираж, своими силами бы реализовал. Ну ничего, все у него впереди – и сказки эти еще раз отпечатает, и все остальное, о чем они говорили с князем, тоже будет. Напоследок оглядев работающее производство (от вида которого его настроение еще больше скакнуло вверх), Иван Дмитриевич развернулся на каблуках и энергичным шагом отправился на выход. И если бы не шум от машин, то любой желающий мог бы услышать, как он, довольно таки мелодично, напевает себе под нос странную песенку:
– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…
* * *Яркие огоньки свечей тысячекратно отражались от старательно натертого мастикой паркета, по зале скользили тоненькие фигурки дам, чьи платья, прически и украшения лишь оттеняли (ну, по большей части) красоту хозяек. Тяжеловесно, и вместе с тем величаво двигались их кавалеры в строгих вицмундирах, или черных фраках… Ах, этот большой осенний бал! Далеко не каждое аристократическое семейство высшего света могло устраивать подобное мероприятие хотя бы раз в год. Князья Юсуповы могли. И не только могли, но и устраивали, раз от раза радуя всех его участников обилием живых цветов и самых изысканных кушаний, затейливостью лотерей и конкурсов, красотой хозяйки бала и удивительно теплой атмосферой, в которой не было места ни тоске, ни унынию. Нынешний же бал и вовсе был особенный, ведь многочисленных гостей встречал ни много ни мало – сам хозяин дворца на Мойке, князь Николай Борисович!.. Одним только своим видом опровергая все слухи о своей старческой немощи и болезни. Да, чуть–чуть бледноват, возможно, слегка прибавилось морщин на высоком челе – но светский лев по–прежнему был уверен в себе и силен, успевая не только принять все поздравления и приветствия, но и перекинуться парой дежурных фраз с каждым из прибывающих.
– Примите мои уверения в совершеннейшем почтении.
– О, Александр Яковлевич! Рад, определенно рад вас видеть. Возможно, несколько позднее, мы сможем немного побеседовать?
– Всенепременно, Николай Борисович.
Небольшой поклон подвел черту короткой беседе. Уже удалившийся на пару шагов князь Агренев услышал фразу, в точности повторяющую его недавнее приветствие, вот только ответ на нее был совершенно другой:
