Владимир Балашов - Ликабет Книга 2
— У тебя слишком долгое имя. Как зовут тебя близкие?
— Альги — обессилено прошептала она, уткнувшись головой ему в грудь.
Буховцев положил руку на накрывшую его тело копну светлых волос, и они уснули на шкурах, под плащами. Наверное, это был его первый беззаботный сон в этих лесах, но длился он не долго. Вскоре они проснулись под крики петухов из канаба.
* * *Было восемнадцатое июля — день битвы при Аллии, или 'Плохой день' как его называли римляне. В этот день все государственные учреждения закрывались. Да что там, даже обычные дела предпочитали не начинать и не вести, ввиду их предполагаемого неудачного конца. Этакая 'пятница тринадцатого' раз в году, принятая на государственном уровне. Тоже было и в легионах. Кроме караулов и обязательных работ все отдыхали. Редкий для легионов день отдыха, почти как Форс Фортуна. Разница лишь в том, что никто ничего не праздновал.
Валерий сидел один в трибунатной палатке, вспоминал свой давний сон и события прошедших двух недель. Тогда, в Нижнем, Лютаев говорил что битва, которую он видел во сне, была битвой при Аллии. Что же, если это так, то он хоть в видении был свидетелем этого печального события, которое так странно поминали римляне. Собственно с этого сна все и началось. Почему с него, как сон с ним связан? Буховцев не знал и ответов не находил. А они были, теперь он в этом не сомневался. Ломать голову над непонятными материями, про которые он сейчас все равно не узнает, ему не хотелось. Куда более занимали последние события.
После первой ночи с Альгильдой, он встречался с ней в том же странном шалаше еще два раза, и эти встречи вспоминать было куда приятнее. Бурная ночь закончилась, и днем он отсыпался в лагере, навестил Луция Цедиция. Префект поздравил его с первым выигранным боем, подивился походу к 'проклятой дыре'.
— Трибун, ты меня удивил. Я же шутил тогда насчет похода, а ты я вижу, спелся с Филаидом. Вот уж не ожидал.
Они неплохо посидели. Потом был разговор с Манием о делах в главном лагере. Авл много чего рассказал, а сам с интересом смотрел на трибуна. Гадал, с чего это так быстро хмурое, озадаченное выражение на лице хозяина сменилось на глупую, счастливую улыбку. Вероятно, так с глупой улыбкой он и ходил целый день, а вечером снова встретился с Альгильдой. Выражение лица у нее было такое же, как и у Валерия только с налетом загадочности, а под глазами тени.
— Ты хоть спала сегодня?
— Немного. Туснельда не дала, замучила расспросами.
— И о чем же?
— А вот этого тебе знать не нужно Марк Валерий — Альги рассмеялась звонким серебристым смехом.
— В самом деле? Я ведь и так все знаю — тоже рассмеялся Буховцев.
Она притворно возмутилась и стукнула его кулачком в грудь. Это было такое начало их следующей ночи, а за ней была еще одна. И все эти ночи он оставался с ней до утра. За этими расслабляющими занятиями, дела совсем вылетели у него из головы. Лишь когда они прощались, он спросил.
— Ты рассказала Сегесту?
— Нет. В тот день он утром уехал в селения. Ему нужно поговорить со старейшинами. Скоро римляне будут собирать подать.
— Но ты же носишь подвеску?
— Да — она любовно погладила голубой камень — но только здесь. Ты не беспокойся любимый, Сегест против не будет. Он скоро приедет, и я расскажу, но Марк, после этого будь осторожен, опасайся Сегимунда — Альгильда и вправду была обеспокоена.
— Я понял, не тревожься. Передай Сегесту, что я хочу с ним поговорить.
Когда они прощались, Альгильда не плакала, здесь это не принято, но уж лучше бы расплакалась, настолько печально было ее лицо. Валерий как мог ее успокоил, обещал скорую встречу. Лишь увидев, что она повеселела, простился.
В тот же вечер на командирской сходке в палатке трибунала Публий Квинктилий Вар при всех вручил ему наградное копье. Обычное древко в бронзовой оковке с дарственными надписями. Невеликий знак отличия, но почетный. Его вручали только за участие в бою. С этим он и отбыл в лагерь девятнадцатого. Впереди были две недели исполнения должности латиклавия.
Он принял командование и дальше все пошло по уже знакомой, накатанной колее. Буховцев снова переселился в палатку латиклавия, где целый день проводил в обществе Квинта Геция и своего штаба. С утра развод и раздача паролей, днем обход патрулей и смотр за тренировками. Вечером сборы в штабной палатке с планированием на следующий день. В общем, все как обычно. Формально после отсутствующего Семпрония Валерий был старшим в легионе, правда он сомневался, что если отдаст глупое распоряжение, префект Эггий и примипил Галл побегут его исполнять. Скорее всего они пошлют гонца к Вару, откуда придет распоряжение трибуну–латиклавию заняться другими делами. В вопросах командования Вар опирался на проверенных легатов и хорошо знающих службу примипилов и префектов. Это Буховцев уже уяснил, и его это в отличие от Постумия, совершенно не задевало. По сравнению с Луцием Эггием, Плавцием Галлом, да и любым из центурионов в вопросах ведения войны местными средствами он был новичком. Правда, теперь он был новичком кое–чего повидавшим, и это отразилось на его подходе и к тренировкам и к учебе.
Если раньше Валерий смотрел на тренировки как на способ отработать и довести до тела необходимые движения и перестроения, то теперь, попробовав бой на собственной шкуре, он понял, зачем собственно эти движения нужны. Постепенно до него доходило, что и как надо требовать от потеющих со щитами и гладиями на Виа Квинтана легионеров. Так, чтобы в реальной схватке их не зарубили в первый же миг. Впрочем, это касалось лишь занимающейся во второй половине дня молодежи. Ветераны делали все упражнения как нужно. Казалось бы тоже самое, но щит при ударе приоткрыт именно настолько, насколько нужно. Шаг вперед именно такой, чтобы занять новую позицию, не нарушив строй. Все это достигалось многолетней службой, выживанием во множестве таких же схваток, через которые прошел он. Цедиций был прав — плох воин или хорош, определяется тем, как он повел себя в решающую минуту. И если, пройдя через смертельную опасность, выжил, то это уже чего‑то стоит.
Эггий часто подходил, наблюдал за занятиями, и тогда Буховцев засыпал его вопросами. Пояснения префект давал охотно. Ему нравилось, что молодой трибун, желает разобраться в непростой воинской науке. На самом деле из четырех трибунов — ангустиклавиев легиона, лишь двое бывали в реальном бою. Да и командиров, способных правильно построить легион на поле боя, было не много. Сказалось отсутствие крупномассштабных боевых действий, и набор Тиберия в Паннонию.
Валерий обратил внимание, что не проводится тренировок по штурму укреплений, и спросил об этом Луция Эггия.
— Не проводим — подтвердил тот — самое крупное укрепление в этих краях, это наш лагерь, а сами себя мы штурмовать не будем.
Префект рассмеялся и продолжил.
— Германцы очень хитры трибун, и к войне относятся серьезно. Может это не заметно, но они постоянно за нами наблюдают. Еще не хватало, чтобы они научились брать наши лагеря. Поэтому тренировки по штурму укреплений мы не проводим, хотя люди с опытом у нас есть.
— Префект, но ведь германцы и так служат в нашем войске, им не трудно выяснить, как мы ведем войну. Мне говорили, что Арминий целый год был с конным отрядом в Паннонии.
— Знаю, Марк Валерий, и это меня очень беспокоит.
Он расспросил Эггия, и тот рассказал, как штурмуют крепости.
— Лестницы нужно ставить рядом, одна с другой не менее четырех, но лучше больше. Так чтобы центурия могла под прикрытием подняться наверх. Главное, добраться до верха стены, а там уж каждый сам. Тому, кто взобрался первым, венок и почет.
— А одну лестницу разве не ставят?
— При штурме нет. Сам подумай, как ты полезешь наверх один без прикрытия. Те, кто сидит на стене, смогут по одному без труда перебить всю центурию. Хотя, бывает и ставят конечно. Чтобы тайно залезть, например.
Слушать рассказы Эггия о войне было очень полезно и познавательно, а Буховцеву просто интересно. Тем более что за заботами латиклавия, Валерий словно выпал из реальности окружающего мира. Он чувствовал, что где‑то там, за стенами лагеря что‑то происходит, и это что‑то касается его. Он был в лагере, словно в защитной капсуле. Маний по его поручению осторожно расспросил о торговце со шрамом. Ответы были одинаковые — да был такой, продал ткани и уехал вверх по реке. В главном лагере тоже помнили торговца тканями со шрамом на лице, но куда он уехал после, никто не знал. Все сходились на том, что он где‑то рядом, может в поселках, может, пошел с отрядом в один из кастеллумов. Бродить по местным лесам без прикрытия римских отрядов торговцы не решались. Сакмард, как уже стал про себя называть его Буховцев, где‑то пропал в лесах, и это его очень беспокоило. Он не знал, каким образом маги чувствуют окружающий мир, но сейчас он просто кожей ощущал разлитую в округе за стенами лагеря опасность. Наверное, Диоген был прав, испытания постепенно его меняли.
