Валерий Елманов - Сокол против кречета
Только джихангир не так глуп, как этот кичливый хвастун. Он привезет с собой пушки урусов, которые уже в пути, и Рязань непременно упадет к ногам Бату. По такому случаю можно и пожертвовать богатствами булгарских городов. Они все равно никуда не денутся, только их черед придет позже.
Все это Бату и высказал сейчас Субудаю и даже слегка смутился. Редко кого одноглазый барс жаловал своей скупой похвалой. Даже самого хана и то редко. Если считать за все время, то хватит пальцев на одной руке и еще трех на другой. И это за целых десять лет.
Гораздо чаще Субудай, не желая тратить слов попусту, удостаивал хана простым молчаливым кивком – если был согласен с его решением, или неодобрительным хмыканьем. Правда, последнего не случалось давно, года четыре, если не все пять.
Однако сполна насладиться триумфом Бату не пришлось. В юрту вновь вошел турхауд, который почтительно доложил о том, что прибыл еще один гонец, на сей раз от Шейбани. Брат сообщал, что дозоры, высланные, согласно повелению Бату, далеко на восток вдоль Камы, на обратном пути встретились со странным обозом, который сопровождала пешая тысяча урусов.
Странным, поскольку те везли на своих санях множество пушек, но стрелять из них почему-то не стали. Взять их лихим наскоком не получилось, потому что стрелы урусов, выпускаемые из их железных луков, летят гораздо дальше, чем монгольские, и перебить этих людей, находясь на безопасном расстоянии, не получается.
Однако тысячник, который командовал всеми дозорами, решил не упускать урусов, а сам тем временем послал гонца к Шейбани с вопросом, что ему делать дальше. Тот повелел удерживать их и дальше и тут же известил брата.
– Вечное небо сегодня решило до конца излить на меня свою благодатную синеву, – заметил Бату Субудаю, выяснив все подробности у гонца.
Мало того, что со стороны степи к нему движется Бурунчи, так вдобавок сами урусы попали в ловушку. Трудно сказать, откуда вообще взялись у них эти пушки, но в том, что они везли их к своему царю Константину, сомневаться не приходилось. Теперь же получалось следующее. Во-первых, это страшное оружие не получит каан урусов, потому что – это как раз во-вторых – их получит джи-хангир.
– Сколько в том обозе саней с пушками? – уточнил Бату у гонца.
– Они накрыты, поэтому трудно сказать, во всех ли санях там пушки, – ответил простуженным голосом монгол.
– Ну а самих саней, – нетерпеливо уточнил Бату.
– Если каждый палец в моей руке был бы рукой, я все равно показал бы все до одной, – ответил тот.
Хан даже присвистнул. Это было впятеро против того, сколько ему вез Бурунчи.
– Завтра на рассвете ты с двумя моими сотнями поедешь обратно к Шейбани. Передашь, что джихан-гир повелевает ему во что бы то ни стало забрать у урусов эти пушки и немедля везти их сюда, – медленно, чеканя каждое слово, произнес Бату. – Ты все понял? – И потребовал: – Повтори!
Выслушав собственное повеление из уст гонца, хан дополнил его:
– Если Шейбани не хватит той тысячи, пусть он бросит на урусов еще одну или даже две тысячи воинов, но не отступает, пока не добьется победы.
Оставшись один, Бату наконец-то с кряхтением кое-как сполз с золотого трона, несколько минут постоял в задумчивости, разминая затекшую спину, и тоже вышел. Все-таки в той бедной юрте ему было гораздо уютнее. Он даже и здесь неосознанно копировал своего деда.
Глава 12
У каждого свой жребий
Ты, правда, слишком груб и вздоришь с ним
Без перерыва с самого приезда.
Напрасно думать, будто резкий тон
Есть признак прямодушия и силы.
Уильям ШекспирТри дня провели послы в ставке монголов. Пестерь теперь был более сдержан в речах, стараясь не допустить никаких оплошностей, хотя хан всячески вызывал его на откровенность, заходя то с одной, то с другой стороны. Чтобы вывести посла урусов из себя, Бату на третий день даже выложил на стол переговоров, хотя правильнее было бы сказать – на дастархан[82], постеленный прямо на кошму, то, что он до поры до времени приберегал.
Хан сознательно выбрал для этого время трапезы, чтобы не мешало жесткое сиденье трона, порядком надоевшее степняку. По-прежнему за спиной у каждого из пирующих русичей стоял турхауд. Чашки с вареной бараниной поменяли уже в третий раз, и Бату решил, что пора настала.
– Я говорил, что пришел на эти земли вовсе не из жажды их завоевать, – благодушно произнес он, не глядя в сторону Пестеря, хотя было ясно, что ханская речь предназначена в первую очередь для него и остальных послов. – Мои люди не зря называют меня Саин-хан, что означает справедливый. Вот ради того, чтобы восстановить справедливость на этих землях, я и пришел. Разве справедливо, когда два сына одного отца получают совсем разное наследство – один все, а другой ничего?
– Может быть, и нет, – Пестерь сразу сообразил, в чей огород может полететь этот увесистый камень. – Но я думаю, что это дело только самих сыновей. Пусть они разберутся полюбовно и решат – по совести ли была проведена дележка.
– Они и решают. А меня хан Мультек как раз и пригласил в качестве судьи, – пояснил Бату. – Что же до Руси, то я и тут вижу, что каан Константин поступил неверно, отдав все свое добро сыну Святославу, в то время как у него есть еще один сын – Святозар. Чем он хуже? Думаю, что будет только справедливо, если он отдаст половину всех своих земель вместе с Рязанью младшему сыну.
– Ты хочешь сказать, хан, что князь Святозар тоже обратился к тебе с просьбой восстановить справедливость? – иронично усмехнулся Пестерь.
– Да, я хочу сказать именно это, – важно кивнул Бату.
– И он может повторить свои слова? – встрял в разговор Ожиг Станятович.
– Конечно, – широко развел руками Бату. – Святозар не из тех людей, кто сегодня дает свое слово, а наутро забирает его обратно. Он долго терзался в раздумьях, прежде чем обратился ко мне, но, зная, что слово отца твердо и переиначивать его тот не станет, пришел ко мне.
Послы недоверчиво переглянулись.
– Хотелось бы услышать это и от него, – неуверенно проговорил Пестерь.
– Сейчас его нет рядом. Он задержался, потому что помогает мне взять отцовские крепости, как часть его наследства. Взять и поставить в них моих воинов, потому что он доверяет им больше, чем людям отца. Опять же в степи моим камнеметчикам легче и проще обучаться огненному бою, который я успел оценить по достоинству еще летом. Учит их Святозар со своими пушкарями, вот он и задерживается. Но через два-три дня вы сами его увидите и сможете об этом спросить. – И лениво поинтересовался у Пестеря: – Как ты мыслишь, посол, долго ли продержатся те глупцы на стенах, если я наставлю на них все пушки, которые прибудут сюда вместе со Святозаром?
Еще один помощник Пестеря по имени Яромир, будучи не в силах сдержать себя, жалобно охнул. Сам Пестерь тоже не торопился с ответом, всячески оттягивая его. Он неспешно потянулся за чашей с кумысом, медленно поднес ее к губам и помаленьку, мелкими глотками, пил, пока она не опустела. Дальше время уже не оттянешь – надо что-то говорить, только вот что?!
– В наших святых книгах говорится: «Много замыслов в сердце у человека, но состоится только определенное Господом»[83]. Иными словами, сбудется все так, как угодно Небу.
– А если оно промолчит, не желая никому мешать? – улыбнулся Бату.
– Как я могу говорить, если промолчит даже Небо, – слукавил посол. – К тому же я не видел, сколько у тебя этих пушек.
– Считай сам, – равнодушно пожал плечами хан. – Твой каан поставил на Яике шесть крепостей. В каждой из них, как сказал мне Святозар, двадцать малых и десять больших. Сложи их вместе и получишь ответ.
На самом деле это была обычная догадка, и князь ничего ему не говорил. Разве что как-то раз с гордостью обмолвился, что у его отца все равны, и потому даже в Оренбурге установлено столько же пушек, сколько и во всех других крепостях. Далее вывод напрашивался сам собой. Если не больше, то уж, во всяком случае, не меньше, а значит – везде поровну.
Однако такая осведомленность хана произвела на русских послов удручающее впечатление. Неужто и впрямь Святозар Константинович стал израдником?[84]
– Опять же очень многое зависит от навыков и умения, а потому мне все равно трудно судить, – снова вывернулся Пестерь. – Ты сказываешь, что орудия еще в пути. Что ж, когда их привезут, тогда и поглядим.
– Привезут, непременно привезут, – кивнул Вату. – Вместе с княжичем привезут. Правда, Святозар отчего-то очень злобился на своего… как это по-вашему?..
– Братанича, – угрюмо отозвался Ожиг Станятович, давая передохнуть Пестерю.
– Вот-вот, на братанича. Уж не знаю, чем он так ему досадил. Только вы не подумайте чего плохого, – встрепенулся Вату. – Неужто я не понимаю и дал бы в обиду старшего внука каана.
– Ты хочешь сказать, хан, что княжич Николай Святославич жив и сейчас гостит у тебя? – медленно уточнил бледный Пестерь.
