Алексей Кулаков - Магнатъ
— Какой заказ желаете разместить? Рекламные листовки, прейскуранты, этикеты, заметку или статью в газетах? Или, быть может, надобно книгу издать?
— Мое дело не совсем того свойства, почтенный Иван Дмитрич, как вы о нем подумали. Как бы это сказать?..
— Да как есть, так и говорите, мы ко всему привыкшие.
— Ну что же, напрямик так напрямик. Не могли бы вы, почтеннейший Иван Дмитрич, устроить мне встречу с князем Агреневым? Или хотя бы передать ему из рук в руки мое письмо?
Ничуть не удивляясь, причем как прозвучавшей просьбе, так и подобному знанию о личности компаньона (все же купеческая Москва — одна большая деревня, в которой все всё знают о всех), Сытин всего лишь приветливо улыбнулся:
— Почему бы вам не обратиться на Мясницкую, в представительство его компании? Если хотите, могу подсказать адрес.
— Благодарю покорно, я там уже был. Три раза. И в столичном отделении, что на Невском, тоже. Как и в самом Сестрорецке. Предвосхищая ваш возможный вопрос — оба моих письма на имя его сиятельства также остались без ответа.
— Нда-с. И такое бывает. Ну что ж поделаешь, Александр Яковлевич очень занятой человек.
Молодой купчик намек понял совершенно правильно. Недолго подумав и переменив позу, в которой сидел перед хозяином, Красильников честно признался, в чем же причина его столь выдающейся настойчивости:
— Два года назад я вступил в полные права наследства и принял бразды правления семейным делом. Товарищество мануфактур Красильниковых — быть может, вам доводилось что-то о нем слышать?
Во взгляде хозяина появилась еле заметная искорка доброжелательства. Не потому, что он слышал про товар из вичугских текстильных мануфактур много хорошего, хотя и в самом деле — слышал, и немало. Просто так уж повелось на Москве-матушке, что наибольшим уважением в купеческой среде пользовались именно промышленники-фабриканты. За ними шли те, кто занимался исключительно торговлей, ну а в самом низу стояли разного рода ростовщики да менялы — не способные ни произвести что-нибудь хорошее, ни купить это хорошее да перепродать с тройной выгодой. Только наживаться на нужде человеческой.
— Ну как же, как же… И?
Молодой купец еще раз переменил позу, вздохнул и бухнул:
— Я бы хотел предложить его сиятельству приобрести долю в Товариществе. Довольно заметную.
— Гм. Вот как…
Услышав такое, издатель почувствовал легкое замешательство. Представитель купеческой династии желает пустить кого-то в семейное дело, налаженное и приносящее стабильный доход? Уж не ослышался ли он?
— Именно так! Понимаю ваш скепсис, почтенный Иван Дмитрич, но поверьте — это очень взвешенное решение, многажды раз обдуманное и даже одобренное остальными пайщиками Товарищества.
Теперь уже Сытин глубоко задумался, вспоминая — а что же именно такого хорошего он слышал про Красильниковские мануфактуры? Вспомнил. Хм, а ведь по всему выходило, что предложение очень даже выгодное. Ну тогда грех не помочь.
— Что ж, давайте ваше письмо, Николай Михайлович, передам в лучшем виде.
Обрадованный фабрикант тут же выложил на стол конверт веленевой бумаги.
— Не сочтите за назойливость, почтенный Иван Дмитрич, — а когда?..
— Думаю, на этой неделе.
Провожая молодого купчика почти до входной двери (все равно ведь собирался спуститься в типографию, не так ли?), Сытин все никак не мог отделаться от мысли, что Фортуна на удивление благосклонна к его компаньону. Иные богатеи годами кружат вокруг таких вот мануфактур да товариществ, уговаривают, выгадывают момент, свадьбы по расчету устраивают — а тут! Деньги сами за князем бегают, да вот беда — все никак догнать не могут…
— Так я могу надеяться?..
— Всенепременно.
Распрощавшись со своим несостоявшимся клиентом, Иван Дмитриевич дошел-таки до печатного производства, являвшегося предметом его особенной гордости. Новейшее оборудование и опытнейшие работники, коих он весьма ценил (можно даже сказать, холил и лелеял), составляли саму основу его дела, позволяя оное планомерно развивать и расширять. Недаром ведь князь Агренев обратил на него самое пристальное внимание — среди книгоиздателей он один из лучших! А с таким компаньоном, как его сиятельство, да с Божьей помощью, и вовсе станет самым лучшим. И крупным, хе-хе. В очередной раз улыбнувшись своим мыслям, Сытин спустился с небольшого приступка на входе в цех, немного прошелся вдоль переплетного отделения и, не удержавшись, подхватил на руки только-только одетый в обложку «Букварь». Полистал, глубокомысленно похмыкивая и подмечая опытным глазом многочисленные отличия от обычных изданий. Все было проще, нагляднее и… живее, что ли? По такому букварю грамоту постигать — одно удовольствие! Крупный текст с картинками-объяснениями, небольшие примеры, что называется, из жизни, понятные упражнения — не то что в «высочайше одобренном» образце, по которому дети учатся в начальных и церковно-приходских школах. Жалко только, что дальше реальных училищ, открываемых его сиятельством, подобный учебник не пойдет — в министерстве народного просвещения новый образец лет десять согласовывать да «редактировать» будут. Так что «Букварь» безымянного автора лег обратно, а взамен Сытин поискал уже отпечатанный трехтомник «Истории Французской революции» Томаса Карлейля, заново переведенный на русский язык. С первого, да и второго взгляда новое издание почти не отличалось от старого — ну разве что немного сместились кое-какие смысловые акценты, чуть иначе подан материал, да иллюстраций добавилось. А в результате книга получилась откровенно страшноватая. Такую вот «Историю» почитаешь, на картинках подробности поразглядываешь, а потом всю ночь будут отрубленные головы сниться. Или агрегат доброго доктора Гильотена, весь в бурых потеках засохшей «смазки».
— Нда-с.
Ни одного томика Карлейля найти так и не удалось, что, в свою очередь, значило, что они уже завернуты в грубую конопляную бумагу, крепко-накрепко перевязаны вощеным шпагатом и спокойно себе отлеживаются в лабазе, дожидаясь путешествия в Сестрорецк. Как и мемуары какого-то бравого ротмистра, умудрившегося поучаствовать и в Крымской войне, и в русско-турецкой. Тоже, надо сказать, весьма занимательное чтиво получилось, с превеликим множеством неаппетитных подробностей, выставляющих и англичан, и французов в весьма неприглядном свете. Или вот «Дневник партизанских действий» знаменитого гусара Дениса Давыдова, изрядно отличившегося в последнюю Отечественную войну. Между прочим, перевод заграничного издания тысяча восемьсот шестьдесят второго года. Сильная вещь! Особенно в той части, где повествуется о массовых убийствах французами русских военнопленных и множестве начисто уничтоженных деревень — и ответных «любезностях» с нашей стороны. Нда-с! Пожалуй, кто бы другой попросил издать что-то подобное — так десять раз подумал бы. А потом и отказал. Во избежание вполне возможного знакомства с «ценителями» в лазоревых мундирах Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии.
— Да уж! Интересно, откуда он эти мемуары взял?
Остальное содержимое лабаза, предназначенное к отправке на балтийский курорт, особого интереса не вызывало: учебники, справочники, наставления, памятки… Вот разве что красочно оформленный сборник русских народных сказок радовал глаз чудесными иллюстрациями. Вздохнул с сожалением — надо было сразу утроить тираж, своими силами бы реализовал. Ну ничего, все у него впереди — и сказки эти еще раз отпечатает, и все остальное, о чем они говорили с князем, тоже будет. Напоследок оглядев работающее производство (от вида которого его настроение еще больше скакнуло вверх), Иван Дмитриевич развернулся на каблуках и энергичным шагом отправился на выход. И если бы не шум от машин, то любой желающий мог бы услышать, как он, довольно-таки мелодично, напевает себе под нос странную песенку:
— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…
Яркие огоньки свечей тысячекратно отражались от старательно натертого мастикой паркета, по зале скользили тоненькие фигурки дам, чьи платья, прически и украшения лишь оттеняли (ну по большей части) красоту хозяек. Тяжеловесно и вместе с тем величаво двигались их кавалеры в строгих вицмундирах или черных фраках… Ах этот большой осенний бал! Далеко не каждое аристократическое семейство высшего света могло устраивать подобное мероприятие хотя бы раз в год. Князья Юсуповы могли. И не только могли, но и устраивали, раз от раза радуя всех его участников обилием живых цветов и самых изысканных кушаний, затейливостью лотерей и конкурсов, красотой хозяйки бала и удивительно теплой атмосферой, в которой не было места ни тоске, ни унынию. Нынешний же бал и вовсе был особенный, ведь многочисленных гостей встречал ни много ни мало — сам хозяин дворца на Мойке, князь Николай Борисович!.. Одним только своим видом опровергая все слухи о своей старческой немощи и болезни. Да, чуть-чуть бледноват, возможно, слегка прибавилось морщин на высоком челе — но светский лев по-прежнему был уверен в себе и силен, успевая не только принять все поздравления и приветствия, но и перекинуться парой дежурных фраз с каждым из прибывающих.
