Михаил Ланцов - Русский медведь. Цесаревич
— А не получится ли так, что хан взбешенный подобным поступком, сможет привлечь на свою сторону дополнительные силы?
— Тем лучше, — улыбнулся Петр. — Чем больше войск будет в его армии, тем скорее там начнется голод. С этим расчетом я и народ туда выгоняю, чтобы запасы хана поскорее закончились. Бросить своих жен и детей они не смогут. Кормить будет нечем. Очень маловероятно, что он с этим табором сможет добраться до Перекопа. Тем более, что наши две роты конных егерей будут его постоянно беспокоить, обстреливая передовые отряды и вынуждая останавливаться.
— Государь… — произнес, после небольшой паузы произнес Гордон. — Тебе не кажется, что это…
— Бесчестно? — Улыбнулся Петр. — Ни в коей мере. Ты видел рынок рабов в Кафе. Именно на нем несколько столетий продавали русских, которых захватывали эти бандиты в моих владениях. Но им повезло. Я решил возвращать им должок без процентов и дать шанс выжить. Если хан умный, то встретив эту армию беженцев, отвернет и двинется в Бессарабию, на поклон султану. Если же дурак, то его вина. Мое дело дать им шанс. А уж воспользуются они им или нет — их проблемы.
Глава 5
Леопольд вновь взял с декоративного столика письмо и со сложным выражением на лице начал перечитывать, наверное, уже в десятый раз.
«Дорогой мой друг и брат! Рад тебе сообщить, что наше совместное предприятие по выводу из игры Крымского ханства завершилось полным успехом.
Когда в Стамбуле узнали, что мои военные возможности очень ограничены, то решили выводить с Крыма все хоть сколь‑либо боеспособные войска. Я же, узнав об этом, выступил в Азов, дабы отрезать восточных ногайцев от основных слил, то есть, уменьшить армию, идущую под Белград на десять тысяч «сабель». Притом взял все, что у меня было — три пехотные бригады.
Однако, когда войска хана переправились через Днепр, а ногайцы так и не решились воевать, я подумал, что таким замечательным обстоятельством грех не воспользоваться. Поэтому, посадив две свои плохонькие пехотные бригады на мелкие суда, выдвинулся в сторону Керчи, где меня совершенно никто не ждал. Само собой, озаботившись тем, чтобы к хану вестовой не добрался. Это оказалось несложно — достаточно было выдвинуть пару рот егерей по берегу Днепра, да огласить среди казаков награду, за каждого татарина–гонца.
Скажу прямо — османские гарнизоны в Крыму меня сильно разочаровали — оказались много хуже моих, совершенно неспособных к делу стрелков. Видимо сюда ссылали самых неспособных к службе.
Однако наступление оказалось не безоблачным. 12 августа к северу от Феодосии (Кафы) я встретился в открытом поле с кавалерийским корпусом Давлет Герая, имея десять тысяч «штыков» против его двадцати тысяч «сабель». Но удачный маневр легкими пушками позволил мне похоронить свыше шести тысяч его бойцов и чуть больше двух тысяч взять в плен.
Когда битва закончилась я с ужасом увидел, что большая часть этого горе–воинства состояла из подростков и стариков. Сумасшествие! Какая жалость, что Давлет Герай сумел сбежать. Я с удовольствием бы призвал его к ответу за такое поведение. Он бы еще малых девочек вывел в поле на битву! Вандал! Варвар! Впрочем, к моему удовольствию, он, вероятно, осознал всю ничтожность такой затеи и более в боях участия не принимал, попросту сбежав из Крыма на османской галере.
А 21 августа началось трехдневное сражение под Азовом, где пятитысячная пехотная бригада Косагова смогла отразить нападение десятитысячного конного корпуса восточных ногайцев, стремящихся прорваться в Крым на помощь Бахчисараю. Да не просто отразить, но и вынудить прекратить кампанию, выбив свыше двух тысяч всадников и до пяти сотен взяв в плен.
Таким образом, разбив в двух сражениях силы, прикрывающие Крым от вторжения, я начал аккуратно продвигаться вглубь. Но тут случился конфуз. Кто‑то начал распускать про меня ужасные слухи, будто я собираюсь вытворять с людьми какие‑то совершенно чудовищные вещи. Из‑за чего население стало разбегаться от моих войск, что оказалось очень удобно. Так что, я решил слегка сыграть на этом недоразумении и публично объявил о своем желании заставить их всех работать. После этих, весьма неосторожных слов, начался настоящий исход. Татары бросали все и налегке убегали, стараясь как можно скорее достигнуть возвращающейся армии хана.
А потом, как ты, мой друг и брат, знаешь, на Днепре произошла грандиозная встреча возвращающегося ханского войска, огромной армии беглецов из Крыма и… как это ни прискорбно, войска нашего брата Яна, собравшего доброе ополчение шляхты. Видимо зря я его предупреждал о предстоящем столпотворении, ибо понял он это совершенно превратно.
Понимаю, что мои слова могут показаться странными, но на мой взгляд эти почти триста тысяч человек очень бы пригодились под рукой у султана. Ибо большая часть из них — женщины и дети. Понятно, что наш любезный друг и брат захотел взять большой полон и приобрести в свои владения множество крепостных. В том числе и юных красавиц. Но повесив на шею султана эту прожорливую армию мы могли бы получить больше пользы. Ведь не бросился бы он их резать или в реке топить. Союзники как‑никак. С одними так поступит — другие отвернутся. А положение Стамбула и без того очень сложное. Что же до армии, то, полагаю, мой пример хорошо демонстрирует ее ценность. Так что, на мой взгляд, наш брат оказал нам «медвежью услугу» из‑за излишней жадности. Да и шляхты слишком много погибло, что тоже не может радовать. Ведь добрые же воины… были. В той бойне их много полегло. И заменить их в разумные сроки ему не удастся, как и помочь нам в Священной борьбе с османами.
С уважением и наилучшими пожеланиями твой брат и друг Петр».
— Ты что‑нибудь понимаешь? — Поинтересовался Леопольд у посла, привезшего ему это знаменательное письмо.
— Мы выиграли, — чуть подумав, произнес собеседник. — Разгром Крымского ханства полный и окончательный. Для Стамбула это очень серьезный удар.
— Но как? Ты сам мне рассказывал о том, насколько ничтожно выглядели русские войска! Как они могли победить крымских татар?
— У меня только одно оправдание, — пожал плечами посол, — вероятно тут имеет дело гений Петра.
— Гений? Военный?
— Этого я сказать наверняка не могу, потому что под Азовом внушительного успеха добился не сам царь, а один из его генералов. Кто же на самом деле командовал армией под Феодосией, нам достоверно не известно.
— На что ты намекаешь? — Слегка напрягся Леопольд.
— Наши люди в Стамбуле рассказывали о том, что недавно четвертованный Давлет Герай оправдывался тем, что называл армию Петра прекрасно подготовленной, снаряженной и вооруженной. Преувеличивал, конечно, однако, такой позиции держался не только он, но и добравшиеся до Стамбула участники битвы при Феодосии. Все как один говорят, что у нашего юного союзника небольшая, но очень сильная, прекрасно вооруженная армия с большим количеством добрых пушек.
— То есть, Петр смог нас обхитрить? — Прищурился Леопольд.
— Скорее воспользоваться османскими шпионами, которых мы пригрели в Вене. Я бы сказал, что вся кампания Петра этого года выглядит хорошо поставленной пьесой, в которой мы играли свои роли. Обратите внимание, Ваше Императорское Величество, ведь он всем сказал и показал то, что нужно. То есть, позволил прочитать только свои собственные реплики, не ведая о том, что было в листках, поданных другим участникам представления.
— Но откуда он мог знать, что в Вене есть шпионы султана? — После долгой паузы спросил Император Священной Римской Империи.
— Просто догадался, — пожал плечами посол. — Я общался с миссией иезуитов в Москве, которым мы жертвуем деньги на богоугодное дело поддержания страсти русских к войне с османами. И они мне отрекомендовали Петра как человека чрезвычайно одаренного и умного. Даже поведали кое–какие подробности из его противостояния с Софьей. В сущности, в военной кампании с Крымским ханством он только подтвердил свои способности. Ведь никто ни о чем не догадывался до того момента, пока ни стало слишком поздно что‑то предпринимать.
— А как тогда быть с Яном Собески? Ведь выходит, Петр промахнулся в своих расчетах.
— Или изначально на это рассчитывал, — улыбнулся посол. — Мы ведь знаем из событий в Москве двухлетней давности, что он не склонен к лишней крови и насилию. И если есть возможность его избежать или перепоручить резню кому‑то иному, то он так и поступает. Репутация кровожадного тирана — это не то, к чему он стремится. Даже преступников не казнит, а ссылает в монастырь на исправление.
