Время для жизни 2 (СИ) - "taramans"

— Ага… подобрал, зарифмовал. Чего-то у меня не подбирается и не рифмуется! Даже вон, у еврейчика твоего — не рифмуется. Хотя… они, жидята эти… грамотные и как это… творчески хорошо развитые. Может и он стихи пишет?

— Может и пишет… Не спрашивал! Возьми, да спроси. Сам…, - кивнул Косов.

— Ладно… хрен с ними, со стихами. Никогда не понимал этих стихов. Вот книжка хорошая — это да! Вон… Фурманов, к примеру, как хорошо про Чапаева написал. Да даже эти… «хохмачи» — Ильф с Петровым. А стихи… они только, если для девушек… Чтобы лучше охмурять!

— А эта… твоя учительница? Ну — там… Она разве стихи не любила? — поинтересовался Иван.

— Любила! — кивнул Ильичев, — очень любила. Есенина там… Блока еще. Читала мне часто.

— И что? Тебе не нравилось?

— Ну почему же… Нравилось что-то. Только… мне больше нравилось — что она рядом, и что… не совсем одетая! — засмеялся Степан.

«Военный, хули!».

А через неделю стало известно, что их газета победила в конкурсе среди ротных газет. Хотя… по рассказам Ильичева, споры между командирами взводов, ротным и политруком были жаркие. На втором этапе, уже в рамках всего училища, газета заняла только второе место. И там, как рассказывал уже Кавтаськин — дебаты были горячие. И статья Амбарцумяна, кстати — очень хорошая статья! нашла своих не менее добротных конкурентов. И оформление Гиршица было не бесспорно лучшим, нашлись в других ротах и помаститее художники. Но вот… песня — сбивала с толку всех сторонников других газет. Такого у соперников — не было! Так что — второе место. Иначе и в тройку лидеров бы не вошли.

С самого возвращения батальона в училище, первые дни помалу и неторопливо, а чем дальше — тем сильнее и больше по времени, фактически — ежедневно, их стали готовить к параду гарнизона на День Революции. Так как предполагалось прохождение ротными коробками, занятия и шли — поротно! Нет, так-то и взводы тренировались, но — первую часть занятия, а потом — взводы сводились в роты.

Косов объяснил рвущемуся вперед Ильичеву, что готовить взвод так, как он объяснял сержанту в лагере — не стоит. Только хуже будет!

— Степа! Пойми — прохождение будет — поротно! Хотя… почему поротно? Если бы я решал — сделал бы — по-батальонно! Ну да ладно… Речь не о том сейчас. Вот смотри — объяснил ты взводу, как правильно стоять, ходить, эволюции совершать. И даже, если успел, то — подготовил ты взвод на «ять»! И что? Поставят твой взвод отдельно на прохождении? Нет, не поставят. Взвод раскассируют, выстроят всю роту по ранжиру, все перемешаются. Ты своих — подготовил и научил маршировать так, а другие взвода — совершенно не так. И что получится? Кто в лес, кто по дрова! Твои будут стараться, ножку тянуть, отмашку полностью и четко отрабатывать, равнение держать. А остальные? Из других взводов? Нет, не будут — их этому не учили. И получится, что курсанты нашего взвода выделяются среди строя — как ворона среди лебедей. И что? Понравится это командованию училища? Нет, не понравится. Кто виноват в таком «афронте»? Степа Ильичев виноват. Так что… не беги впереди паровоза, сержант. Пусть люди научаться хотя бы в ногу ходить, да равнение в шеренгах держать. А этот… «высокий балет», его хоть и можно поставить… но небыстро. Но ты уверен, что этого же хотят другие взводные, ротные? Не говоря уж о комбатах? Вот то-то же…

История с песней особого продолжения не получила. В их взводе — народ немного шушукался, поглядывая на Косова с удивлением; в роте разговоров уже было меньше — не все знали автора песни, которая была размещена в стенгазете. Стихотворение подписано — не было. А если и знали — наверняка сомневались! Да и других проблем у курсантов — полно. И каждый день проблемы видоизменяются, разрешаются, отходят на второй план, заменяются другими.

А тут — песня. И чего? Ну песня. Ну — неплохая. И что? Кто, говоришь, написал? Вон тот вон курсант? Да ладно… хватит трепаться-то! Нашли поэта, ага! Известно же, что песни пишут великие поэты, они вообще не здесь живут! И в пехотных училищах поэты не учатся, скажете тоже! Так что… хрень это все! Кто-то ляпнул ради смеха, а вы и рады повторять ерунду всякую.

Косова это — целиком и полностью устраивало. Иван понимал, что командованию училища — известен автор, но — пока командование никак «плюшек» не выделило. Может потому, что само сомневалось в авторстве? Да и ради всех богов! Главное пиздюлину не получить! А «плюшки»? А что «плюшки»? Не в «плюшках» радость. Может автор вообще сладкого не ест — фигуру бережёт и зубы.

Так что — учеба и служба шли своим чередом. Ни хорошо, ни плохо — нормально!

«Вон «кобелинский» сержант уже дважды сбегал к своей подружке. И каждый раз — с такой рожей возвращается в роту, что хочется ему эту рожу… немного поправить! Губищи ему эти полные, девичьи — увеличить, но не ботоксом! Нос… нос можно чуть в сторону свернуть. В правую, да! Чтобы налево не смотрел! И зубы — проредить! В общем выправить Ильичеву облик, чтобы не выделялся тут из общей массы курсантов, серой массы! Довольный такой, коз-з-зел! «Идет из бани — морда красная такая, ага!». Кстати… этот мудень хвастался, что у Глашки его и банька тоже — очень даже ничего! В частном секторе живет зазноба Степина. Эх… гасить зависть становится все труднее — естество бунтует! На голодном пайке Ванин организм! Хотя… какой на голодном — ва-а-а-ще без плотской писчи! Тяжело это… Уже и забыл, как это тяжко, без женского плеча, бедра, груди, ноги… Блядь!».

— Ну что, скис, курсант? — подсел к нему на самоподготовке Ильичев.

— Не… ну а чё — не у всех так сладко жизнь протекает. Кто-то и лямку тянет… за себя и за того парня! — пробормотал, не отвлекаясь от учебника Косов.

— Слышь… чё сказать хочу… Сначала не хотел, думал — сюрприз будет. Но тут вижу — чего-то ты, Ваня, загрустил. И как друг и соратник… хочу тебя немного встряхнуть и обрадовать! — сержант опять излучал оптимизм.

— Ну давай, радуй! — без особого интереса согласился Иван.

— В общем, тут дело такое… У нас же в этот год Седьмое ноября на какой день недели выпадает? — проверил на сообразительность Косова приятель.

— На какой, на какой… а то ты не знаешь?! На субботу! — начал раздражаться Косов.

— В-о-о-т! Значит… распорядок дня будет следующий: утром, после завтрака будет митинг… недлинный, так как училище на парад нужно будет выводить. А дело это — небыстрое! Парад-то в одиннадцать начинается. После парада — возвращаемся в училище и курсантам будет увольнение. Второй курс — все, кроме наряда и заступающих. Мы — не более тридцати процентов. Вот!

— И что? Чё-та я и в увольнение не очень-то и хочу…

— Да погоди ты… На митинге, с утра, в честь праздника, будут раздавать всякие поощрения, понял. Вам… за второе место газет — тоже положено. Я тут подсуетился, Карасева попросил, к Верейкису подходил. В общем, Ваня! Увольнение у тебя будет с обеда субботы и до вечера воскресенья, понял? Ну как?! — довольный Ильичев отстранился от Ивана и ждал его реакции. Радостной реакции, конечно! А другую — зачем ждать-то?

— Т-а-а-а-к… Продолжай, дружище Степан! Ты ведь не все новости вывалил, да? Ну! — воспрял Косов.

— Ишь ты… продолжай! — усмехнулся приятель, — И ведь есть мне, чем продолжить! Есть! Цени, товарищ курсант! В общем… Глашка сказала, что подобрала она тебе… вроде бы подружку. И не против, и сама — со слов Глашки — ничего так. В общем, договорились мы, что после обеда, седьмого, значит — ждать нас будут. Ну там… баня, стол, танцы-манцы, все дела! Ну как? Обрадовал я тебя?

— Вот, Степа… Вот — большое тебе, человеческое спасибо! Только… блядь… как же все эти дни оставшиеся вытерпеть? — выдохнул Косов.

— Да ладно… и больше терпел! Как ты мне говорил — копи любовь, да? Вот — копи любовь, Ваня! — подколол его приятель.

— Да у меня ее уже столько… скоплено, что — из ушей скоро брызнет, та любовь!

— Ты это… Иван! Только учти — я ту зазнобу и не видел ни разу. Так что — с меня спроса нет!