Последний бой (СИ) - Лифановский Дмитрий
А спустя еще двое суток, когда на западе возобновились бои пришел Приказ за личной подписью Верховного Главнокомандующего, что 4-ая гвардейская воздушно-десантная бригада временно поступает в распоряжение комиссара государственной безопасности 3-го ранга Волкова. Странно все это. Кто такой этот Волков, какие задачи будут поставлены перед бригадой? И вообще, каким боком десантники к госбезопасности относятся? Буквально через час после ознакомления с Приказом с Маргеловым связался сам Волков.
— Товарищ Маргелов? — раздался в трубке уверенный властный голос, — Комиссар госбезопасности Волков. Приказ получили, ознакомились? — без всяких предисловий перешел к делу чекист.
— Получил, ознакомился, ничего не понял, — так же без лишних экивоков ответил десантник. Будет он еще кружева кружить перед неизвестно кем. Но вместо ожидаемого раздражения со стороны начальства в трубке послышался одобрительный смешок.
— Потому и звоню. У Вас штаб в Велевках, товарищ гвардии полковник? — показал свою хорошую осведомленность Волков.
— В Велевках, — подтвердил Маргелов.
— Завтра в 15−00 буду у Вас. Проведем оперативное совещание, там и нарежу всем задачи. Примете, Василий Филиппович.
— Приму, — согласился ничего не понимающий Маргелов. Что у этого и госбезопасности своего кабинета нет, что он по чужим штабам совещания проводит? И кому это вам? Опять особисты тень на плетень наводят. И кто такой этот Волков. Вроде слышал где-то, только вот где и что.
— Все, Василий Филиппович, до завтра, — попрощался Волков и добавил, словно чувствуя недоумение собеседника, — Не ломайте голову. Завтра все узнаете, — связь прервалась.
Немцы ушли. Не бежали. Отступили планомерно, в лютой злобе оставив за собой руины и черные проплешины пожарищ. Взрывалось и сжигалось все, что представляло хоть какую-то ценность. Здания, сооружения, городская инфраструктура, исторические и архитектурные памятники, железнодорожные и трамвайные пути. Каким-то чудом уцелели часть крепостной стены и Свято-Успенский кафедральный собор, глядящий на город с высоты Соборного холма пустыми глазницами выбитых окон. Стаин стоял на ступеньках ведущих к храму и, кусая губы, смотрел на серые груды камней среди которых, в поисках оставшихся под завалами вещей, копошились фигурки людей. Он специально попросил остановиться здесь. Хотелось посмотреть на знакомый еще по той жизни город. Зря!
Смоляне потихоньку выбирались из подвалов, землянок, кое-как сколоченных времянок. Самые везучие ютились в уцелевших участках крепостной стены, служившей общежитием потерявшим кров людям. Ивелич повернулся к Александру, чтобы что-то сказать и осекся, напоровшись на пустой безжизненный взгляд командира, такой же черный, как провалы окон храма. Такого Стаина Николай еще не видел.
— Сань, ты чего? — Сашка даже не пошевелился. Внутри, глубоко в груди разгоралась тупая ноющая боль, навевающая беспросветную тоску. А перед глазами стояли точно такие же руины из того, другого мира, много раз виденные им через блистер кабины вертолета. И даже эта церковь, возвышающаяся над мертвыми развалинами, точно так же, как там. В родном Стаину мире близко к городу они старались не подлетать, слишком сильно фонило. Но это было и не нужно. Грязное пятно, топорщащееся в небо обломками бетона и арматуры, было видно издалека. Сашка словно вернулся обратно в свой уничтоженный войной мир. Пустой и безжизненный. Лишь вот эти копошащиеся фигурки людей, дарили надежду, не давали погрузиться в темноту отчаяния. Они словно светились в серой пелене стоящей перед глазами. Мир еще жив, они все еще живы, ничего еще не потеряно! — Сань! — в который раз окликнул друга Ивелич, не понимая, что происходит с командиром.
— Что? — механически, словно кукла обернулся к Николаю Стаин.
— Ты что, как не живой?
— Нормально все, — криво, через силу улыбнулся парень. Только вместо улыбки получилась страшная гримаса. Не боящийся ни черта, ни бога бывший чекист, почувствовал, как по спине пробежал холодок. — Нормально, — повторил Александр, словно пытался убедить в этом сам себя, и снова уставился на руины. — Хотя, нет! — он упрямо вскинул голову, — Не нормально! Не должны люди такого совершать. Никогда! — парень говорил тихо, но Ивеличу казалось, что Сашин голос разносится с холма по всему городу, сливаясь с грохочущей где-то вдалеке грозой.
— Плата то. За грехи и богоотступничество, — раздался позади дрожащий старческий голос. Офицеры обернулись. Позади них стоял седой, благообразный старичок с реденькой белой льняной бородой, развевающейся по ветру. Потертая, аккуратно заштопанная ряса, испачканная понизу пылью, мешком висела на узеньких костлявых старческих плечах. Большие, морщинистые руки с распухшими суставами пальцев крепко, словно цевье ружья сжимали метлу. — Наказание то Господне, — повторил старик, качая головой, и посмотрел на парней светлыми светящимися добротой глазами.
Взгляд Александра полыхнул злостью.
— Наказание⁈ — он сжал кулаки, будто хотел ударить старика, Ивелич ухватил парня за локоть, пытаясь остановить, успокоить друга, но тот только отмахнулся, — Вот это наказание⁈ — Стаин мотнул головой в сторону города, — Весь город перед вашим добреньким боженькой провинился⁈ А дети, у которых кровь сливали для доблестных немецких солдат, в чем перед ним виноваты⁈ Там, — он ткнул рукой на запад, — Деревня есть. Километров двадцать отсюда. Сожгли. Вместе с людьми. Стариками и детьми. Они самые провинившиеся были⁈ Так они крестились перед смертью, молили бога твоего помочь. Не помог! Зато сарай, куда их загнали, горел хорошо. Жарко так горел! — Стаин наступал на старика с побелевшими от накатившего бешенства глазами, а тот пятился, мелко переступая ногами и часто-часто крестился. Метла выпала из слабых рук. Взгляд испуганно и затравленно метался по сторонам. Старик оступился и едва не упал, Александр едва успел ухватить его за рукав рясы, от чего тот испуганно сжался. Именно этот страх, сжавшееся перед ним сухонькое тело привели Сашку в чувство. — Извини, отец, — щеки полыхнули краской, — Только это у них на ремне написано: «С нами Бог». С ними значит. И все то, что они творят, они делают от имени его. Понимаешь⁈
Старик только лупал на парня белесыми глазами. Александр отпустил деда, наклонился, поднял метлу и воткнул ее в вялые, дрожащие руки. Сашкина щека нервно дернулась, следом задрожало левое веко. Лицо опять скривилось в страшной гримасе. Махнув рукой, он медленно, едва переставляя ноги, побрел по ступенькам вниз. Бешенство ушло так же быстро, как и накатило, остались лишь апатия и тупая тянущая боль в груди, от которой было тяжело дышать, будто воздух поступал сквозь плотную подушку. Низкое свинцовое небо нестерпимо давило на плечи. Душно. Парень непослушной рукой расстегнул верхние пуговицы гимнастерки. Стало легче. Где-то вдалеке сильно громыхнуло и ощутимо запахло озоном. Метеорологи обещали грозу и затяжные дожди. И это добавляло раздражения летчику, привыкшему передвигаться по небу, где нет грязи, ям, ухабов, регулировщиц с флажками, заторов и пробок. Лишь простор и безбрежная синева. А тут жесткий, подпрыгивающий козлом на разбитой войной дороге газик Ивелича и постоянные задержки в пути из-за перемещающихся войск, еще и приходится подстраиваться под грузовик и бронеавтомобиль охраны. А что делать, леса полны отступающими подразделениями немцев, бандами националистов, да и просто обычными бандитами.
— Извини, отец, — повторил за Сашкой Ивелич, глядя на подслеповато щурящегося вслед Стаину старика, и бросился догонять командира. А бывший канонир 2-ой батареи, 3-его дивизиона 6-ой артиллерийской бригады, кавалер Георгиевского креста четвертой степени за Мукден[i] и третей степени за битву при Краснике[ii] размашисто перекрестил спины уходящих офицеров:
— Спаси Христос вас, сынки, — сдерживая слезы, швыркнул носом старик и забормотал молитву, — Господи, Боже сил, Боже спасения нашего! Боже, творяй чудеса Един! Призри в милости и щедротах на смиренные рабы Твоя и человеколюбно услыши и помилуй нас. Се бо врази наша собрашася на ны воеже погубити ны и разорити святыни наша. Ты же, вся ведый, веси, яко неправедно воссташа на ны. Темже грешнии и недостойнии в покаянии и со слезами молим Тя: помози нам, Боже, Спасителю наш, и избави нас Имени ради Твоего, да никогда рекут врази наша: «Бог оставил их, и несть избавляяй и спасаяй их»…[iii]
