Юлия Остапенко - Борджиа
— Его милость с нижайшим почтением обращает к вашей светлости просьбу, — сказал он, не поднимая глаз от земли. — В знак добрых намерений и чтобы не пугать дам, не будет ли ваша светлость столь любезна вступить в этот дом без оружия?
Герцог Гандина хмыкнул, Вителли нахмурился. Фермо расцвел при упоминании о дамах, а братья Орсини глупейшим образом загоготали. Чезаре же, светло улыбнувшись, кивнул и без колебаний снял с пояса меч и кинжал.
— Его милость граф хорошо понимает, что будет с его городом и с ним самим, если он вздумает проявить подлость, — сказал он. — Он не дурак, наш любезный граф. И не баба.
— И не Сфорца, — добавил Франко Орсини и снова заржал, пугая тех голубей, что еще не успели улететь с мостовой перед дворцом.
Чезаре метнул в него взгляд, от которого человек более осмотрительный или хотя бы более умный умолк бы на месте. Но Франко не заметил этого взгляда, а если и заметил, то не понял — зато понял Вито Вителли, и лицо его стало еще более пасмурным. Он с затаенной тоской оглянулся назад, на стены города, за которыми остались его верные артиллеристы, так же как и войска всех остальных кондотьеров, собравшихся здесь. Голуби, согнанные с мостовой, толклись и вскидывали крылья на стене. Вито Вителли хотелось к ним.
Под прямым и ясным взглядом Чезаре он снял с пояса меч и положил в траву, рядом с оружием герцога Валентино. После короткой паузы забряцала сталь: остальные последовали его примеру.
«Он не посмеет, — думал Вито. — Он жесток, но подлость ему ненавистна. Да и к тому же что он сможет сделать нам здесь? Он один, и даже если слуги Дориа придут ему на помощь, они всего лишь мешки с дерьмом, а мы — закаленные воины».
Они прошли в дом, огромный, залитый солнцем, такой же тихий и как будто пустой, каким казался и город. Тяжелые створки дубовых дверей с грохотом сомкнулись за их спинами, отсекая солнечный свет.
— Ну и где этот Дориа? — громко спросил Франко Орсини, вертя головой. — И где дамы?
— В самом деле, где дамы? — подхватил его брат, в то время как с впалых щек Оливера да Фермо начала понемногу сползать краска. Герцог Гандина с беззвучным стоном прислонился плечом к стене, но тотчас выпрямился. «Он не посмеет», — снова подумал Вито.
Он все еще думал так, когда Чезаре обернулся, и его белоснежные зубы сверкнули сквозь прорезь маски.
— Дамам не стоит видеть то, что здесь сейчас произойдет. Как и нашему другу Дориа — он немолод и, говорят, у него слабое сердце.
Сказав это, Чезаре вздохнул и легким, непринужденным движением, словно бы невзначай, выпростал из-под ворота серебристый амулет на коротком шнуре. Шнур этот часто замечали на шее Чезаре те, кто видел его вблизи, но все думали, что там он носит нательный крест.
Крест и Борджиа? В самом деле? Даже подумать смешно.
— Значит, — вполголоса сказал герцог Гандина, — вы не простили.
— Конечно, нет, — отозвался Чезаре. Его ладонь легла на фигурку, которую он носил на шее, обвила и погладила, словно старую, нежно любимую кошку. — А вы правда думали, что прощу?
— А? Что? Но… — Оливер да Фермо выглядел потрясенным. — Но вы же… вы обещали! И мы вам поверили!
— Что я обещал тебе, Оливер? Что ты нынче станцуешь танец-другой с Августой Дориа? Так и есть: она умерла от малярии два года назад, и если в самом деле была такой потаскушкой, как о ней говорят, то нынче вы вместе славно спляшете на адовой сковородке. И ты, Вито, — кивнул он неподвижно стоящему капитану артиллерии, — ты, как я и обещал, увидишь завтра пламя. Только не в Сенигалье. Сенигалью, в отличие от вас, я не трону.
Братья Орсини, слушавшие эту надгробную речь в каком-то остолбенении, разом очнулись и завопили в унисон. То, что они безоружны, их не смутило, они бросились на Чезаре, намереваясь удавить его голыми руками — и, говоря начистоту, Вито Вителли был не прочь присоединиться к ним. Их пятеро, а Борджиа один, даже его пса Мичелотто поблизости нет, они справятся с ним без труда…
Теплая кровь брызнула Вителли на лицо и панцирь, оросила мраморный пол у его ног. Кто-то из Орсини — Франко или Паоло, теперь уже невозможно было понять, — кулем осел на пол, алая кровь фонтаном била из порванных сосудов в его шее, а голова… голову держал, сгребя волосы пятерней, Чезаре Борджиа. Отдельно от тела.
Он улыбался, и кровь блестела в прорезях маски.
— Господи Иисусе, — пролепетал Оливер да Фермо, пятясь. Герцог Гандийский медленно перекрестился. Второй Орсини просто стоял и тупо смотрел на то, что осталось от его брата, на то, что с ним сделал Чезаре Борджиа всего за несколько мгновений. У Вителли до сих пор стоял в ушах жуткий, противоестественный хруст, с которым голова племянника Антонио Орсини отделилась от тела.
Антонио Орсини мертв, внезапно понял Вито. Никто еще не знает этого, но он мертв. Как и мы все.
Бык поднял их на рога.
— Стойте. Спокойно, — проговорил Чезаре. — Иначе. Так. Будет. С каждым.
Он говорил очень медленно, словно ему не хватало воздуха. Его разные глаза, и прежде довольно неприятно выглядевшие в прорезях вечной маски, стали очень яркими. В одном из них, зеленом, лопнул сосуд, и белок залило кровью. Тяжело дыша, Чезаре смотрел на них, по-прежнему держа в руке голову Франко Орсини. Никто не мог оторвать от него взгляд, и никто не услышал шагов по коридору слева от них.
— Ваша светлость, — очень тихо проговорил Мичелотто, возникнув словно из-под земли. — Дайте мне. Дайте.
Он осторожно, с видимым усилием заставил Чезаре разжать пальцы. Окровавленная голова упала и покатилась по полу к ногам второго Орсини. Тот упал на колени, схватился руками за мертвую голову своего брата, и его вырвало.
— Не хочу. Пачкать руки. Об эту. Мразь, — все так же пугающе медленно, словно каждое слово, и более того, каждая мысль давались ему с адским трудом, выговорил Чезаре. — Сделай. Ты.
— Да, ваша светлость.
Прежде, чем Вителли успел понять, что происходит, гаррота сомкнулась на горле Оливера да Фермо. Тот с хрипом осел на пол, синея, Мичелотто оттолкнул его и схватил за волосы герцога Гандину, притягивая к себе.
«Почему мы стоим и не сопротивляемся, как бараны на бойне? — смутно подумал Вито Вителли. — Неужели он так страшен? С этой его проклятой маской, с разными глазами, кровью на губах… с быком. Да. Самое главное — бык. Почему он так важен?»
Вителли сделал шаг назад. Дверь была заперта, окна — тоже, и рука его схватила первое, что попалось на пути — тяжелый бронзовый канделябр-треножник, стоящий у стены. Вителли подхватил его и выставил перед собой, как копье, направив в грудь Мичелотто, который с ловкостью опытного душителя уже разделался с герцогом Гандиной и, оставив напоследок впавшего в полный ступор Паоло Орсини, подбирался теперь к Вито.
— Это подло, — хрипло сказал Вителли. — Ты мог бы просто объявить нас своими врагами, судить и повесить. Это подло, Чезаре!
— Не говорите с ним, мессир, — ответил Мичелотто, ходя вокруг него кругом с натянутой в руках гароттой, словно двуногий тигр, ждущий мгновения для прыжка. — Сейчас не надо.
— Чезаре! — крикнул Вителли.
И тогда Чезаре закричал. Это был такой дикий, жуткий, полный такой нечеловеческой ярости крик, что волосы у Вито Вителли, прошедшего десятки кровопролитных битв, встали дыбом. Чезаре сорвал маску, словно она душила его, и Вито не увидел под ней ужасающих язв, о которых твердила молва — всего лишь несколько старых, давно заживших рубцов. Почему же он носит ее, отрешенно подумал Вито, хотя какое это, казалось бы, имело значение сейчас. Что он прячет и от кого?
— Убей его! — закричал Чезаре. — Убей сейчас, убей, убей, проклятье, Мичелотто, СЕЙЧАС!
Он безумен. Он хуже, чем безумен. Он — бык. Каким-то непостижимым образом, не имеющим отношения ни к дьяволу, ни к богу, он стал быком.
Вито Вителли еще успел увидеть, как бронзовый канделябр, которым он пытался защититься, сгибается пополам, словно прутик, прежде чем это подобие оружия выхватили у него из рук, чуть не вырвав и руки из тела. А потом Чезаре оказался перед ним. Вито Вителли повезло: он умер мгновенно и даже не успел понять, как.
В наступившей тишине Мичелотто переступил через изуродованное тело капитана артиллерии, приблизился к Чезаре и осторожно коснулся его плеча.
— Все в порядке, монсеньор, — голосом очень спокойным сказал он. — Все кончено.
Чезаре смотрел на него. Теперь сосуд лопнул и во втором его глазу, и налитыми кровью стали оба. Мичелотто похлопал его по плечу.
— Все кончено, ваша светлость. Они мертвы. Теперь вы можете это снять. Пожалуйста. Помните, ваша сестра вас просила.
Губы Чезаре Борджиа дрогнули.
— Моя сестра.
— Ваша сестра, да. Лукреция. Вы помните ее?
Чезаре смотрел на него еще несколько ужасных мгновений, и Мичелотто, старый друг, поверенный, сообщник и наемник семейства Борджиа, знал, как велика вероятность, что он не переживет этих минут. Но потом Чезаре поднял руки, словно каждая из них весила сто пудов, и с усилием, словно отдирая от раны присохшую ткань, стащил с шеи шнурок с болтающимся на нем серебристым, заляпанным кровью быком.
