Леонид Гурунц - Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982
Вспоминается мне разговор с одним из редакторов, которому попало за какой-то опубликованный им рассказ. Он сказал: буду теперь печатать произведения, в которых дважды два – четыре.
Дважды два – четыре. Это верно. В математике, говорят, это было великим открытием. Но что делать, если в искусстве дважды два не всегда четыре?
Когда вам попадается серая книга, знайте – она не в ладах с правдой. Что скрывать, есть еще такие писатели, которые воротят от правды лицо. На них давит арифметически правильный редактор.
Добро и зло, свет и тьма – вот неизбежная тема искусства во все времена, и в наше – тоже. И жалок тот, кто пытается не замечать одну из противоборствующих сил, одну из сторон, видеть только "небесную лазурь", либо "грязь дорожных луж". Ибо отказ от какого-либо из этих компонентов ослабляет идейный заряд, силу воздействия литературы на читателя. То есть перечеркивает самое искусство, где действует знаменитое "не верю" Станиславского.
Помогать добру и мешать, изо всех сил мешатъ злу – было моей первоочередной задачей, моим писательским кредо. Если я хоть в какой-то мере справился и с тем, и с другим, значит, жизнь в самом деле прожита не зря. Значит я чего-то стою.
Отрицание и утверждение, помесь ума и безумия, добра и зла – суть жизни, ее естественная раздвоенность. Не замечать ее – не знать жизни, сотканной из противоречий.
Если б в жизни было бы одно Добро или одно Зло, она остановилась бы в своем движении.
… Добиваться счастья для себя, в одиночку – бесполезная, зряшная работа. К одиночкам счастье не идет.
Писательская профессия – мирная профессия. Но когда началась Великая Отечественная война, писатели оказались на переднем крае. Они были солдатами и летописцами войны.
В старину говорили: когда гремят пушки – музы молчат. Нет, когда загремели пушки – наши музы не молчали. Не про нас эти слова.
Аветик Исаакян в ответ на вопрос, что самое главное в человеке, сказал: жажда справедливости.
Жажда справедливости и моя путеводная звезда.
Жизнь, писателя – не только его книги. Это и участие в делах родной страны, в ее трудных буднях, дерзаниях и замыслах.
У Шандора Петефи читаю:
Тем, кто сошел с проторенной тропы,
Всегда грозят колючки и шипы…
Признаюсь, на моем пути много было колючек и шипов.
И все же иду! Ломлюсь через бурьян…
Змеиных гнезд немало на пути,
Я их топчу, чтоб все-таки идти.
В литературе очень важно суметь оставаться самим собой. Если ты, подводя итоги, можешь сказать: я был то, что я есть, – считай себя талантливым. Талант – это мужество.
Литература не любит испольщиков и поденщиков. Художник, поддавшись соблазну переменчивых и преходящих соображений, заранее выносит себе смертный приговор.
Спокойная монотонная жизнь без взрывов и катаклизмов может рождать только живых манекенов. Для творческой жизни нужно еще беспокойство. Нужно, чтобы были и взрывы, и катаклизмы. Миру нужны не только овцы, но и волки. И человеку нужен волк – трудности, которые подстегивают его.
Мы порой легко поддаемся обманчивой музыке громких фраз, забывая, что риторика еще не свидетедьство о смелости, героизме. Хорошо сказал на этот счет Ромен Роллан: "Героизм – это видеть мир таким, каков он есть, и любить его".
Плутарх учил людей покоряться судьбе. Какое жалкое прибежище! Я этому Плутарху уши бы надрал за такие слова. Никакой покорности! В любом возрасте, при любой погоде. Надо хватать свою судьбу за глотку. Не дать сломить себя.
Михаил Пришвин, всю жизнь имевший дело больше с птицами, травой, природой, чем с человеком, как-то "сам по себе" стал классиком, нашим советским классиком. Он вошел в пантеон незаметно, но занял там свое прочное место. Этот пантеон не терпит шумных посетителей, их он вежливо выпроваживает. Тихо, без музыки.
Я часто думаю о Пришвине, о его литературной судьбе. Она несколько загадочна.
Любопытен разговор двух девушек с писателем.
– С вами легко,- сказали они,- будто вы женщина.
– Конечно,- ответил писатель,- ведь я тоже рожаю.
В этом, по-моему, вся загадка. Книги тоже рождаются, как дети, и их тоже долго вынашивают. Только то, что выстрадано, и есть настоящее. Пришвин своих ”детей" вынашивал. В этом его сила.
Вот мы снова вернулись к вопросу о правде. Можно ли вынашивать ложь? Выстрадать ее? Получится ли из нее ребенок?
Сам Пришвин, борясь за выстраданное, настоящее, иными словами за правду, писал: “…пусть сто человек с топорами пойдут на меня плотной стеной… не покорюсь, и я пойду на них с перочинным ножиком".
Хорошо сказано у монголов: "Самый громкий барабан остается беззвучным, если в него не ударяют".
В мой "барабан" постоянно бьют, потому он никогда не умолкает, не остается беззвучным. Такова месть искусства.
Литература – это обнаженная правда. Недомолвки, полуправда, ложь – ее смерть. Писать книгу с запрограммированной ложью – величайшее преступление. Подстрекатели этого преступления рано или поздно будут преданы анафеме как инквизиторы и злейшие враги цивилизации.
Мне по душе слова царя Тиграна, сказавшего свому сыну Артавазду: " Ты настоящий писатель – значит, не сможешь быть безразличным к судьбе отдельного человека”, и Артавазда, ответившего: "Творчество – самый совершенный вид свободы".
У каждого живого существа – это уже известно, – свой щит, своя защитная реакция. Писатель не имеет защитной реакции. У него нет ни газовой полосы скунса, ни колючек ежа, ни кипятка жука-бомбардира. Он уязвим, легко раним. Его щит – это его талант. Не увидели таланта, закрыли глаза на него – он пропал ни за что.
Без людского суда себе цены не определишь. Это знали цари, которые, вырядившись нищими, скитались по своей стране, знали и многие мастера искусств, ходившие в народ. Эту традицию мы частично позабыли. Воздавать художнику за работу его должно без шума. Так течет ручей. Не слышно, не переворачивая камней. Но припадешь к нему в жару и в миг ощутишь его живительную силу.
Что такое в литературе голубой покой? Это измена искусству, его смерть, а искусство ведь – вечные поиски, потери и находки. Только бескомпромиссный писатель может создать произведение, отражающее правду жизни. Вспомним проказницу-кукушку, которая подкладывает яйца в чужое гнездо. Кукушонок, вылупившись из яйца, пользуясь ротозейством приемной матери, всех ее птенцов по одному выкидывает из гнезда. Вот так может получиться и с нашей литературой. Как бы ложь, пробравшись в наше гнездо, не поступила бы как тот кукушонок, не выжила бы правду из литературы.
Я люблю “Кола Брюньона”, этот шедевр мировой литературы. Спрашивается, кто такой Кола Брюньон? Гражданин французкого города Кламси, обыкновенный резчик по дереву, каких немало, а его знает весь мир. Узнал, благодаря бескомпромиссному таланту Ромена Роллана. Вот что такое искусство, не боящееся правды жизни.
Любители устойчивого голубого покоя, играющие с правдой в поддавки, могут о Брюньоне и не мечтать. Такой писатель уже вне искусства, будь он талантлив или бездарен. Талант – это поиски правды, а Брюньон- результат этих поисков, счастливый их итог, попадание ее в яблочко. Только самым счастливым, активно ищущим, бескомпромиссным писателям удается достигнуть такого итога.
Я так часто вспоминаю о правде, потому что мы иногда к ней относимся, как к казанской сироте. Будто она не так уж важна, можно и без нее обойтись. Правдобоязнь – это порок серьезный, и бороться с ним нужно со всей серьезностью. Борьба эта осложняется еще тем, что любители голубого покоя скрывают свою правдобоязнь. Они говорят: “Мало ли, что в жизни бывает. Мы должны воспитывать людей на положительных примерах". Стремление воспитать на положительных примерах само по себе не может вызвать возражения. Собственно, литература этим и эанимается. Но у этой литературы имеется и другая миссия – обнажатъ недостатки, говорить о них в полный голос, так же как о положительных явлениях в нашей жизни. Однобокое отображение жизни, кроме всего прочего, вызывает у читателя протест, возмущение, подрывает доверие к нам, писателям. Игра с верой, доверием людей – опасная игра.
Призыв воспитывать молодое поколение на положительных примерах – ничем не прикрытая уловка увести литературу от недостатков, бегство от правды в кусты. Это кукушонок, пробравшийся в наше гнездо.
Шуточная фраза: “Нам нужны Гоголи, которые бы нас не трогали" – горькая шутка. Потребность в критике испытывали даже ханы, мелики, короли, императоры, которые держали при дворе шута. В его обязанности входило высмеивание недостатков своего властелина. Иногда это кончалось плачевно, шута жестоко наказывали, но никому из владык и в голову не приходило упразднить шутовскую должность, он всегда был нужен двору.
Предание сохранило одну притчу про шута, жившего в давние-предавние времена. Один китайский император, решившись увековечить память о себе, призвал летописца и повелел: "Записывай все мысли, которые я буду изрекать".
