Игорь Курас - Программист и бабочка (сборник)
– Согласно закону дети-мутанты подлежат немедленной эвтаназии. Человечеству лучше погибнуть, чем превратиться в стаю выродков! – повысил голос Координатор, заметив возмущенный жест священника. – Но нам почти ни разу не приходилось применять этот закон. Самим своим существованием он удерживает людей от бессмысленных попыток. Разумеется, никто, кроме руководства Колонии, не знает всей картины. Каждый колонист знает, что он не годится для продолжения рода, но думает, что есть другие, которые годятся. Если бы люди узнали правду, отчаяние погубило бы Колонию. Но подумайте о нас, священник! – Координатор глядел в глаза собеседнику. – Подумайте о тех, кто ценой величайших усилий создал Колонию, не щадя ни себя, ни других, – и оказался перед лицом тщетности всех этих усилий. Уже многие месяцы мы жили без надежды на то, что носитель здоровых генов явится извне. Основные силы нашей науки брошены на медицинские исследования. Генная инженерия, даже партеногенез…
– Партеногенез?
– Размножение без оплодотворения. Непорочное зачатие, по вашей терминологии. Правда, в отличие от евангельской истории, реальный партеногенез приведет к тому, что на Земле будут жить одни женщины. Но лучше уж это, чем полное исчезновение людей. И не смотрите на меня скорбно и осуждающе! Я прекрасно знаю, что церковь всегда осуждала вторжение науки в человеческую природу. Вы предпочитаете сочувствовать голодному, нежели дать ему хлеба.
– Не хлебом единым…
– Да плевать я хотел на ваши цитаты! Наука не нуждается в церковном благословении. Но мы не знаем, увенчаются ли успехом наши исследования. Мы слишком ограничены в средствах и во времени.
– Я буду молиться за успех ваших опытов – в той мере, в какой они послужат исправлению сделанного людьми зла, а не искажению творения Божьего.
– Молиться… – Координатор невесело усмехнулся. – Когда я говорю об ограниченности во времени, то имею в виду не продолжительность человеческой жизни. Нам нужен успех гораздо скорее, ибо люди уже чуют неладное. Советник по безопасности доносит о ползущих по Колонии слухах. Необходимо как можно скорее предъявить колонистам здоровых детей, иначе на нас снова обрушится хаос, и мы уже не сможем его сдержать.
– Я сделаю все, чтобы успокоить отчаявшихся. Если надо, я готов пожертвовать жизнью. Но нарушить обет…
Досадливая гримаса исказила лицо Координатора, но в этот момент загудел селектор.
– Советник по информации, – раздался в динамике голос охранника.
– Идите и подумайте, священник, – сказал Координатор. – Я не могу тратить на вас все свое время. Но я пришлю Советника по культуре.
И в самом деле, через несколько часов после того, как отец Петр вернулся в свое новое жилище, в его дверь постучали, и в комнату вошел невысокий, совершенно лысый – как и многие в Колонии – человек лет шестидесяти, некогда, вероятно, довольно полный, но сильно похудевший впоследствии, отчего щеки его свисали, как у породистой собаки; и в глазах его было что-то собачье, мудрое и безнадежно-печальное. Это и был Советник по культуре.
– Вы тоже собираетесь уговаривать меня? – спросил священник. Кажется, его вопрос прозвучал излишне резко, о чем он тут же пожалел, тем более что гость почувствовал эту резкость.
– Не знаю, что наговорил вам Координатор, – поспешно сказал Советник, – может, он даже угрожал вам, но вы должны его понять. Убеждение – это не его ремесло. До Войны он был начальником городской полиции. И, надо сказать, только такой человек и мог всех нас спасти. Именно такой, который способен действовать быстро и решительно, без всех этих наших интеллигентских рассусоливаний… Вам кажется странным, что я, полжизни находившийся в оппозиции властям, теперь защищаю откровенно диктаторские методы? – Советник печально улыбнулся. – Но вы не видели, что здесь творилось. Это был ад, настоящий ад… Озверевшая толпа, перекошенные лица, вопли… Повсюду огонь, пожары и факелы… Небо багрово-черное от дыма и копоти, днем темно, как ночью. Клубится пыль, трещат выстрелы, где-то осыпаются разбитые стекла. На главной улице баррикада из горящих машин, на нее лезет какой-то полуголый тип, размахивающий оторванной человеческой рукой. С крыш Университета по толпе бьют пулеметы. Штурм библиотеки, кого-то вышвыривают из окон… – Советник сжал виски ладонями, словно пытаясь выдавить, как гной, кошмарные воспоминания. Затем он вдруг резко поднял голову. – Но мы прошли через это. Вы понимаете? Мы справились. Мы обуздали анархию, отстроили убежища, наладили жизнь. Мы завоевали человечеству еще один шанс. Но мы, к сожалению, слишком дорого за это заплатили. И теперь только от вас зависит, воплотится ли этот шанс.
– Вы совершенно уверены, – спросил священник, – что из всех этих сотен тысяч мужчин… ни один…
– Увы, – покачал головой Советник, – у нас слишком хорошая медицинская аппаратура. Сомнений быть не может.
Отец Петр помолчал.
– Я молился, – сказал он наконец. – Молился все время, как пришел от Координатора, надеясь, что ясность и покой снизойдут на меня, и я пойму, как должен поступить. Но Господь не даровал мне ни ясности, ни покоя.
– Покой для всех нас теперь недоступная роскошь, – произнес Советник, – но с ясностью все как раз в порядке. Война уничтожила вместе с цивилизацией все ее химеры и ложные цели. Что вам неясно? На одной чаше весов – ваш обет, данный тогда, когда в мире насчитывалось шесть миллиардов человек, и целые континенты боролись с ростом населения. На другой чаше – последняя возможность спасти то, что осталось от человечества, спасти для будущего возрождения.
– Или для очередного самоубийства.
– Вы слишком пессимистично смотрите на вещи. Теперь, имея за спиной такой опыт…
– У меня есть основания для пессимизма. Человечеству однажды уже предоставляли шанс начать все сначала, и вот как оно им воспользовалось.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду всемирный потоп.
– То есть… вы рассматриваете Войну как кару небесную? – озадаченно спросил Советник. Такой поворот не приходил ему в голову.
– Люди не могут однозначно трактовать волю Божью, – ответил священник, – но, во всяком случае, такая трактовка выглядит весьма правдоподобно. Люди отвернулись от Бога, и он предоставил их собственной участи.
– Ну хорошо, допустим, Война – это новый потоп. Но тогда вы – это новый Ной, и должны исполнить свое предназначение.
– Аналогия слишком поверхностна, – покачал головой Петр. – Ной был предупрежден заранее, ему была дана возможность спасти животных суши, сам потоп не создал непригодных для жизни условий. И ни Ной, ни его дети не были связаны обетом, подобным моему.
– Но разве сам факт вашего чудесного спасения не кажется вам божественным указанием?
– Напротив. То, что единственный из спасшихся, способный продолжить род, связан обетом воздержания, кажется мне указанием прямо противоположным.
– Значит… – Советник на мгновение замолк, пораженный, – вы вообще не считаете, что человечество следует возрождать?
– Я всего лишь человек, – развел руками священник, – и не вправе судить людей. Я могу лишь ходатайствовать за них перед Высшим Судьей; но пока у меня нет никаких оснований считать, что мое ходатайство принято.
– Но это все абстрактные рассуждения! Вы же сами признаете, что не можете однозначно трактовать божью волю. Так почему бы не поступить по заповедям, призывающим любить ближнего?
– Может, это и есть высшая любовь к людям – пресечь их род, вместо того, чтобы плодить все новые поколения несчастных, обреченных на вечное проклятие. Что же до заповедей, то как насчет запрета на прелюбодеяние?
Советник беспомощно пожал плечами.
– Я не знаю, как вас еще убеждать. Но не думаете же вы, в самом деле, что вас оставят в покое и позволят соблюдать этот ваш обет?
– Вера подвергалась и не таким испытаниям, – ответил священник.
На следующий день снова явились посланные от Координатора. Их было трое, и отец Петр понял, что они готовы доставить его силой, если он откажется идти.
На этот раз правитель Колонии выглядел куда мрачнее, чем в предыдущую встречу. Он, подчинивший сотни тысяч людей единому плану выживания, впервые принужден был считаться с волей одного-единственного человека.
– Вы продолжаете упорствовать?
– Я не могу нарушить обет.
– Вы уже нарушили один, – напомнил Координатор, – когда переселились из своей кельи сюда.
– Это другое дело. Я приехал в Колонию, чтобы исполнять обязанности священника, это не противоречит моему сану и моим убеждениям. Мира, от которого я удалился в катакомбы двенадцать лет назад, больше нет, и теперь мой долг – вернуться и помочь страждущим.
– Ваш долг – спасти человечество!
– Вы думаете только о спасении тела, – покачал головой Петр, – а это, в конце концов, задача заведомо невыполнимая.
