Нил Стивенсон - Барочный цикл. Книга 6. Золото Соломона
— Не стоит благодарности; напротив, это вы меня весьма обязали, — машинально проговорил Даниель и только через мгновение вспомнил, о чём речь.
Катерина Бартон приехала в Лондон на рубеже веков. Ей было тогда около двадцати. Её отец — муж Исааковой сестры — скончался несколькими годами ранее. Исаак взвалил на себя попечение о сиротках. Вскоре после приезда мисс Бартон заболела оспой и вернулась в деревню, чтобы выздороветь или умереть. Тогда-то Даниель и получил от неё письмо, очарование которого нисколько не портил ум, читавшийся в каждой строчке.
Это напомнило Даниелю о необходимости что-нибудь сказать.
— Я счастлив, что переписка доставила мне случай познакомиться с вашим умом до того, как меня ослепили… э… остальные ваши достоинства.
Она пыталась выяснить, почему её дядя таков, как он есть — не из корыстного интереса, а из искреннего желания стать опорой чудному старику, заменившему ей отца. Даниель написал восемь черновиков ответа, зная, что Исаак рано или поздно найдёт и прочитает его письмо с тем же пристрастием, с каким изучает печатные высказывания Лейбница.
Все знают, что Исаак гениален, и обходятся с ним соответственно, однако тут заключена ошибка, ибо он столь же набожен, сколь гениален, и набожность для него важнее. Я говорю не о внешней набожности, но о внутреннем огне, свече, поставленной под сосуд, стремлении приблизиться к Богу через осуществление богоданных способностей.
— Ваш совет очень мне помог, после того, как я — благодарение Богу — выздоровела и вернулась в Лондон. И в той мере, в какой мне удалось быть полезной дяде Исааку, он тоже ваш должник.
— Я не буду с замиранием сердца ждать выражений благодарности от него, — сказал Даниель в надежде, что это сойдёт за иронию.
Его собеседнице хватило такта рассмеяться. Судя по всему, она привыкла, что мужчины в её присутствии становятся чересчур откровенны, и не имела ничего против.
— Полноте! Вы понимаете его лучше, чем кто-либо на свете, и он это очень хорошо знает.
Последняя фраза, хоть и сопровождалась игрой ямочек на щеках, прозвучала не столько комплиментом, сколько предостережением. Более того, Даниель чувствовал, что собеседница предостерегает его вполне осознанно.
Он решил больше не ждать официального знакомства — всё равно бы не дождался. Мисс Катерина Бартон перескочила этот барьер играючи и звала его за собой. «Наверное, вам интересно будет осмотреть дом», — сказала она, картинно выгибая брови. Вторая часть фразы: «Когда вы наконец перестанете пялиться на меня» — подразумевалась. На самом деле мисс Бартон была скорее миловидна, чем ослепительна, хотя многие её черты тешили взор, и одевалась она прекрасно. Не в том смысле, чтобы показать, сколько денег она может потратить и как следит за модой, а в том, что её туалет являл миру исчерпывающий и правдивый отчёт о красоте её тела. Когда она повернулась, чтобы идти в дом, юбка в движении обвила бёдра, полностью явив их очертания. Или так Даниелю почудилось, что, в сущности, равнозначно. С самого приезда в Лондон он гадал, что в племяннице Исаака заставляет могущественных людей декламировать скверные стишки, и почему, стоит в разговоре возникнуть её имени, глаза у всех стекленеют. Ему следовало догадаться. Лицо может обманывать, очаровывать, кокетничать. Однако эта женщина вызывала у всех встречных мужчин тяжёлый паралич, а только тело обладает такой властью. Отсюда преизбыток классических аллюзий в стихах о Катерине Бартон; жрецы её культа искали чего-то дохристианского в попытке передать чувства, которые испытывали, созерцая греческие статуи обнажённых богинь.
А статуй тут было предостаточно. Овальную прихожую обрамляли мраморные ниши, которые Даниель последний раз видел пустыми. За двадцать лет Роджер успел снарядить грабительские экспедиции в греческие развалины или заказать новые работы. Проходя вслед за мисс Катериной Бартон в следующее помещение, Даниель обернулся, чтобы ещё раз оглядеть прихожую. Два лакея — оба молодые, — распахнувшие дверь по жесту хозяйки, теперь таращились на её зад. Оба резко отвернулись и покраснели. Даниель подмигнул им и прошёл в дверь.
— Я сотни раз показывала дом гостям, — говорила мисс Бартон, — и могу болтать о нём, сколько угодно, но вам-то, доктор, его представлять не надо. Вы знаете, что мы идём через центральный холл, все важные помещения слева… — (она имела в виду обеденный зал и библиотеку) -…служебные справа… — (лакейская, кухня, чёрная лестница, клозет) -…гостиная впереди. Что вам угодно? Удалиться в ту сторону? — Взгляд вправо — хозяйка спрашивала, не надо ли ему опорожнить мочевой пузырь или кишечник. — Или желаете чего-нибудь там? — Взгляд влево, подразумевающий, что он, возможно, захочет перекусить. Она сцепила руки перед грудью и указывала вправо и влево движениями глаз, вынуждая Даниеля пристально в них вглядываться. — Этикет требует пригласить вас в гостиную, где мы будем долго препираться, кому куда сесть. Однако после войны французские манеры не в чести — особенно у нас, вигов. И я не могу себя заставить быть церемонной с вами — моим почти что вторым дядюшкой!
— Я бы только выставил себя болваном — после того, как прожил двадцать лет в лесу! — отвечал Даниель. — Только скажите, если мы войдём в гостиную, увижу ли я…
— Вулкан перенесли, — проговорила она скорбно, как будто боялась, что Даниель впадёт в ярость.
— Из дома?
— Нет, боже упаси! Это по-прежнему главная достопримечательность! Просто некоторые комнаты в той части дома, которую проектировали вы, стали, на взгляд Роджера, несколько маловаты.
— Поэтому мистера Гука и пригласили достроить флигеля.
— Вам известна история дома, доктор Уотерхауз, так что не буду вас утомлять, просто скажу, что, в частности, добавили бальную залу, достаточно большую, чтобы наконец представить вулкан в подобающей ему обстановке.
Она толкнула двустворчатую дверь в дальнем конце холла. Оттуда хлынул солнечный свет. Даниель вошёл и замер от изумления.
Когда дом строился, окна гостиной выходили на луг, которому предстояло вскорости превратиться в регулярный сад. Вид этот был Даниелю по сердцу, поскольку почти такой же открывался из дома Дрейка. Теперь сад сменился двором с фонтаном посередине, а прямо напротив высился барочный дворец. Комната, которую Даниель задумывал как место отдохновения, откуда можно любоваться зеленью и цветами, превратилась в галерею для созерцания настоящего особняка.
— Ванбруг, — пояснила мисс Бартон. Тот самый архитектор, что строил сейчас Бленхеймский дворец для герцога Мальборо.
— Гук…
— Мистер Гук добавил флигеля, которые, как вы видите, охватывают двор и соединяют ваш храм с Ванбруговым… э…
«Домом разврата» — вертелось у Даниеля на языке, но не ему, начавшему это всё, было бросать в Ванбруга камнями. Он с трудом подобрал уместные слова:
— Незаслуженная честь для меня, что Ванбруг закончил так великолепно начатое мною столь скромно.
Стулья в гостиной стояли полукругом, обращённым к окну. Мисс Бартон, пройдя между ними, распахнула стеклянные двери, которые по исходному плану должны были открываться на центральный променад сада. Теперь вместо посыпанной гравием дорожки здесь начинались мраморные плиты, ведущие к восьмиугольному водоёму с бронзовым фонтаном посередине. Это была классическая многофигурная композиция: жилистый Вулкан на мощных, хоть и кривых ногах, пытался обнять шлемоносную Минерву, а та отталкивала его рукой. Вокруг валялись мечи, кинжалы, кирасы и несколько недокованных молний. Узловатыми пальцами Вулкан срывал с Минервы нагрудный доспех, обнажая тело, которое явно лепили с Катерины Бартон. Даниель узнал сюжет: Минерва пришла в кузницу Вулкана за оружием, тот, воспылав любострастием, попытался ею овладеть, однако Минерва сумела себя отстоять, и он излил семя на её ногу. Минерва вытерлась тряпкой и отбросила её, оплодотворив, таким образом, Матерь- Землю, которая позже родила Эрихтония, одного из первых афинских царей, введшего в обращение серебряные монеты.
Композиция изобиловала намёками и символами: свободной рукой Минерва уже тянулась за тряпкой, а Вулкан был пугающе близок к соприкосновению с её лилейным бедром. По углам водоёма располагались статуи поменьше: ближе к дому, выстроенному Даниелем, плодоносная богиня (много рогов изобилия) кормила виноградом младенца. Напротив, ближе к дворцу Ванбруга, царь в короне восседал на груде монет. Даниелю мучительно хотелось вывернуть голову и разглядеть, как скульптор решил некоторые частности. Особенно его интересовало, откуда бьёт вода, и одновременно самая мысль об этом была почему-то нестерпима. Катерина Бартон упорно не замечала фонтан — не говорила о нём, не смотрела в его сторону, неприступная, как Минерва. Даниелю, едва поспевавшему за ней, оставалось довольствоваться ролью Вулкана, хоть и без надежды даже на такое удовлетворение.
