Владимир Перемолотов - Звездолет «Иосиф Сталин». На взлет!
Под бдительным взглядом Федосей дошел, наконец, до нужной двери, оглянулся. Чекист кивком подтвердил, правильно, мол, и не опустил глаз, пока незнакомый летун не скрылся за дверью.
За первой оказалась вторая, так же добротно обитая «чертовой кожей», а только за ней – кабинет товарища Артузова.
Почти половину комнаты занимал огромный стол, за которым уже сидели двое.
Федосей не успел оглядеться, как оттуда прозвучал уверенный голос.
– Знакомьтесь, товарищи.
Не вставая из-за стола, а только оторвавшись от бумаг, хозяин кабинета, устроившийся за поперечиной Т-образного стола, показал рукой на сидящего по левую руку незнакомца. Тот расположился спиной к окну, и лица Федосей не разглядел. Темненький какой-то… Кабы не негр…
– Это товарищ Деготь. А это…
Такой же небрежный жест в сторону Федосея.
– …это товарищ Малюков.
Федосей дернулся было поинтересоваться, что такое «деготь» – кличка или фамилия, но сообразил – раз его назвали по фамилии, то и нового товарища так же.
– Присаживайтесь… Я сейчас освобожусь.
В два шага Федосей добрался до стола, но гостеприимство хозяина на этом иссякло. Опустив голову, он снова уткнулся в бумаги. Работал…
Бумаг, вперемешку с газетами на французском и немецком, на столе лежало множество. Упершись в них локтями в сатиновых нарукавниках, товарищ Артузов что-то быстро писал железным ученическим пером. Глаз выхватил «с учетом изменившихся обстоятельств работу по индийскому направлению считаю…». Федосей отвел глаза. На всякий случай. Любопытных в ОГПУ не любили. Точнее, не любили тех, кто направлял любопытство не в ту сторону, куда нужно.
Выбрав стул, сел на другую сторону стола, напротив разглядывавшего его незнакомца, положил фуражку на соседнее сиденье, огляделся. Нет. Не негр. Наш товарищ. Может быть, цыган? А вокруг небогато… Стол для совещаний с десятком жестких, под парусиновыми чехлами, стульев вокруг, графин и несколько пепельниц, явно оставшихся от прежних хозяев. Сейф в углу и огромные, в гвардейский рост, часы при входе. Гляделись они так неподъемно, что ясно становилось – именно они и являются настоящими хозяевами кабинета. Люди в их окружении менялись, словно в царской свите, а сами они наверняка стояли тут от рождения и простоят до самой смерти… И умрут вместе со зданием.
Через минуту хозяин положил ручку в чернильницу и, сплетя пальцы, посмотрел на гостей.
– Ну, раз уж мы все тут перезнакомились, то давайте займемся делом. Задача перед вами простая. Вам, товарищи, нужно будет поехать в Германию и привезти оттуда одного человека.
Он поддернул нарукавники, став на мгновение похожим на потерявшегося в коридорах страховой компании старорежимного бухгалтера.
– Поручение простое. Что называется для двоих старичков.
Артузов посмотрел сперва на одного, потом на другого, словно прикидывал, подходят ли гости по возрасту для такого дела.
– Похитить? – после секундного размышления уточнил Деготь.
– Для каких двоих? – поинтересовался Федосей.
Хозяин ответил сразу обоим.
– Для глухого и слепого. Даже такие вдвоем справятся. А похищать никого не нужно. Нужно встретиться и проводить. Товарищ немец хочет приехать к нам в СССР.
– Если все так просто, то вполне можно было бы и одним старичком обойтись…
– Были бы у меня прежние старички, может быть, я и одним обошелся бы, – жестко ответил Артур Христианович. – А так приходится вас вдвоем посылать…
СССР. Ленинград
Июнь 1928 года
…Вокзальные фонари, словно устав от бесконечного стояния на одном месте, вздрогнули, качнулись и потихоньку, со скоростью ленивого пешехода двинулись назад, утаскивая с собой пятна желтого электрического света. За темно-красными занавесками в окне мелькнули спины белофартучных носильщиков, отголоском недавних политических потрясений пробежал мимо плакат с карикатурным изображением не то Келлога, не то Бриана, а потом остался только чистый, выметенный ветром и метлами перрон…
А потом и его не стало.
Лязгая буферами, поезд, набирая скорость, катился мимо привокзальных построек – водокачек, бункеров, будок и пакгаузов, покидал колыбель Октябрьского переворота – город Ленинград.
Федосей, не отрывая взгляда от окна, уселся. Ехать им предстояло совсем недалеко – к бывшим соотечественникам, ныне же подданным Финской Республики.
Напротив, на плюшевом диване, оставшемся, похоже, еще с дореволюционных времен, сидел новый товарищ и напарник.
Его экипировали не хуже. Из мрачноватого мастерового стараниями интендантов и парикмахеров ОГПУ он превратился в солидного представителя Наркомата путей сообщения, следующего в тот же Стокгольм на переговоры с фирмой Эриксона о покупке шведских паровозов для СССР.
Глядя на окружавшую его роскошь, Федосей размышлял, что, может быть, это не так здорово, как мчаться на аэроплане, но свои плюсы у этой жизни, безусловно, есть…
Чужие документы означали необходимость жить чужой жизнью, и, ничуть не кривя душой, Федосей мог признаться, что новая жизнь ему нравится. Документы на имя инженера Швельдовича, солидного человека, посланного в командировку такой солидной организацией, как Наркомпрос, диктовали новый образ жизни. С хорошей одеждой, увесистым золотым перстнем на безымянном пальце левой руки, толстым бумажником, в котором вместе с совзнаками лежали английские фунты и швейцарские франки, и неподъемным кожаным чемоданом…
– Ну, что, заглянем в ресторан, товарищ инженер?
Коллега и не подумал отказаться, и они просидели в вагоне-ресторане до самой Финляндии. Когда за плюшевыми занавесками мелькнула пограничная станция, путешественники вернулись в купе и без помех прошли паспортный контроль.
В Хельсинки маленький, юркий «Рено» доставил их на аэровокзал, прямо к причальной башне дирижабля «Хельсинки – Берлин». Федосей мысленно одобрил выбор кураторов, планировавших маршрут. Продукция фирмы «Люфтшифбау Цеппелин» отличалась надежностью и комфортом. Причем комфортом в первую очередь.
Простым советским инженерам такой комфорт был не по карману, и на борт они поднялись уже в совершенно ином качестве – не как советские инженеры, а под личиной успешных немецких коммерсантов, по делам спешащим в столицу Германии и достаточно обеспеченным, чтоб оплатить скорость и комфорт путешествия.
Мысль о комфорте притащила за собой следующую – насколько же важен, видимо, этот неизвестный немец для Страны Советов, если все это делается ради него. Озвучивать свои мысли Федосей не стал. Возможно, товарищ знал больше него, и выглядеть дураком в его глазах не хотелось. Но он ошибался.
Мысль о том, что можно было бы путешествовать с меньшим размахом, закралась и в голову Дегтя, но, так и не поделившись с товарищем сомнениями, он, как и Федосей, решил, что наверху, откуда исходят директивы, виднее…
В Берлине они пересели на аккуратный германский поезд, который привез их в аккуратный городок с университетом.
Германия. Геттинген
Июнь 1928 года
Чистый перрон, бдительный шуцман, удаляющийся свисток паровоза. Прибыли.
Глядя на тихий, залитый солнцем Геттинген, никому и в голову не могло прийти, что живут в нем в принципе те же самые люди, что совсем недавно развязали Мировую войну. Чистенькие улицы, спокойные, улыбающиеся горожане, неспешно идущие по своим мирным делам по Вильгельм-Веберштрассе или сидящие в садиках перед аккуратными домиками. Европейские чистота и порядок. Вместо сухой пыли, как это непременно было бы в Российской провинции, ветер нес по городу звуки одинокого колокола с готической башни Якобкирхе и запах чего-то съестного.
Оставив вещи в гостинице, посланцы Страны Советов не торопясь прошлись по городу, удивляясь веселым молодым лицам. Жизнь в городе кипела, и они отошли в сторонку, чтоб посмотреть на нее из пивного зала на центральной площади.
Дождавшись, когда кельнер составит с подноса кружки и отойдет, Деготь, обежав взглядом площадь, сообщил:
– Похоже, вон тот дом.
Гости Геттингена сидели за столиком уличного кафе, полосатым тентом отгородившего своих посетителей от жаркого июньского солнца. Своей респектабельностью они несколько выделялись из заполнивших кафе студентов из университета Георгии Августы, но заинтересованного взгляда проходившего мимо шуцмана не удостоились. Выглядели они солидно, по-профессорски, а профессура университетского городка пиво уважала еще с тех пор, когда сама училась в этих стенах. Традиция…
– Напомни-ка адрес.
– Николаусбюргервег, дом два.
Деготь прищурился, читая название на эмалевой табличке. Домики вокруг стояли разные, но объединяла их не архитектура, а какая-то заграничная чистота. В России, и теперь похожей со стороны на разворошенный муравейник, такие домики можно было встретить теперь разве что на страницах сказок братьев Гримм в исполнении дореволюционных издательств.
