Андрей Ерпылев - Имперский рубеж
— Не мелите чепухи, поручик! — повысил голос Мещеряков, и юноша увидел, как на виске его запульсировала жилка. — Отправляйтесь домой и служите… А вам, Еланцев, что, нужно особое приглашение?
— Мы виноваты оба, — упрямо повторил Саша. — И наказаны должны быть оба. Или позвольте нам завершить дуэль.
Генерал молчал пару минут, наливаясь краской, а потом яростно ударил кулаком по разлетевшимся в стороны бумагам.
— Молча-а-а-ать! Хотите наказания? Вы его получите. На передовую! В дозор! Нюхните пороху, маменькин сынок! Поваляйтесь мордой в грязи, в дерьме!..
— Так точно! — вытянулся Александр.
Но генерал отчего-то взбеленился еще больше:
— Вон! Оба! И чтобы духу вашего здесь не было в течение суток.
Оставшись один в опустевшем кабинете, он несколько минут сопел, бесцельно черкая красным карандашом в какой-то ведомости, потом рассмотрел испорченный напрочь документ, повертел его так и эдак, скомкал и швырнул в мусорную корзину.
— Штабс-капитана Нейкварта, — буркнул он в мембрану телефона, морщась и потирая левую сторону груди. — Вы, штабс-капитан? Как там фельдфебель Кантонистов? Уже приступил к службе?… Хромает?… Ну, это ничего. Пришлите-ка его ко мне, Федор Карлович…
Поручики, бок о бок, но не глядя друг на друга, миновали вестибюль штаба, охраняемый уже не давешним фельдфебелем, а незнакомым прапорщиком, и вышли на улицу.
— Хорошо держались, поручик, — улыбнулся Еланцев. — Вывели-таки из себя старика! До свидания? — Он протянул Саше руку, которую тот предпочел не заметить. — Поверьте, я совсем не хотел вас обидеть, — хмыкнул Герман, убирая повисшую в воздухе руку. — Дело в том, что…
— Меня не волнуют ваши оправдания, — ледяным тоном перебил его Бежецкий. — И я совсем не склонен оправдывать вас, тем более — прощать. Оскорбление, нанесенное вами, можно смыть только кровью. Рано или поздно мы снова встретимся, и тогда…
Саша резко повернулся и направился в свою сторону, а Еланцев, минуту помедлив и пожав плечами, в свою…
11
Прожекторы воровато пробегали по скучившимся у вертолетов людям, на миг выхватывая из темноты лица, в ослепительном свете казавшиеся плоскими картонными масками с черными провалами глазниц, и мчались куда-то вдаль, чтобы через миг вернуться обратно.
— Зачем это? — пробормотал Саша, прикрывая глаза ладонью от очередного луча. — Почему нельзя наладить нормальное освещение?
Ему было не по себе: он всегда знал, что когда-нибудь этот миг наступит, готовился к нему, но расслабление последней недели свело всю готовность насмарку. По-человечески следовало проститься с Варей, хотя бы сказать, что улетает в патруль, но… Но ноги прирастали к земле при одной мысли, что женщина заплачет, будет просить остаться… Пусть узнает, когда он уже будет далеко. Или…
— Зачем? — хохотнул давешний знакомец-фельдфебель, уже без бинтов на ноге, хотя и заметно припадающий на раненую ногу. — Чтобы дура какая-нибудь с высот прилетела? Пардону просим, ваше благородие.
— Ничего-ничего, — пробормотал Бежецкий, до боли в пальцах сжимая автомат. — Когда же отлет?
— Да вот, ждем кое-кого, — откликнулся словоохотливый фельдфебель, как-то незаметно оказавшийся рядом с поручиком, которого колотила, не отпуская, нервная дрожь, почти такая же, как перед несостоявшейся дуэлью. И странное дело — Сашу это не коробило, наоборот, рядом с годившимся ему в отцы бывалым солдатом было как-то спокойно, надежно. Почти как со старым его «дядькой», дедовым денщиком Трофимычем — бессменным телохранителем и наперсником детских лет, терпеливо врачевавшим ссадины на локтях и коленках маленького Саши, выстругивающим перочинным ножиком деревянные мечи и меткие луки, учившим рубить ивовым прутом, будто саблей, головы могучим чертополоховым кустам… — Как дождемся, так и отправимся.
— По машинам, — раздался над сразу пришедшим в движение людским муравейником металлический голос. — Готовность пять минут…
Голос тут же смяло разноголосым рокотом вертолетных винтов, но команды уже были никому не нужны: люди действовали слаженно, словно все движения давным-давно были отрепетированы. В руки Александру ткнулся какой-то тяжеленный тюк, который он автоматически передал кому-то еще, еще и еще один… Сразу несколько пар рук протянулись из выхваченного на миг лучом прожектора угольно-черного провала люка, чтобы подхватить самого офицера и втащить его внутрь. Кто-то проорал что-то, показавшееся комариным писком, в самое ухо…
— Не слышу!.. — проорал в ответ Бежецкий, сам себя не слыша и ощущая лишь вибрацию, дробящую на куски череп.
Кто- то косо напялил ему на голову наушники, разом приглушившие гул винтов, ткнул пальцем клавишу интеркома, и в уши тут же ворвался шорох и писк эфира.
— Теперь слышно? — голос фельдфебеля теперь был различим четко.
— Да, да…
— Минуты две осталось, и — с богом. Вы рядом держитесь, вашбродь, если что. Я в передрягах бывал, смекну, что к чему, а вам — внове.
— Зуб как? — не к месту вспомнил Саша.
— Что? — немного растерялся фельдфебель.
— Зуб, говорю, как?
— А, зуб! — неизвестно чему обрадовался «дядька». — Нету зуба! Иннокентий Порфирьевич распорядились и дернули мне зуб напрочь. Даже не почуял, как щербатым остался. Зато теперь — порядок!
— Как вас зовут?
— Федотом Филиппычем кличут, — жизнерадостно отозвался собеседник. — Кантонистовы мы.
— Давно в армии?
— Да, почитай, четвертый десяток, — вздохнул фельдфебель. — Срочную отслужил, а домой так и не вернулся… Куда мне — кругом сирота, один как перст. Родителей еще мальцом схоронил… Царь-батюшка теперь мне за папашу, а армия — за мамашу. Вот, восьмую кампанию уже тяну. Его превосходительство, вот, попросили…
— Что попросили? — перебил его Александр, смутно о чем-то догадываясь, но ответа не получил.
Все вокруг вдруг наполнилось грохотом, озарилось красным, и офицер впервые после «посадки» различил в неверном освещении застывшие лица товарищей по вертолету.
«Неужели обстрел?…»
Услужливое воображение тут же нарисовало жуткую картину: крупнокалиберные пули пропарывают, как лист бумаги, тонкий дюраль борта, заставляя вспыхнуть сотни литров топлива, закачанного в вертолетные баки под завязку, взрыв рвет на части набитую людьми коробку, сплавляя в адском горниле воедино металл и трепещущую плоть…
— Началось, — толкнул локтем в бок окаменевшего поручика фельдфебель, и вибрирующий пол тут же качнулся вбок, повернулся, заставив внутренности скрутиться в болезненный узел, и с силой вдавился в подошвы. В крошечном иллюминаторе, как по заказу оказавшемся у самой Сашиной щеки, мелькнули далекие уже огни, слепо шарящие в темноте белесые щупальца прожекторов, и все пропало, будто заслоненное ширмой.
— Спаси, сохрани и помилуй меня, Господи, — услышал поручик чей-то едва различимый шепот и с изумлением узнал свой голос…
* * *— Не задело, вашбродь? — Фельдфебель ужом подполз к скорчившемуся под скалой Саше.
— Нет, — оторвал тот голову от земли и попытался выглянуть из-за валуна, огромного, но кажущегося сейчас слишком маленьким: так и чудилось, что из-за камня торчат то плечо, то нога, и в следующий миг они станут мишенью для невидимого стрелка. — Все в порядке…
— Лежи! — рыкнул Филиппыч и могучей пятерней шлепнул поручика по каске, вынудив снова пригнуть голову.
Вовремя — пуля тут же с тупым звуком зарылась в каменное крошево у виска, хлестнув по щеке колючими песчинками.
— Глаза целы?
— Да…
— Зря вы, вашбродь, геройство-то проявляете, — попенял фельдфебель, скорчившись под боком у Бежецкого и отщелкивая магазин автомата, чтобы, не теряя ни секунды, начать пополнять его патронами. — Пуле-то оно все одно — офицер перед ней или солдат сиволапый. Крестик-то, оно, конечно, получите потом, да положат его на ваш ящик. Чего поперед батьки в пекло переть? Вот наберетесь опыта, пообстреляетесь — тогда и карты вам в руки…
— Прости, Филиппыч…
Саше было стыдно. До смерти стыдно за свою ребячливость и глупость. Забыл на миг в горячке боя, что пули вокруг свистят самые что ни на есть настоящие, а за камнями высотки, которую кровь из носу, как прокричал по рации капитан с вылетевшей из головы фамилией, надо взять, — вовсе не условный противник. Самый что ни на есть настоящий. Приникнувший сейчас к прицелам, хорошо, судя по всему, знающий местность и давно пристрелявший каждую кочку.
— Как там Семенов? — выдавил из себя поручик, стараясь не смотреть назад, туда, где метрах в пятидесяти вниз по склону изломанной куклой лежал солдат, выпрыгивавший из вертолета сразу перед ним, Сашей, молодой белобрысый парень, весельчак и балагур.
